Литературный роман

– Да, она…

– У нас уникальный институт. Во всей России психоанализ можно изучить только в Москве, Санкт-Петербурге и у нас. Понимаете, Евгений Васильевич, за Уралом только мы можем обучать психоанализу. Больше никто. И к нам едут. У нас читают профессора из Москвы, Санкт-Петербурга, Италии, Америки. Понимаете, какие здесь открываются возможности? Да и разве бы вы сами отказались пройти курс психоанализа?

– Я не знаю.

– Это очень интересно, поверьте. Ольга Константиновна как раз этим занимается. Как она вам, кстати?

– У нее центр, – ответил как-то невпопад Евгений.

– Да, лаборатория при институте. Это необходимо. Нужно проводить практикумы, студенты должны учиться консультировать. Наш институт уделяет практике первостепенное значение, в этом наше преимущество. Нельзя осваивать профессию двадцать первого века по книжкам. Вы согласны?

– Видите ли, какое дело, – заговорила Галина Матвеевна, вдруг наклонившись к Евгению, – именно сейчас перед нашим институтом открываются грандиозные возможности. Посмотрим, – она принялась загибать пальцы, – институт транспорта закрывает гуманитарное направление; в техническом университете кафедры психологии нет – психологию там читают социологи; остается один педагогический институт, но они слишком специализированы. Кто еще? Несколько десятков маленьких институтов, которые нам не конкуренты. И все. Психологию на Дальнем Востоке представляем только мы. Мы одни. Ну, еще Владивосток. Понимаете, Евгений Васильевич, как важно использовать сложившуюся ситуацию? Нам выпал шанс стать институтом номер один, центром психологической жизни за Уралом. Что бы вы стали делать, а? Скажите мне как экономист?

– Ну…

– Вы ведь знаете маркетинг?

– Изучал, но…

– Мне нужен человек, который бы провел широкомасштабную рекламную кампанию. Нас должны узнать. Куда идти учиться – в Хабаровский институт психоанализа. Это должно стать аксиомой. Слово «психология» и Хабаровский институт психоанализа должны отождествляться в сознании людей. До сих пор мы давали элитарное образование людям зрелым, испытывающим потребность в личностном росте и уже имеющим одно высшее образование. Сейчас мы выходим на новый уровень. Мы открываем филиалы. В Тынде, Благовещенске, Биробиджане, Свободном только мы даем высшее психологическое образование. Теперь надо брать под свое крыло и хабаровчан. Надо брать в оборот Комсомольск, Магадан, Южно-Сахалинск. Понимаете, Евгений Васильевич? Нам нужен экономист, который разработал бы план, стратегию, вывел бы институт на новый уровень. Нам нужен рост! Вы согласны? Нужно объединить всех, кто хочет изучать психологию, под эгидой нашего института. Владивосток, пединститут должны отойти на второй план. Мы должны возглавить психологическое движение и, надеюсь, сделаем это с вашей помощью, Евгений Васильевич.

– Но Ирина Александровна…

– Ирина Александровна смотрит на вещи недостаточно широко. Ей важна в первую очередь бухгалтерия. Бумаги, конечно, нужное дело. Но еще важнее двигаться вперед. Объединить весь Дальний Восток, стать сосредоточием психологической жизни – вот наша главная цель. Аббревиатура ХИП должна стать брендом. И потом вы могли бы совмещать, Евгений Васильевич. Тут – одно, там – другое. Ведь редчайшая возможность – возглавить такое масштабное начинание. Другой не представится, и будете жалеть.

Тут из сотового телефона, который все это время держала в руке Галина Матвеевна, хлынула мелодия.

– Вы подумайте над моим предложением, Евгений Васильевич. И приходите завтра. Вам удобно? Приходите завтра, – она откинула крышку. – Слушаю.

Евгений нерешительно гладил свою папку.

– Здравствуйте, здравствуйте, Егор Семенович, конечно, я не забыла про вас, – удивленный взгляд на Евгения, – нет, нет, что вы.

– А Ирина Александровна… – начал было тот.

– Ирина Александровна уехала. Завтра… Нет, не вам, Егор Семенович. Да, подъеду через час, конечно, – неслось Евгению вслед, пока он спускался по лестнице, прижимая к груди бесполезную папку.

Глава 6

Андрей проживал недалеко от вокзала. Окна его квартиры, расположенной на первом этаже, выходили на дорогу, и, сидя на диване, можно было наблюдать крыши автобусов, проходивших над подоконником, и дальше плотную завесу высоковольтных проводов.

Мы были молоды, мечтали об успехе и славе, и все, все подтверждало эти мечты – небо, голубыми пятнами засевшее в верхних этажах дома напротив, мокрые гудки и сама весна. Свежий воздух врывался в форточку, и, обернувшись, я видел, как зыбится в прозрачном воздухе оконная рама.

Рядом с нами стояли кружки с чаем, стояла в родимых пятнах курага. На доске под натиском Андреевых пешек извивался сицилианский дракон – напряжение нарастало.

– …И вот после твоей смерти, а может, и при жизни, что еще ужаснее, – рассуждал Андрей, – снимут фильм. Закадровый голос, исполненный печальных раздумий, сообщит, что Михаил Александрович Романов родился в городе Хабаровске в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году. Далее, независимо от существующих на тот момент технологий, польется что-нибудь классическое, и дрянного качества фотография заполнит экран – на ней мальчик в шубе и с санками. У тебя были шуба и санки? Ну конечно… Потом камера или что к тому времени изобретут приблизит твое лицо, чтобы зритель вгляделся получше в этого мальчика, отыскивая признаки будущей гениальности… А закадровый голос будет адресовать безответные вопросы: «Думала ли его мать, что спустя четверть века ее сын станет известным писателем, что имя Михаил Романов… ну и так далее».

Тут я с особенным удовольствием съел Андрееву пешку.

– Покажут твоих родных и знакомых, которые с наслаждением пустятся в воспоминания. Какая-нибудь твоя сокурсница, отличающаяся отменным долголетием и памятью, сообщит зрителям, что ты был необычным человеком и все давалось тебе легко. «Конечно, мы не подозревали тогда, что он станет знаменитым писателем, но он отличался от всех. Да, да, он был не такой, как мы», – конец цитаты. Тут снова мелодичные переливы заполнят динамики, и голос еще более печальный и умудренный, чем раньше, начнет повествовать об одиночестве и таланте. Видеоряд: аллея, занесенная осенними листьями, наискось бьющее через объектив солнце. К сожалению, ты не пишешь стихи, было бы хорошо их тут гнусаво зачитать. Впрочем, можно зачитать и чужие – лишь бы гнусаво.

Андрей замолчал и какое-то время глядел на доску.

– И?

Андрей сделал ход.

– И если ты успеешь прославиться еще при жизни, а сейчас это все проще, то покажут интервью с тобой. Это будет стандартное-интервью-с-писателем, то есть тебя будут спрашивать про творчество, про отношение к культуре вообще, может быть про мировоззрение и религию. Никаких вопросов про личную жизнь, никаких вопросов в духе «нравятся ли вам гребешки в белом соусе?». Ничего подобного. Образцовым интервью получится, если зритель начнет воспринимать тебя просто как еще одного участника передачи о Михаиле Романове. В этом смысле для авторов передачи будет намного спокойнее, если ты вообще не станешь давать интервью, а если к этому времени еще и умрешь, будет идеально. Что еще? Хорошим тоном считается заканчивать такие передачи словами про трудную и необычную судьбу и про то, насколько богаче и полнее стала жизнь всего просвещенного человечества благодаря твоим книгам. Покажут твою ухоженную могилку и обязательно свежие цветы – чтят, помнят, и ведущий, понурив голову, воскликнет: «А думал ли он тогда, думал ли этот пятилетний мальчик – знакомая фотография в шубе и с санками на экране, – что ему суждено будет стать знаменитым писателем и бла-бла-бла и бла-бла-бла». Итак, вопросы, обращенные раньше к человечеству, обернулись к самому писателю. Круг замкнулся. Подо что-нибудь щемяще-раздумчивое начинают ползти долгие-долгие титры. В самом конце – по заказу Министерства культуры Российской Федерации. Ну, как?

– Почти прослезился, – я улыбнулся, но почему-то стало зябко. – А можно еще чаю?

И пока он ходил за чаем, я лихорадочно придумывал ответную историю

«Господи, ну что интересного можно выдумать про бухгалтера?» – вглядываясь в причудливое смешение фигур на доске, я прислушивался, как гремит на кухне посуда. Мысли путались в голове отчаянно. Раздались шаги – Андрей возвращался.

– Твоя биография преподнесет тебе сюрпризы, – начал я, не отрывая глаз от золотистого ободка на кружке. – Знаешь, тебя очень будут раздражать все эти исследователи.… Ведь они… Словом, тут вот какое дело. Ты закончишь с отличием университет, собрав попутно все стипендии и грамоты. Останешься на кафедре. Поступишь в аспирантуру. Необыкновенно рано защитишься. Напишешь несколько работ, которые будут отмечены ведущими специалистами в твоей области, а это к тому времени будет какая-нибудь экономическая теория или что-нибудь в этом роде. Это вызовет бурную зависть коллег, но тебя возьмет под личную опеку академик Дубровский… Яков Александрович, – прибавил я для пущей убедительности. – В результате ты начнешь писать свой фундаментальный труд и защитишь на его основе докторскую. Переедешь в Москву. Женишься. Создашь свою школу экономики. Станешь так же знаменит, как Кейнс, Смит или Фридмен. Совершишь ошибку, став советником президента по экономике, но быстро поймешь, что это не твое, и оставишь политику, не успев изгадить себе репутацию. Твои открытия изменят современные представления об экономических процессах. Тебя будут звать во все университеты мира и на все конгрессы. Ты напишешь множество великолепных работ и проживешь жизнь нормального великого ученого, но будет одно но…

Дело в том, что к тому времени поспеет целая серия книг про хабаровскую литературу, в том числе и про Михаила Романова, а так как ты был близок со всей этой братией, твое имя постоянно будут к месту и не к месту поминать. Хуже того, иной исследователь, продравшись сквозь рой экономических формул, обязательно обнаружит точки соприкосновения мысли экономической и литературной. Ты будешь мерещиться литературоведам в выведенных героях. Каждый Андрей, заглянувший невзначай на страницу, станет твоим двойником. Твою жизнь растащат на кусочки. Упоминание в дневниках, письмах – одна наша с тобой электронная переписка чего стоит…

– Уничтожу!

– Но у меня-то сохранится.

Мрачнейший взгляд был послан мне в ответ, и я сбился.

– Так вот… М-да, малейший твой жест, слово – все будет истолковано неукротимыми исследователями. За тобой начнут ходить. К тебе начнут приставать с интервью. Их не будут интересовать твои достижения, нет, их будут интересовать исключительно твои воспоминания о людях, которых ты совершенно не помнишь. Видишь ли, им будут любопытны детали, мелочи, взгляд со стороны – недостающие кусочки пазла. Сначала это будет тебе казаться забавным, этаким недоразумением, которое скоро должно разрешиться. Но время будет идти, а интересующихся будет становиться все больше и больше. Вот уже и твои коллеги, доктора наук и академики, с любопытством поглядывая на тебя сквозь очки, начнут расспрашивать: «Андрей Евгеньевич, так что же вы молчали, что были знакомы с Дорошевичем и Романовым?» И твоя жизнь распадется на две. Первая – та, которую ты считал истинной, жизнь ученого, совершившего множество важнейших и полезнейших открытий. Жизнь, которая, как оказывается теперь, никому не интересна. И вторая – жизнь человека, наблюдавшего рассвет молодой хабаровской литературы. Казалось бы, ничем не выдающаяся жизнь, но сама сопричастность этим событиям наполнит ее смыслом и значением.