Понтограф

Москва. Булгаков. Первый сеанс Богдана

2023 г.

Наша беседа с Глебом Заплетиным и его магическим референтом Богданом Popoff’ым в сигарном клубе о судьбах русской литературы оказалась не только нелепой, но и по-своему полезной, пробудив мое любопытство. Сколь бы странной и бредовой ни казалась мне идея существования универсального литературного кода, я понимал, что, раз уж вписался в историю, хлебать ее нужно полной ложкой.

Любая ложь основана на правде. И чем этой правды больше, тем легче продать любую ложь.

Поэтому я решил посмотреть на историю русской литературы под другим углом – попробовать найти тот момент, когда миф о коде вообще мог возникнуть. Это, конечно, были не «Протоколы собраний Сионских мудрецов», где известна первая дата публикации «фейка». С кодом всё обстояло загадочней, но, как говорится, не спросишь – не получишь ответа. Благо спрашивать сегодня есть у кого.

Если раньше человек шел за знаниями в библиотеку и часами корпел там над книгами, то в наше время есть решение проще – нейросеть. Пусть создавать художественный текст она пока не научилась, – кто, как не она, властительница терабайтов знаний, сможет быстро и объемно ответить на любой, самый сложный вопрос?

Однако то ли я намудрил с запросом, то ли тема была погранична с творчеством, уронившим искусственный интеллект в искусственную кому, но нейросеть BING, получив запрос: «Когда мог зародиться литературный код в России», сначала внезапно отправила меня к «Лукоморью» Пушкина. И только когда я отдельно уточнил, что меня интересует не «кот», а «код», нейросеть обратилась прямиком к истокам русского языка.

«Русская литература являла собой ответвление греческого ствола письменности. В X веке первая завязь вместе с православием попала из Константинополя в Россию – в виде переводов Святого Писания и литургий для популяризации византийского православия.

Письменный язык древней Руси, известный как церковнославянский, был основан на болгарском диалекте и был в обиходе не только у русских, но и у румын, и у южных славян. До ранга литературного славянский язык был доведен усилиями Кирилла и Мефодия (через глаголицу к кириллице) и впитал в себя многое от греческого языка. По сути, церковнославянский изначально был искусственно создан для одной цели – переводацерковных книг с более развитого, греческого.

К XIV веку усилиями сербских и болгарских переписчиков сформировался письменныйязык Московской Руси – это была форма церковнославянского языка, каковым наиболее адекватно греческому были изложены Святое Писание и литургии.

При этом русские князья развивали иные формы письменногоязыка, приближенные к разговорным языкам в данной местности. К концу XV века официальным языком империи (русским) стал язык Московского Приказа, и он уже отличался от литературного (письменного) настолько, насколько это только было возможно. Но для литературных целей русский язык не использовался: первый опыт применения был зафиксирован лишь во второй половине XVII века – протопопом Аввакумом.

Причина тому, на взгляд известного литературоведа Святополка-Мирского, была достаточно прозаична: писательство в Древней Руси не признавалось видом деятельности. Фактически писателей и не существовало, были лишь так называемые «книжники». Чтение при этом считалось почетным занятием, но читали в основном священные книги и поучительные богословскиесборники, писать новые, тем более – художественные, книги не было нужды.

В Средневековье, как и на Западе, так и в России, в фаворе было переписывание существующих книг монахами (как наиболее образованными, владеющими письменностью людьми).

Отчасти поэтому книгопечатание добралось до России поздно – первая книга была напечатана в Москве только в 1564 году. Следующие десятилетия по причине нехватки печатников и дороговизны книгопечатания издавали только самые важные книги – Библию, литургии, уставы. Лишь при Екатерине доля рукописных книг стала снижаться…»

Судя по ответу нейросети, литературный код следовало искать в Библии – ведь именно ее тиражировали с древних времен и продолжают делать это по сей день. И дело не только в отсутствии конкурентов. Библия сильна именно как литературное произведение: в ней мастерски рассказаны истории на любой вкус и цвет, и все последующие сюжеты, которые мы рассказываем до сих пор, так или иначе опираются на изложенное в Библии, но приобретают оттенок времени и места, в которых обитают их авторы.

Но такой ответ вряд ли устроил бы Глеба, который грезил обрести некий универсальный трафарет и для этого готов был отправить в тур по Европе меня и своего магического консультанта. Извлекать уроки из книг, вероятно, казалось для Заплетина-младшего чем-то долгим, утомительным и скучным.

Спустя неделю после того, как договор с Глебом был подписан, Богдан пригласил меня на «пробный сеанс литературной магии», как он с усмешкой назвал его по телефону. С парочкой кодо-искателей мы встретились на той же парковке, возле дома Булгакова на Патриарших, но теперь для визита не в сигарный клуб, а в квартиру-музей прославленного писателя.

– С метафизической точки зрения сегодня крайне подходящий день, чтобы провести наш первый спиритический сеанс, – важно сообщил Богдан, когда я, припарковав байк рядом с их джипом, подошел к магу с Глебом.

– Здесь? – удивился я.

Богдан радостно кивнул. За его спиной чернел огромный рюкзак, который бугрился от лежащего внутри содержимого – вероятно, оккультного.

Я успел очень живо представить, как мы нагло врываемся в музей, запираемся изнутри в кабинете Михаила Афанасьевича и, пока Глеб держит дверь, не пуская внутрь охрану, вдвоем с Богданом проводим сеанс связи с загробным миром.

К счастью или к сожалению, экстрасенс тут же пояснил:

– Здесь у меня клиент мой бывший проживает, Жорик. Я ему помог в свое время очень сильно – за процент поставлял потусторонний инсайд от общения с американскими духами из ФРС и Комиссии по ценным бумагам и биржам, для составления прогнозов торговли ценными бумажками. Так что Жорик, как только я ему набрал, сразу вызвался сам всё устроить.

– Ну что, тогда веди? – нетерпеливо спросил Глеб и выжидающе посмотрел на экстрасенса.

Чувствуя себя королем положения, маг Popoff важной походкой подошел к массивной двери подъезда и, набрав номер квартиры на домофоне, нажал на кнопку вызова.

Изнутри послышалась глухая дребезжащая трель, потом тонкий голос деловито поинтересовался:

– Чо-каво?

– Это я, Богдан.

– О! Гуд-гуд. Входи, бро!

Домофон запищал голодным цыпленком, и Богдан, потянув дверь подъезда на себя, первым нырнул внутрь.

Когда мы вошли в подъезд, на пороге одной из квартир первого этажа стоял парень лет 25 с черным как смоль ирокезом, в обтягивающей розовой футболке и бежевых бриджах.

Внешность Жорика плохо сочеталась с местом, где он жил. В прежние времена здесь обитала советская интеллигенция, которую власть заселяла в бывший доходный дом, – например, если мне не изменяет память, прежде здесь квартировались родители Сергея Брина, основателя Google. В Новой же России квартиру здесь могли себе позволить только богатеи: цены на Патриках кусались для всех, кто не пилил госбюджет, не сидел на биржевом инсайде или не шпилил дочку кого-то из российских небожителей.

Друг Богдана, вероятно, обаблился именно на инсайде, о котором упоминал маг. По крайней мере, представить Жорика в кабинете чиновника горячо обсуждающим очередной откат, или под венцом за «принцессой» генерала ФСБ я не мог.

Интересно только – насколько велика в этом заслуга Богдана?..

Судя по лучезарной улыбке, которой Жорик одарил нашего мага, – весьма и весьма.

– Богда-а-ан! – радостно воскликнул Жорик. – Бро! А день-то с самого начала неплохой прям, я проснулся-то вообще в семь, а потом, думаю, полежу, будильник клац, и отрубился, прикинь? На полчаса. Не, даже на сорок минут! Короче, я прям думал, мы не встретимся, а мы встретились, блин!!! Ваще не верится. Так рад! Так рад? Вы же видите, да?

Жорик глянул на Глеба, но тот лишь устало отвел глаза.

– Это совершенно взаимно, бро, – тепло сказал экстрасенс, снова привлекая внимание друга. – Как делищи?

– Твоими молитвами. – Жорик хохотнул. – Все круто, бро. Ну, точней, не все, но я к этому стремлюсь. Помнишь, как там а это твои друзья? Здрасте-здрасте. Я Жорик.

Он пожал мне руку, а Глебу даже два раза – наверное, от переизбытка чувств – а потом предложил:

– Если хотите, могу вам сначала небольшую экскурсию устроить.

Глеб презрительно сморщился, и Богдан, заметив это, спешно сказал:

– Жорик. На пустяки нет времени. Ты все подготовил?

– Да блин, тут такая история была вчера! Я из дома вышел, иду, карточку в метрохе уже прислонил, а потом такой – е-мое, я ж без телефона… Думаю, потерял, может, по дороге? Короче, вернулся, все ок, на зарядке был.

Богдан шмыгнул носом и с робкой надеждой уточнил:

– Я про квартиру Булгакова.

– А-а-а! Да, там тоже всё ок. Я все билеты выкупил входные на этот день. Плюс с дириком добазарился, съемка докфильма про Булгакова, говорю, Сергей Васильевича покажем в лучшем свете…

– Он вроде Михаил Афанасьевич, – машинально поправил Богдан.

– Да? А, неважно. Главное, что директор – он типа вообще крутой. За любой движ! Любая реклама среди молодежи – пожалуйста, Михаил Афанасьевич всегда поддержит!

Амфетаминовый речевой трип Жорика вызвал у меня легкую растерянность. Почему-то вспомнился Чичваркин и незабвенная пословица: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».