Хохот Демиурга. Плаха и Веха

Хохот Демиурга. Плаха и Веха
Максим Шешкаускас

«Нужно больше секса, насилия, воспевания человеческих пороков – искусство не нужно – новое искусство – искусственное потакание запросам!»Веха начинает воплощать свой маниакальный план по истреблению писателей, так как считает, что они туманят разум. Плаха бросает все, чтобы написать свой первый роман. Чем болен Бог, нашептывающий Вехе подсказки? В каком эксперименте принял участие Плаха? В покрытом гигантскими щупальцами Петербурге героев ждет роковая встреча.Содержит нецензурную брань.

ХОХОТ ДЕМИУРГА,

Или

ПЛАХА И ВЕХА

Посвящаю книгу любимой

Если Господь сподобит нас Рая, мы удивимся двум вещам: во-первых, тому, что увидим там тех, кого никак не ожидали увидеть, а, во-вторых, тому, что не встретим там тех, кого ожидали встретить.

Православный анекдот

ВНИМАНИЕ!! Помимо изобилующей в книге обсценной лексики в романе будут лишены жизни 8 человек (двое из которых благополучно воскреснут).

Веха I. Уроки плавания и сломавшийся мир

Не помню, с чего всё началось. Как вспомнить, если прямо сейчас весь мир кажется каким-то приглушенным, изнутри по вискам барабанит мысль о предстоящем сегодня, а кругом снуют щупальца?

Действительно не помню – пытаюсь и не могу, будто совсем ничего не было до. Пытаюсь вспомнить, что заставило решиться, рассматриваю оборот медицинской справки, исписанный вчерашними размышлениями, и – ничего… Ничего не могу вспомнить, что было до. Что конкретно или череда каких событий привела к теперешнему моменту, в котором я сижу на бордюре, допиваю вторую банку пива, солнце светит в глаза, а в наплечной сумке у меня паспорт со свежей визой, билет на автобус, мобильник и кухонный нож.

Смотрю на оборот справки и с трудом расшифровываю собственный почерк. Несвязные обрывки фраз и граничащие с безумием идеи. Хочется переписать все прямо сейчас – почему-то самые сочные мысли приходят с похмелья. Мысли и сексуальное возбуждение – видимо, измученный, отравленный, готовящийся к гибели организм хочет впечатать себя в вечность хоть каким-нибудь способом – потомками ли, идеями – ему всё равно, лишь бы не исчезнуть бесследно…

Я ведом жаждой утолить навязчивую идею – жуткую и безумную. Я готов на всё, только бы избавиться от зуда внутри, не позволяющего дышать полной грудью.

Веня… У нас остался неоконченный разговор – увидел бы ты, что наделал – из-за тебя я сейчас убью человека.

Голова кружится и мутнеет в глазах: все вокруг, даже воспоминания, связаны со смертью. Очень живые воспоминания – отчетливо помню детали того дня, будто пережил все полчаса назад.

***

Холодный дождь, путаясь в волосах, кажется, просачивается сквозь кожу, пронизывает мозг и проникает ниже – до самого позвонка. Стеклянный навес остановки битком набит людьми, но только над одной парочкой нависают щупальца. Вижу Веню в недрах навеса, машу ему, он мне в ответ.

Из всех однокурсников приятельствую только с ним – нас объединяет презрение к мудакам и выскочкам с курса, любовь к чтению и возраст – мы оба старше остальных одногруппников.

Не пробираюсь в толпу, стою поодаль под дождем, подняв ворот куртки – хочется свежести в сырое серое утро, а получается озноб до костей. Спал ночью плохо, дремал: раскаты грома и вспышки молний вводили в транс, а не погружали в сновидения – казалось, если засну, то уже навсегда сольюсь с абсолютом, и всю ночь я боролся с младшим братом смерти.

Подходит автобус – длинная сине-белая махина, почему-то в любую погоду душная внутри. Пропускаю толкающихся, захожу последним вслед за Веней. Регистрируем поездки, здороваемся ещё раз – теперь рукопожатием – ощущаю тепло мягкой пухлой ладони. Веня садится у окна, прилипает лбом к холодному стеклу и тяжело выдыхает – прозрачная поверхность тут же запотевает. Догадываюсь, из-за каких употребленных вчера напитков он пытается впитать прохладу, и непроизвольная усмешка вырывается из меня. Веня, не отрывая, перекатывает голову по стеклу, смотрит на меня отрешенно и обдает зловонным дыханием – букетом из продуктов распада этанола и блевотины.

– Живой вообще? Выглядишь жалко, – признаюсь, – не сдашь же сегодня, готовься к пересдаче.

Смотрит на меня, не меняясь в выражении. Смотрит и молчит. Долго смотрит. А потом вдруг выдыхает, отравляя воздух перегаром, и говорит:

– Знаешь, Лёха, мир – говно. Вчера вечером понял, а сегодня проснулся и убедился.

– До, во время или после того, как шары залил, понял?

Веня будто не слышит, продолжает, глядя куда-то сквозь меня:

– Нет, по-настоящему понял: жизнь – просто прямая, ведущая от рождения к смерти…

– Бухать надо меньше, говорю же!

– Жизнь, постоянная тяга к свободе и счастью, которых никогда не достигнешь…

– Жизнь прекрасна, – злюсь я, – хочешь чего-то достичь, кончай бухать, займись делом, поверь в себя – вот прямо сейчас начни…

– Охуенный мотиватор и статус для фб, своей несостоятельностью разбивающийся о действительность… И скольких по подобным советам ставших счастливыми ты знаешь, Лёха? Запомни – счастья никогда не достигнешь!

– Хорош гнать! Я, например, по-любому…

– Ага! «По-любому», – на его лице возникает подобие улыбки, – откуда такая уверенность? И ведь не ты один – каждый уверен, что уж он-то «по-любому», что стоит только захотеть, обязательно все получится. Этому с детства пытаются научить, чтобы потом мы хотели заколачивать бабло и к чему-то стремиться…

– А чем плохо?

– А чем хорошо? Нахуя всё это? Все действия для того, чтобы когда-то потом стало пиздато?

– И что?

– Что «и что»? Не тупи! – искажается в злобной гримасе, видно, что даже это дается с трудом в его похмелье, – посмотри вокруг, вдумайся. Счастливыми нам никогда не быть! Каждый, кто научился мыслить, становится несчастным. Как только человек научился мыслить – он начинает фантазировать – значит и мечтать. Вот с того момента всю оставшуюся жизнь и мечтает о всякой хуете в перспективе. А значит оборачивается в ослика, преследующего подвешенную на палке, привязанную к его же спине морковку. И все – даже если ослик каким-то способом изъебётся и, выскочив из шкуры, морковку словит, потом-то он всё равно проголодается, а на его обесшкуренную спину закрепят новую палку, да подлиннее прежней. А шкуры больше нет, откуда выпрыгивать, понимаешь? На новый айфон уже не хватит…

– Сам осёл, – отшучиваюсь, – «самсунг» куплю, если что!

– Счастливей сделает?

– Смотря сколько памяти и что за камера!

Тяжело вздыхает и отворачивается. Хочу погрузиться в смартфон, но колет обидой, что Веня, по всей видимости, посчитал меня недалеким. Чуть замешкав, спрашиваю:

– По-твоему, значит, чтобы чувствовать себя счастливым, нужно не думать, не фантазировать и не мечтать? Наглухо ебнутый идиот – самый счастливый человек на свете?

– Чтобы «быть», а не «чувствовать» себя счастливым, – поправляет Веня, – чувствовать себя счастливым – хуйня, это всё от той же думалки – фантазирую, мол, что чувствую себя счастливым, и сейчас придумаю, почему я себя так чувствую… Знаешь, да. И я вот на полном серьезе считаю, что основная беда от грамотности – ее стоило бы ликвидировать – это самое гадкое и подлое изобретение человечества. Возьми любое по-настоящему хорошее произведение – музыкальное, литературное, изобразительное… всюду мотивом проходит тоска и грусть, значит автор несчастен, но туда же – теша эгоизм, насаждает страдания. А чем талантливее автор, чем красивее упакованы его муки, тем больше он их насаждает в головах потребителей творчества, – Веня делает особый презрительный акцент даже не на «потребителях», а на «творчестве».

– Значит, в пизду искусство? – улыбаюсь, как, наверное, улыбается родитель, слушая наивные фантазии безопытного ребёнка.

– Не паясничай. Конечно, в пизду! Писателей, например, абсолютно всех истребить надо.

– Чтобы достигнуть счастья-то?

– Именно. Неприятно, да, но мир сильно запущен, чтобы достичь счастья, много неприятного надо сделать…

– Чтобы улучшить существование всем и разом, значит?

То ли не понимает, то ли делает вид, что не понимает.

– Писатели – злостные ублюдки, – продолжает Веня, – они миры создают и побуждают читателей фантазировать, мечтать. Они насилуют чужие мозги своими идеями – каждый из них думает, что знает истину – в лучшем случае считает, что ищет её и приближается к пониманию в поиске. И этим семенем черт знает чего там ему пришедшего в голову он извергается в мозг читателю. А, как я уже говорил, если писатель сумел идею красиво преподнести и оформить, то семя даёт плод, который затем продолжит давать потомство. А какая в пизду может быть истина и кому она вообще может быть известна? Ни одному писателю, сеющему ложь, уж точно! Всё лишь заблуждения, приводящие к производству ещё большего количества айфонов.