Анонимные собеседники

– Вы имеете в виду мои школьные воспоминания?

– Да, как мальчики… тискали тебя в этом бассейне.

– В раздевалке, – уточнила Полина.

– Я так ясно представлял себе все. Твой голос у всех твоих клиентов вызывает такую реакцию?

– Реакцию?

– Или эрекцию. Ты не проверяла?

– Я говорила, ни с кем из клиентов я никогда не встречалась. Это правда.

– Тебе действительно 23 года?

– Да, 23.

– А мне 42. Давай поговорим обо мне. Как ты представляешь себе меня?

Ему, как минимум, на двадцать лет больше, догадывается Полина. Но она с готовностью включается в игру, рисует привлекательный портрет своего, как он сам говорит, анонимного собеседника. Легко! При этом Полина как бы отключается, и ее, кажется, большая часть сознания остается не занятой беседой. Будь иначе, Полина сидела бы после каждого разговора вся в слезах и в соплях, а, может, и вымерла бы от психологических нагрузок. Но она же актриса, она умеет отключаться и, например, что-то оживленно обсуждая с клиентом, воображать, как она идет по освещенной сцене навстречу наградам, овациям и всему прочему, с чем связан профессиональный успех. Ее окружают корреспонденты, суют микрофоны… «Моя жизнь – это театр!» – говорит она с улыбкой.

Полина не против самого откровенного разговора. Ее это не испортит. Подумаешь, слова! Почему и не поболтать, тем более по телефону. Если платят, и неплохо. Но перейти от слов к делу – вот уж нет! Многие клиенты хотели бы встретиться, но нет, спасибо. У Полины все в порядке в личной жизни: вполне клёвые персонажи, хорошо одетые, следят за своими зубами. Зачем ей приключения? И еще в театре узнают, чем она здесь занимается! Конечно, она просто играет роль, и все это полезно для профессии, конечно, все без предрассудков, но тише едешь – дальше будешь.

* * *

– Понимаешь, Лола, разговаривая с тобой, я все лучше узнаю себя сам. Я не такой, каким привыкли видеть меня люди. Меня знает очень много людей, все время преодолеваю искушение похвастать и рассказать о себе. Нет, это было бы нехорошо, это испортило бы прелесть анонимного общения. Только так, не встречаться, не представляться, Лола и Мистер Икс, чудесные цирковые имена. Достоинства, я прочел недавно в одной книге, теряют блистательность, если их можно потрогать, а фантазия искуснее, нежели зрение. Да и вообще, не случайно ведь в рыцарские века культ Дамы предполагал ее недосягаемость как нечто само собой разумеющееся. Ничего, что я так часто звоню тебе? Понимаю, ты только рада, в конце концов, это твоя работа. Нет, мне совсем не жаль своего времени. За всю жизнь я уже столько его растерял, когда долго ждал, долго ехал, проводил скучный вечер в компании. По большому счету, это не важно. Можно ведь очень эффективно проводить время, но в итоге прожить не свою жизнь. А с тобой… ты б удивилась, если бы узнала, какой я занятой человек, как выкраиваю каждую минуту, чтобы позвонить тебе. Потому что этот твой голос, Лола, твое умение поддержать мужчину – от тебя не оторваться! Нет, нисколько не преувеличиваю. Тебя, обучали каким-то навыкам общения? Не обучали? Значит, у вас отбирают талантливых по этой части, это даже легче, чем обучать; другие, неталантливые в общении на твоем месте не задерживаются. И вот, благодаря твоим способностям к разговору ты фактически держишь меня на проводе!

* * *

Голос мужчины, проходя мембрану, превращается в электрический сигнал, невидимый ток бежит по шнуру, по бледным виниловым проводкам с просвечивающими медными жилками, затем на лестничной площадке натыкается на контактную панель, и дальше скрученные в кабели провода несут сигнал на станцию, и оттуда сложными путями уже по другим кабелям и проводам, по трубам, подземным колодцам, по дну засыпанных траншей сигнал достигает комнаты, где трудится Полина, и превращается в голос ее собеседника.

Но надо сказать, что в самом начале пути, на стене, рядом с закрытой металлической дверцей контактной панелью, электрический сигнал преодолевал и не совсем обычное препятствие. Это небольшой предмет, продолговатая черная коробочка с палец толщиной, с тремя торчащими из нее тонкими проводками. Два из них подключались к разрыву в цепи, а третий был не чем иным, как передающей антенной.

2

Работа у Валентина Петровича Тузкова не пыльная. Он встречается обычно со вполне цивилизованными людьми, происходит это, как правило, в приличных, хорошо оборудованных помещениях. Если требуется куда-нибудь выехать из Москвы, то оформляется эта поездка с достойным комфортом. Валентин Петрович привык к хорошей мебели, хорошей кухне, хорошему к себе отношению. Поневоле перестаешь все это замечать и ценить.

И чем же Валентин Петрович занимается? Беседует с людьми, принимает участие, соглашается, обещает подумать, иногда протестует, словом, решает вопросы. Он – политик, глава политдвижения «Общее дело». И, представьте, он нужен людям. В офисе у него висят плакаты, на одном Тузков изображен в обнимку с нищей старой женщиной, на ее лице страдание, на его – деятельное сочувствие. Он не хотел пускать это в тираж, Тузков противник показухи, но Шевчук тогда настоял, сказал, хорошо для рейтинга. А ведь Валентин Петрович действительно многим помог. Собственно, это неизбежно для политика его уровня: хочешь – не хочешь, а все равно очень многие будут тебе благодарны. Да, что ни говори, В. П. Тузков – это имя кое-что значит! Никому, однако, не интересно, какой он, Туз-ков, на самом деле. Взял на себя роль симпатичного парня, и, пожалуйста, соответствуй. А что у него внутри, никто и не догадывается.

Валентин Петрович внимательно слушал магнитофонную запись, вернее, делал вид, что слушает, а сам исподтишка с любопытством наблюдал за Чудовским, своим соратником. Интересно, какую реакцию ждет от него непроницаемый Чудовский? Они сидели друг напротив друга за большим, овальным столом для совещаний в кабинете Тузкова. Сквозь кремовые занавески с улицы проникал рассеянный свет. Соратник в задумчивости вертел в руках дорогую шариковую авторучку. Безобиднейшая, в сущности, привычка – что-то крутить в руках, но почему-то вызывает раздражение, думал Валентин Петрович, уж лучше бы он ногти грыз, как Левин.

Чудовский Алексей Алексеевич… Туловищем он не вышел, чересчур коренаст. А лицо хорошее, располагающее. Добродушное и в то же время себе на уме. Немолодое. Какого он года, сорок четвертого, кажется? Что, вообще, Валентин Петрович знает о своем верном помощнике?

Полковник КГБ, уволенный в отставку неизвестно при каких обстоятельствах. Женат или был женат, но с женой не живет. Двое взрослых детей, кажется, сыновья. И так, чего не коснись. Никакой определенности. Даже фамилия Чудовский не обязательно подлинная. Ни про кого из своих людей Валентин Петрович не знает настолько мало! И как тому это удается, так маскироваться! Ведь четыре года они уже вместе, срок, как ни крути, не малый. Чудовский всегда спокоен, приветлив, всегда и со всеми на «вы». Но это не чопорность или что-то подобное. Просто такой стиль, современный такой, симпатичный стиль отношений. Это раньше партийные бонзы тыкали всем без разбора. Сейчас не так. Валентин Петрович Тузков тоже со всеми на «вы».

– Вы уже это слушали, много там еще?

– До конца стенограммы девятнадцать минут.

– Текст-то довольно нейтральный, – протянул Валентин Петрович.

– Пожалуй, так, – сдержанно кивнул Чудовский, – но сам факт представляет интерес.

Еще бы, подумал Валентин Петрович, его заклятый соперник Козинец в откровенных пассажах с какой-то шлюхой, Это, согласитесь, нечто!

– И давно длится этот роман по телефону?

Чудовский прекрасно понял скрытую суть вопроса. Валентин Петрович на словах давал ему, своему помощнику, полную свободу действий, но в то же время чрезвычайно обижался, если не получал доклада о каждом шаге. В данном случае оснований для недовольства быть не могло – он сам прослушал первую запись только вчера вечером.

– Мы фиксируем разговоры два дня. Когда они начались, в точности не скажу, вероятно, давно, но не более двух месяцев назад.

– Откуда известно?

Козинец беседует с одной и той же девушкой, с Лолой. Она нами установлена, работает в фирме два месяца.

Тузков встал, прошелся вдоль длинного стола и, отодвинув занавеску, стал разглядывать привычный московский пейзаж. Сейчас хорошо бы закурить, задумчиво вытянуть сигарету, щелкнуть золотой зажигалкой… Валентин Петрович давным-давно преодолел эту вредную привычку, и курить совсем не хотелось. Но, исходя из композиции, закурить сейчас было бы очень даже уместно.

– Ай да Козинец! Надо же, свалится такая удача, и думай, что с нею делать, опять же заботы.

– У вас, Алексей Алексеич, какие идеи? – он повернулся к соратнику. – Подкинуть газетчикам, и делу конец?

– Смотря, что считать концом, – невозмутимо ответил Чудовский.

– Конец, сказал отец, – задумчиво пробормотал Тузков, – и дети ложки побросали… А как вам удалось получить это?

Стоит ли загружать вас техническими подробностями?

– Кто еще в курсе?

– Вот все, – Алексей Алексеевич обвел рукой кабинет, где они были вдвоем. – Не считая моих людей, задействованных в работе.

– Может, обсудим это с Командой, в узком, как говорится, кругу?

Чудовский пожал плечами:

– Вопрос очень деликатный…

– Дружище, ваше стремление решать все вопросы келейно доходит уже до странного. Если уж Команде не доверять…

– Мне приходится никому не доверять, положение обязывает, – возразил Чудовский. – Но если вы настаиваете, я подготовлю рабочую встречу.

– Да, дружище, – улыбнулся Тузков, – по-моему, это будет то, что надо. И большое спасибо вам от лица нашего «Общего дела».

Религиозность – удел слабых, Лола, это их утешение. Я никогда не верил в Бога, так нас воспитывали, ни в каком виде, ни в белобородого старца, ни в высший разум. Предназначение? Раньше я считал, что это выдумка мистиков. Я сам создаю свое будущее, балансируя между планами и возникающими обстоятельствами. В моем будущем вообще не было никогда никаких неожиданностей, в каждой своей фазе оно есть продукт соответствующего прошлого, все расписано, спланировано, все осуществлялось. Теперь? И теперь продолжает осуществляться. С детства я как в колее, никуда нельзя свернуть, да и не хотелось. Заранее ясно, кем быть, куда поступать учиться, с кем дружить. Надо идти по стопам отца, опираясь на его советы, на его связи, и с каждым годом становиться все более похожим на него. Я шел, и многого достиг, горизонт отодвигался, всегда так, и я снова шел вперед, другого пути не знаю. Нужно было быть дерзким, агрессивным, и я был таким.

Знаешь, Лола, у латиноамериканцев есть хорошее слово для обозначения мужчины. Мачо. Это гордость, честь, за все платить, не прощать обид, женщина – это так, между прочим; обладание ею поднимает мачо в его же глазах, это ближе к власти, чем к сексу. Правда ли, что я такой? Не знаю, наверно, нет. Раньше просто не задумывался. Любая схема неточна, ограниченна. Но в чем-то я такой, это есть во мне. Это есть в любом мужчине, по духу он насильник, самец. Таким был отец. Я похож на него; наверное, люди думают, что и я такой. Но я не такой. Могу признаться в этом только тебе, Лола, анонимная собеседница, и еще себе самому. Мне кажется теперь, что прожил не свою жизнь, я другой. Может быть, с кем-то поменялся судьбой, как Принц и Нищий, раньше об этом не задумывался. А сейчас? Я по-прежнему в колее, уже по самые ноздри. Бросить это все не могу. Не потому только, что тысячи людей завязаны, тут скорее инерция движения. И еще, это, может быть, главное, память об отце. Я ведь всю жизнь вынужден был поступать так, чтобы он мною гордился. Привык.

* * *