История из жизни одного театра

Глава вторая

– Не волнуйтесь, голубчик, вы за свои чемоданы, никуда они не денутся. Ну, хотите, я сам их сюда принесу?

Главный режиссер Лужского драматического театра им. Лермонтова был, несмотря на свои семьдесят лет, элегантен, бодр и прекрасен собой. Во всяком случае, так ему говорили все сотрудники театра, а он своим сотрудникам в этом вопросе доверял. И напротив, он становился подозрителен и недоверчив, если актеры, вдруг, вдруг заболевали во время выпуска премьеры, если неотложные семейные дела требовали их присутствия в другом городе в часы репетиции, или у них ломались мобильные телефоны в день замены, когда заведующий труппы пытался собрать участников спектакля, не заявленного в афише. И бедный Иван Яковлевич приходил к нему в кабинет и заявлял, что играть Чайку, вместо Пяти вечеров нельзя, так как телефоны почти всех исполнителей выключены или находятся вне зоны действия сети, а значит придётся возвращать деньги за билеты. Слухи в театре разлетались молниеносно и телефоны тех, кто рассчитывал в этот день заняться другими, не связанными со службой в театре делами, почему-то выходили из строя. Формально, наказывать за это актёров было нельзя, но упрямый червь недоверия, грыз доброе сердце руководителя театра: "Ох, неспроста вышла из строя, мудрёная электроника, именно в тот момент, когда становилось ясно, что выходной день сотрудников отменяется и им надо бросать свои подработки, встречи и застолья и ехать играть спектакль" – с ненавистью думал он в такие дни. Он задавал каверзные вопросы, грозил выговорами и увольнениями, но актёры стояли на своем: "Сломался, села батарея, украли телефон." – говорили они и смотрели на него честными готовыми излиться солёной влагой, глазами.

Во остальном же, к своим сотрудникам, Генрих Робертович, относился как к родным детям: наказывал, бранил, но заботился, чтобы они были накормлены без излишеств, одеты прилично и скромно, и даже селил бездомных под строгим присмотром вахтёра театрального общежития. И с приехавшим из столицы молодым режиссером, он разговаривал тоном отеческим и понимающим.

– Что же у вас в этих чемоданах, раз Иван Яковлевич был готов звонить в департамент культуры, и требовать, чтобы к ним приставили инкассатора?

До этого момента молодой режиссер был уверен, что содержимое его чемоданов является его личным делом и никого более касаться не должно. Но пытался выразить он свою мысль так витиевато, что в результате подробно расписал их содержимое.

– Да ничего там нет! – начал он развивать свою мысль.

– Совсем ничего? – удивился Генрих Робертович. – Зачем же они вам тогда? Да ещё и такие тяжелые?

– Они не тяжёлые. Там компьютер, книги, какие-то вещи… – он сбился, вспомнив, что рассказывать о содержимом своих чемоданов не собирался. – Меня обещали встретить на станции, но у вагона никого не было. Может мы просто разминулись – там толпа народу. Просто я подумал, чтобы домой не ездить, лишний раз, надо взять самое необходимое. А сейчас ещё погода меняется, поэтому пришлось и зимние вещи с собой везти и летние. Вот и получилось, что когда собирался, весь гардероб упаковал: и кроссовки, и сандалии, и футболки и свитера. Плюс, я распечатал несколько экземпляров пьесы, на первое время.

Молодой режиссер ещё долго рассказывал, что он взял с собой из дома, и пытался намекнуть, что не выполнить своё обещание и не встретить его на машине, со стороны театра – это поступок крайне неблаговидный, и в то же время показать, что к таким мелочам он и относится легко и готов забыть об этом инциденте. Он хотел вложить в свое объяснение тот факт, что со своими чемоданами он разберётся сам и в то же время подчеркнуть, что их содержимое не пустая его прихоть, но взято с собой исключительно для оптимизации репетиционного процесса. Художественный руководитель театра слушал его внимательно и ни разу не перебив.

– Скажите, – заговорил он наконец, когда монолог Валерия Владимировича, стал перемежаться длинными беспомощными паузами. – Театр может вам чем-то помочь?

– Ну, я бы хотел познакомиться с актёрами. – ответил молодой человек, после трёхсекундной паузы.

– Конечно! Но я имел ввиду в бытовом плане. Вам временно снят номер в гостинице Космос. Она, разумеется, не такая роскошная, как в столице, но это только на первые дни, пока приготовят вашу комнату в общежитие. Или наш директор, Вероника Витальевна предлагает вам для проживания свою квартиру. Можете пожить у неё. Её супруг в городе не последний человек и жилищные условия соответственные. Вы пока подумайте. А пока я хотел бы обсудить с вами будущий спектакль. И, в связи с этим, у меня вот какой вопрос: что именно вы собираетесь ставить?

– Руслан! – раздался вдруг голос из коридора. Голос, несомненно, принадлежал заведующему труппой. – Подойдите ко мне, пожалуйста!

Иван Яковлевич так кричал, что слово пожалуйста в этой связи, звучало скорее, как угроза, нежели данью вежливости.

– Руслан, почему вы не поехали сегодня на вокзал? Вы должны были встретить нашего нового режиссера. Я вам напоминал об этом вчера.

– А я вам вчера сказал, что у меня сломалась машина.

И молодой режиссер, и художественный руководитель театра прекрасно слышал весь диалог, как если бы он происходил в самом начальственном кабинете, а не за дверями. Но если Генрих Робертович не замечал или скорее делал вид, что не замечает этого разговора, то Валерий Владимирович чувствовал себя крайне неловко, потому что речь, так или иначе, шла именно о нём.

– А я сегодня видел на стоянке перед театром, ваш фольксваген, хотя вчера его там не было. Как же он сюда попал, если он сломан?

– Отвез его с утра на сервис. Сказали, что у стартёра щётки накрылись. Хорошо, что мастер знакомый: быстро починили.

– У вас в городе все владельцы сервисов знакомые, все врачи и все официанты, а особенно официантки. Вы вчера не могли этого сделать? – продолжал лютовать заведующий труппой. – Вас лично Вероника Витальевна просила поехать на станцию. Ей вы про машину ничего не сказали, только кивали согласно. А как только она по делам уехала, так у вас стартёр ломается. И я лично должен был ехать на вокзал.

– А вы поехали? – ехидно спросил тот, кого Иван Яковлевич называл Русланом.

– Я не должен этого делать! Я не грузчик и не водитель. У меня своих обязанностей хватает. – совсем уже перешёл на крик заведующий труппой. – У вас есть машина, поэтому вас и попросили. По-хорошему попросили.

– Не только у меня. – спокойно возражал Руслан. – У половины театра есть машины. У вас, кстати, тоже.

– Да как вы… Я вас предупреждаю, что я написал заявление в полицию. Это не шутка, как бы вам не было смешно – это уголовное преступление. И если тех, кто это сделал поймают, а я надеюсь, что их поймают, то и вы в тюрьму отправитесь Я вам обещаю! – голос Ивана Яковлевича стал похож на змеиный свист. – А кроме этого, вы ещё долго будете выплачивать мне ущерб.

– Иван Яковлевич, я вам уже говорил, что был в этот момент на репетиции. Вместе с вами, надо сказать. И если вы меня не видели, то только потому, что не смотрите на сцену, во время прогонов. И кстати, разговариваете в зале постоянно, а это очень сбивает.

Генрих Робертович подошёл к дверям и поплотнее прикрыл их.

– Слышимость здесь … – проговорил он спокойно. – пока в основном здании идёт ремонт приходиться временно работать в ДК. Хорошо, что самодеятельные коллективы перевели в другое место, а то бы совсем было тяжело. Итак, вернёмся к нашим баранам. – улыбнулся художественный руководитель. – Вы хотели встретиться с артистами.

– Ну, мне кажется, что это было бы неплохо. – закивал Валерий Владимирович. – Я хотел бы на них посмотреть, поговорить с ними. Думаю, что лучше провести, что-то вроде кастинга.

– Как в кино?

– В некотором роде. – подтвердил молодой режиссер.

Генрих Робертович прошелся по своему кабинету, поглядывая время от времени на молодого человека, на его очки, на тот как он сидит. С чем-то внутренне согласился и чему-то согласно кивнул.

– А может вам стоит походить и посмотреть на спектакли нашего репертуара. Так не будет проще? А то, знаете-ли, наши артисты избаловались немного, привыкли, что в нашем городе они незаменимы. Ну, или я может быть слишком либеральничаю? Как вам кажется? А то ведь и они ведь могут потребовать кастинга…

– В каком смысле? – Валерий Владимирович, недоверчиво смотрел на главного режиссера. – Вы про то, что они меня тоже захотят …– он запнулся. – Прокастинговать?

– Обязательно захотят, и непременно это сделают. И я им запретить не смогу. Но это по содержанию, а я-то говорю про форму. Мне кажется, стоит отказаться от этого кастинга и поискать какой-нибудь другой формат знакомства. Разумеется, вы вольны выбирать кого захотите и распределять по вашему усмотрению. Хотя, у меня есть несколько предложений, но мы к этому после вернёмся. А сейчас, я бы хотел, всё-таки, обсудить пьесу. Может быть всё же Михаил Юрьевич?

И Генрих Робертович попытался стать похожим на Владимира Ильича, изобразив хитрый ленинский прищур.

– Но мы же, как мне казалось, всё уже обсудили. – молодой человек развёл руками, показывая насколько сильно он удивлён этим предложением. – Я ведь уже и эскизы привёз. – он беспомощно огляделся в поисках чемодана, где лежали эскизы декораций и костюмов, но вспомнил, что чемоданы внизу.

– Я же не против! – пожал плечами художественный руководитель. – Пусть будет ваша пьеса…

– Я не говорил, что она моя, Генрих Робертович.

– В самом деле? А мне показалось… Но я не об этом. Возможно, что пьеса прекрасная, возможно, что и зрители будут в восторге. Но в нашем театре имени М.Ю. Лермонтова, – Генрих Робертович выделил инициалы поэта. – До сих пор нет его пьес. Когда-то, пол века назад, когда театр назывался именем Чкалова, до сих пор не могу взять в толк какое великий лётчик имел отношение к театру, на сцене шёл Маскарад. Эта постановка настолько вошла в историю, что когда театр решили переименовать, то всплыло имя великого русского поэта. Но спектакль уже давно сняли, а названию надо, хочешь не хочешь, соответствовать. И в управлении культуры нам регулярно напоминают, и зрители в интернете ехидничают, а теперь и журналисты подключились. Мы хотели поставить к двухсотлетию пьесу Испанцы, но не вышло и пришлось ограничиться вечером его стихов. Тогда нам это простили, а в этом году напомнили. Может не побояться и замахнуться? А? Как вы думаете?

– Я не понимаю, – режиссер от отчаяния смотрел в пол, будто боясь, что глаза могут сказать лишнего и тогда беседа совсем потеряет смысл. – Я приехал ставить конкретную пьесу. Не Лермонтова, а именно эту.

– Вот и прекрасно! У Михаила Юрьевича достаточно конкретики. А если постараться, то и спектакль получится вполне конкретным.

– Генрих Робертович, я не хочу ставить Лермонтова. – молодой человек встал и начал оглядываться в поисках своих чемоданов. – Наверное мне лучше сразу уехать.

– Я вас умоляю! Валерий Витальевич… – развел руками главный режиссер.

– Владимирович я. – тоскливо сказал молодой человек.

– Извините! Это я привык с нашим директором постоянно общаться: она – Витальевна, вы – Витальевич…

– Владимирович. – опять поправил столичный режиссер.

– Конечно! А я как сказал?

– Да не важно. – устало выдохнул Валерий Владимирович.

– Вот и я говорю: не важно. Что вы вцепились в эту пьесу? Витальевич, Юрьевич – какая разница? Поставьте Лермонтова. А потом поговорим о вашем … Как его?