Лапы волчьи, характер русский

– Конечно, может!

– Признаться, я не понимаю. К товарищам он относится с явным пренебрежением. А они… он им как будто нравится.

– Девчонки любят таких. Нет, мы миллион раз были правы, когда давали Обещание. Пусть они его любят!

Пес музыканта действительно очень умен и эрудирован, содержание многих книг он знает почти наизусть (вряд ли умеет читать, но это не нужно, у него прекрасная память). С таким собеседником интересно поговорить. Но Полкан и Балтик делать этого не станут.

Вечером того же дня они общались с девочками.

– Зачем вы его слушаете?

– Но ведь он так интересно рассказывает! А вы поймали кого-нибудь?

– Поймали… да. – ответил Полкан. – Маш, а тебе не кажется, что он – пижон.

Маша подумала.

– Нет. Он просто очень воспитанный. А что?

Полкан задергал хвостом и не стал ничего говорить.

Он и Балтик решили, что девочек понять невозможно. Впрочем, они никогда с ними не ссорились, и почти не спорили. Лишь один раз серьезно поспорили. На открытой эстраде проходил вечер поэзии, и ребята из компании (преимущественно, девочки) пригласили Балтика с Полканом послушать. Прячась за кустами, в высокой траве, они издалека слышали о чем говорят люди. Вначале была лекция. Потом вышел высокий дяденька, но читать не стал, а объявил «нового поэта». Тот был маленький, взлохмаченный, и рыжий. Не только волосы и лицо, но и куртка, и даже штаны у него были рыже-бежевых оттенков. Поэт стал декламировать.

– Ага-а! Ага-а! Стога! Ха-а! – разносится эхо.

Фамилия поэта – Фурорченко. Вероятно, по-настоящему его зовут не Фурорченко, а Федорченко, или еще как-то, но Балтику послышалось именно «Фурорченко». Поэт сначала читал стоя, а потом стал подскакивать и резко махать руками. Словно желая взлететь, он поднимал невидимые волны, и рубил их – словами:

– Мы же! Вы же! Ниже! Не станем! Только вперед, только вперед!

Его стиль напоминал чем-то Маяковского. Но у Маяковского есть смысл, а тут Балтик никак не мог понять, о чем говорит поэт. Он чувствовал размерность стиха, его ритмику и зов эмоций, но не находил связи между отдельными словами. Фурорченко сиял и падал (на словах), он грохотал, и ему – довольно часто хлопали. Даже до окончания стиха.

– Ты что-нибудь понимаешь в тексте? – спросил Балтик Полкана. Полкан лежит рядом и только двигает ушами.

Фурорченко грохотал довольно долго. Балтик с Полканом устали слушать и решили немного пройтись. Они пытались вспомнить хоть одно предложение из Фурорченского текста, но запомнили только рифмы.

Когда они вернулись, читали уже «женские» стихи. Ахматову, Цветаеву, еще кого-то.

– Тьфу! Сколько можно! – проворчал Полкан.

Ему хотелось послушать про войну, или про что-нибудь другое, но тоже героическое. Девушки с эстрады говорили звонкими, приятными голосами часов до девяти.

Потом, по дороге на комбинат девочки наперебой обсуждали вечер. Им очень понравилось выступление. Полкан ежеминутно оборачивался и дергал себя за шерсть (он где-то испачкался). Балтик шел молча и думал.

Девочки говорят, что от стихов у них «все внутри стучит».

– Балтфлотик, а у тебя от чего больше стучит?

– Что?

– Какие стихи тебе больше всего понравились?

Балтик остановился.

– Какие? Как сказать… Собственно, никакие. Я вообще считаю, что это была не поэзия, а так…

– Что? – спросили девочки.

– Барахло! – выговорил Полкан. Он оторвался от шерсти. – Ерунда полная. Никакого смысла нет.

– Смысл, может быть, и был, но то, как его представляли… это профанация.

– Почему?! – спросила Маша. – Ведь там были такие красивые строчки.

– У кого? У Фурорченко? Ну и в чем его общий смысл?

– Про Фурорченко не знаю, я не очень поняла. Зато у Ахматовой красиво. И у Цветаевой красиво. А у Фурорченко – просто… сильно.

– Нет, у него не сильно, у него слабо! – заявил Балтик. – Он просто рифм насобирал и связал их своими эмоциями. Если любой другой начнет читать, то ничего не будет. И у Цветаевой – некрасиво.

– Нет, красиво!

– Нет, некрасиво! – сказал Полкан, во всем согласный с Балтиком.

– Фурорченко, он же попросту бездарность! Разве его можно сравнивать с Есениным? А если нельзя, так зачем он лезет? Портит только вкусы!

Девочки стали было спорить, но Балтик раззадорился и уже не мог слушать аргументов. Он говорил без остановки.

– Фурорченко – бездарность! И Фурорченко – бездарность, и Ахматова – бездарность, и Цветаева – бездарность! А Есенин – молодец!

Так закончился поэтический вечер. Полкан и Балтик потом еще сходили на ночную охоту, где, несмотря на вязкий ил, поймали двух бекасов.

Этих длинноклювых довольно много на топких местах. Птиц ловят часто, но не всяких.

…

Птицы, как и собаки, могли освоить язык Природы. Они были способны мыслить и говорить длинные фразы. Балтик и Полкан слышат, как воробьи чирикают о своей жизни. Из-за цвета ребята называют воробьев «серые пятнышки». Такой пятнышек часто подолгу сидит нахохлившись, а потом начинает рассуждать вслух, и говорит долго-долго. Среди воробьев встречаются настоящие философы – хотя, конечно, в большинстве серые пятнышки предпочитают не рассуждать, а поклевывать семечки.

Кроме воробьев, язык природы знали вороны – эти любят склочничать по пустякам. Но делают вид, будто что-то знают. Во Владивостоке долгое время жила ворона, которая болтала не просто так. У нее белые глаза и кривой хвост, что, впрочем, незаметно издали. После революции она исчезла; но в последние два года объявилась, и не где-нибудь, а возле клуба мотористов. Полкан с Балтиком его видели – это большое здание из красного кирпича, с высокими вытянутыми окнами и с башенками. Ворона сидит здесь почти безвылазно, собирает объедки и всякий сор. Но иногда она вылетает из башни. И когда это случается, то всякий раз что-нибудь происходит.

Старые псы уверены: ворона способна колдовать. Еще до революции, она каркала о дожде, ветре и великом урагане. И вслед за ее словами всякий раз приходил гром и страшный ливень; ураганом валило деревья. А еще она каркала о засухе – и дожди исчезали на целый месяц, и великая сушь ползла по земле. Она бормотала про какую-то «красную жатву» – возможно, имея в виду кровь. После революции она исчезла, и лишь самые старшие из собак могли ее припомнить. Но вот теперь ворона скачет снова. Она каркает о море.

Взрослые псы – из числа независимых – старались избегать встреч с ворон. Домашние собаки считают это предрассудком, однако, на всякий случай, закрывают глаза, если вдруг видят что-то похоже на нее. Молодежь отчасти знает о ней от взрослых, но не очень верит. Парни даже кричат издали: