Дихроя. Дневники тибетских странствий

– Макс, ты куда пропал? – спросил Саша, едва я ему набрал. – Джимми тут нервничает, извелся весь, когда увидел, что ты исчез.

– Да я вдоль озера гуляю, скажи, чтобы не волновался.

– Не думаю, что он успокоится раньше, чем ты вернешься назад, – после паузы заметил Ребе.

Его слова меня немного удивили, но виду я не подал – лишь сказал, что скоро буду.

– Почему ты ушел, не предупредив? – хмуро спросил Джимми, когда мы повстречались вновь.

– Я же передал через Борю и Сашу, что пойду прогуляться, – пожал плечами я. – Плюс мобильный есть, если что.

– В следующий раз подходи прямо ко мне, хорошо? – вежливо попросил наш «провожатый».

Джимми был очень напряжен, и я, заверив, что подобное больше не повторится, показал ему несколько потрясающих фото, которые мне удалось сделать во время моей «самоволки». Кажется, это немного успокоило нашего провожатого, и я со спокойной совестью примкнул к группе… и с удивлением обнаружил, что за время моего отсутствия в нашей команде что-то поменялось – все, за исключением разве что Романа и Ларисы, казались усталыми и одновременно перевозбужденными – то ли от духов монастыря, то ли от недосыпа, то ли от «горняшки», а может, от всего сразу. Это были еще не открытые ссоры, но, судя по электричеству, которое буквально искрило между паломниками, я чувствовал, что это лишь вопрос времени.

«Интересно, как долго еще продержится равновесие? Кажется, что коктейль из «горняшки» и усталости вполне может обернуться массовой истерией… Надеюсь, так только кажется», – думал я, пока мы ехали в город Нангтри.

Провинциальный оазис северо-восточного Тибета закрыт для иностранных туристов, но фирма Олега, по счастью, смогла договориться с властями о возможности переночевать здесь, чтобы нам не пришлось пилить еще 300 километров в ночной мгле до следующей возможности бросить кости.

Город встречал великий китайский праздник во всем своем великолепии, что подразумевало множество безвкусной иллюминации в духе Диснейленда, полицейские машины и броневики.

На площадях толпились радостные горожане с разноцветными флажками.

«Такое ощущение, что осенью в Китае половина празднует, а половина сторожит. Почти как в России», – вставил свои пять копеек мой «ментальный товарищ».

В принципе сам город мне понравился – чистый, опрятный, куда ни пойдешь, в аптеку, в бакалею, в сувенирную лавку – везде приветливые, улыбчивые люди, и кажется, радуются тебе они совершенно искренне, а не по нужде. Если сравнивать Нангтри с… да тем же Владимиром, где примерно столько же народу живет, то наш русский город, конечно, значительно проигрывает китайскому что по инфраструктуре, что по чистоте, что по гостеприимству. Хотя обилие полиции говорило о том, что в этом регионе не все так просто, как кажется на первый взгляд.

Во время ужина я снова обратил внимание, что большинство моих попутчиков выглядят так, будто трое суток отпахали у станка на заводе – лица у всех были измученные, усталые. Грустней всех мне показался Павел, который волей случая сидел слева от меня, с угрюмым видом поглощая лапшу.

– Что-то случилось? – спросил я.

Он вздрогнул, покосился в мою сторону и нехотя сказал:

– Да как-то все… не то. Переезды, холод… никакого удовольствия.

Услышав последнее слово, я несколько опешил и не нашел, что сказать, – молча уткнулся в свою тарелку, а доев, отправился к себе в номер.

Уже вечером, заполняя дневник минувшего дня, я то и дело ругался под нос:

«Удовольствие»… он поехал сюда, в Тибет… осенью… за, блядь, удовольствием!..

•••

Август 1900 года – январь 1901 года

Прибытие в Лхасу. Первые впечатления. Тинджол. Благая весть

от Дашия

«Страх. Страх во мне, и сам я давно стал средоточием страха. Страх смерти преследует меня с того самого дня, как я отправился в это путешествие. Каждый день я представляю, как меня разоблачают и казнят. Практически каждую ночь вижу сон подобного содержания. Савельеву легко говорить громкие речи о колоссальной пользе этой экспедиции для Родины – он, Савельев, далеко, не ему расплачиваться жизнью за проклятый французский фотоаппарат, за дневник, за обман…

Мысли путаются. Изливаешь переживания на бумагу – чуть полегче, но чем дальше, тем хуже этот способ помогает бороться с внутренними демонами…»

Такая запись появилась в дневнике Цыбикова утром после налета разбойников на их лагерь. Той ночью Гомбожаб так больше и не смог заснуть, как ни пытался; перед глазами стояло лицо умирающего Чэшоя, которое иногда – буквально на пару мгновений – сменялось свирепой физиономией разбойника на лошади, который, бешено размахивая саблей, стремительно несся на востоковеда.

Потом, конечно же, в голове раздавался выстрел, и это совершенно не способствовало сну.

Кое-как домучившись до рассвета, Гомбожаб вместе со священной книгой «Сто ступеней на пути к блаженству» покинул палатку и при тусклом свете утреннего солнца с трудом вывел на листе эти строки тупым карандашом. Прочел их, хотел добавить что-то, но тут попутчики стали выбираться из палаток, и востоковед, опасаясь ненужных вопросов, вернулся к себе.

Дальнейший путь был долог, но благодаря опыту Ешея оказался не так труден, как предыдущий. Во-первых, он действительно отлично знал местность и вел караван лишь проверенными тропами. Во-вторых, увеличил количество дозорных, чтобы разбойники больше не смогли застать путников врасплох. В итоге та стычка, в которой погибли Чэшой и другие паломники, стала последней на пути в Лхасу. Трудно было сказать, следствие ли это решения Ешея или банальное везение, но факт есть факт: больше никто в пути не умер, а те, кто хворал, включая Дашия, благополучно поправились.

– Чудо, а не отвар у тебя все-таки, Гомбожаб, – ворчал недавний больной, сидя у Цыбикова в палатке. – Если б Бадара надо мной не хлопотал, решил бы, что это твой сбор меня вылечил.

– Если это и лекарство, то только для души, – мягко улыбнувшись, сказал Цыбиков.

За то время, что они провели в Лабранге и Гумбуме, Даший весьма пристрастился к любимому напитку Гомбожаба. Востоковеду это не нравилось: мало того, что заводить друзей в путешествии он не планировал (опять же из страха быть разоблаченным), так еще и сбор таял буквально на глазах – из трех мешков один уже опустел.

«Но что я могу сделать с Дашием? Отказать ему? Или прогнать прочь? Да нет, глупости…»

В палатку вошел Ешей.

– Опять твой отвар пьете, Гомбожаб? – спросил он, окинув хмурым взглядом обоих спутников, сидящих с кружками в руках.

Тон предводителя сразу не понравился Цыбикову. Казалось, Ешей чем-то недоволен. Решив, однако, не обострять общение, Гомбожаб как ни в чем не бывало ответил:

– Как видишь.

– Ну, так допивайте скорей, потому что мы отправляемся, – холодно произнес предводитель. – К вечеру мы должны быть в Лхасе, а потом хоть опейтесь вашим варевом…

Развернувшись, он вышел из палатки. Цыбиков и его гость обменялись недоуменными взглядами.

– Чего это с ним? – неуверенно хмыкнул Даший. – Раньше с нами чаевничал охотно, а теперь ворчит…

– Ну, он же теперь не обычный паломник, а предводитель, – пожал плечами Цыбиков. – Видимо, чувствует ответственность, поэтому и стал так строг.

– Ну, может и так, Гомбожаб… – пробормотал Даший.

Он помолчал, а потом добавил – так же тихо, как прежде:

– Но вообще говорят про него всякое.

– В каком смысле? – нахмурился Цыбиков.

Он не слишком много общался с другими паломниками, а потому Даший был, пожалуй, единственным мостиком новостей между востоковедом и прочими членами каравана.

«Один из немногих плюсов нашей дружбы…»

Даший отхлебнул из кружки, причмокнул, а потом нехотя сказал: