Разорванное небо

– Джек! – радостно крикнул Камил. – Хватит мечтать! Глянь сюда: наша гордость и наша надежда!

Мартинес и Фернандо театрально сорвали брезент. Я тяжело вздохнул. Опираясь на тонкие полозья, бессильно склонив к земле широкие лопасти несущего винта, на бетонном полу дремал вертолет «Супер Кобра». Трехствольная автоматическая пушка грозно и бессмысленно уставилась мне прямо в лицо.

– Вы, ребята, просчитались, – сказал я. – Машина, конечно, хороша. Проблема лишь в том, что я не умею управлять вертолетом. В принципе не умею.

Мартинес и Фернандо отступили на шаг. Вокруг меня образовалась как бы пустота. Камил, несмотря на все хладнокровие, вышел из себя:

– Не надо мне врать! – крикнул он. – У тебя в личном деле записано «может пилотировать все типы летательных аппаратов!»

Я понял все:

– Кто-то невнимательно прочитал файл. В документах есть пометка «с неподвижным крылом». Я действительно могу летать на всех типах самолетов, но вертолетом я никогда в жизни не управлял. И научиться этому за день-два невозможно – слишком разные машины.

– Ясно, – Камил посмотрел на меня взглядом приговоренного. – Фернандо и Мартинес, завтра с утра отправляйтесь на яхту и серьезно займитесь мотором. Надеюсь, к вечеру вы сможете забрать наших гостей и доставить домой. Хотя бы куда-нибудь в Пуэрто-Рико.

– Постойте! – крикнул я и указал на торчащее из-за ящика крыло. – А что у вас там?

– Не твое дело, – грубо ответил Камил. – Какая тебе разница?

– Просто любопытно. Или у вас за смотр берут деньги? Можно хотя бы глянуть?

Я обошел ящик и расплылся, наверное, в идиотской улыбке:

– Сэнди…

– Кто? – растерялся Камил.

– Сэнди, Спад, Умный пес, Бешеный буйвол, Зорро! – радостно заорал я. – У этой птички куда больше прозвищ, чем у всей вашей конспиративной братии! И все это – штурмовик «Скайрейдер»! На нем я бы взялся завалить кого угодно и выполнить любое задание! Если он, конечно, еще пригоден для полетов.

– На этом старье?

– Старье?! – возмутился я. – «Сэнди» – настоящая машина смерти! Броня, четыре пушки, одиннадцать точек подвески!

Я обошел штурмовик, нелепо задравший к потолку сложенные крылья. Внимательно осмотрел толстый неуклюжий фюзеляж, стукнул носком туфли по накачанным пневматикам шасси. Схватился за винт и попытался его провернуть. Что-то хлопнуло, и лопасть вырвалась у меня из рук. Я едва успел отскочить.

– Вы что, запускали мотор? – я изумленно захлопал глазами.

– Ага, – ухмыльнулся Фернандо. – Все должно работать. Все должно быть в порядке.

– Хороший подход. Но в следующий раз все-таки сначала перекрывайте подачу топлива, и только потом выключайте магнето. Иначе в цилиндрах остается смесь.

– Мы не знали. Я же не авиационный инженер.

– Что ж, – я хлопнул по выкрашенной в камуфляж обшивке ладонью. – По крайней мере, есть варианты. Если найдете летчика и боеприпасы, разумеется.

– На складе, в другой части аэродрома, лежат снаряды для авиационных пушек. Мы пробовали – подходят. Их там полно.

– Все это хорошо, – подвел итоги Камил, – но, в любом случае, пилота у нас нет.

Мы с Мартинесом вернулись в бункер и спустились в убежище. Жена сидела рядом с Инессой, прижимая к груди трехлетнего малыша. Тот доверчиво спрятал голову на ее плече и что-то лопотал по-испански.

– Завтра к вечеру мы свалим отсюда! – радостно заявил я. – Правда, от Пуэрто-Рико придется добираться самим.

Ребенок вздрогнул, скривился и уставился на меня испуганными темными глазенками. Жена отдала малыша Инессе и как-то странно сникла, словно что-то жгло ее изнутри.

– Мэри! – забеспокоился я. – Что с тобой?

– Ничего, – она встала и положила мне руку на плечо. – Просто устала.

– Мартинес! – спросил я неожиданно для себя. – Сколько тебе лет?

– Сорок пять.

– Хорошо сохранился. Я думал, не больше тридцати пяти.

– Спасибо, сеньор, – Мартинес не улыбнулся. – Если бы вы только нам помогли… Я вас отведу в гостевую…

Он проводил нас в отдельную комнату. Две двухъярусные армейские кровати, шкафчик, тумбочка и графин с водой – все, что нужно для вполне комфортного ночлега.

Мэри устало повалилась на кровать. А ведь бегал-то весь день я.

– Мартинес, – позвал я. – А почему здесь так мало народа? И женщин я почти не видел.

– Ты много чего не видел. Бункер – малая часть подземных сооружений. Многие живут в поселке за лесопосадкой. Если что надо, я в соседней комнате. Будите меня беспощадно.

Мартинес осторожно закрыл за собой дверь. Едва слышно скрипнули стальные петли. Я поцеловал спящую жену в щеку и лег на соседнюю койку.

Мне не спалось. Я долго ворочался, пытался считать до ста, потом до тысячи, сбился и плюнул. Нашарил на полу туфли, и на цыпочках вышел в коридор, едва освещенный синим дежурным светом. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, желтый луч пробивался в узкую щель. Я осторожно заглянул внутрь.

На койке, обняв подушку, скорчился Мартинес. Он метался во сне, похрапывал и что-то говорил по-испански. На тумбочке желтела фотография: полная женщина средних лет и четверо детей-подростков улыбались в объектив. Мне никто не говорил, что у Мартинеса есть семья. Интересно, где сейчас его родные?

Я вернулся в комнату и открыл дневник Левинсона.

«Я спускаюсь в раздевалку и по рулежной дорожке иду к стоянке. Окрашенный серой краской штурмовик готов к вылету, под бессильно раскинутыми в стороны крыльями мирно дремлют кассетные бомбы. Не хочется думать, что эти безобидные с виду цилиндры – самое безжалостное оружие после боеприпасов объемного взрыва.

Многие считают «Бородавочника» неуклюжим и безобразным, в воздухе он напоминает летящий крест. У самолета толстое прямое крыло, два бочонка турбовентиляторных двигателей прилажены на пилонах впереди широко расставленных четырехугольных килей. Из нарисованной акульей пасти грубо торчит окурок семиствольной пушки «Эвенджер». Тоненький, с виду хрупкий фюзеляж буквально облеплен вокруг артиллерийской системы, занимающей всю носовую часть машины.

Но на самом деле A-10 – двадцать тонн совершенства. Квинтэссенция брутальной жестокости и разрушительной мощи, штурмовик создавался для борьбы с тяжелыми танками на поле брани сверхдержав. Мы же громим жалкие лачуги, деревянные посудины, да беззащитные автомобили. Избиение младенцев. Нет, принуждение к миру. Бремя белого человека.

От самолета исходит аромат нагретого металла и авиационного керосина с примесью горячего масла. Из вращающегося блока стволов тянет кисловатым запахом пороха и смерти.

Я обхожу самолет, осматривая рули, элероны и стойки шасси. Особое внимание – на контровочную проволоку «Эвенджера», у меня нет никакого желания, чтобы пушку заклинило в самый неподходящий момент.

Послеобеденное солнце жарит вовсю, и мне хочется закрыть фонарь. Повинуясь вбитым в голову рефлексам, руки щелкают тумблерами и переключателями. Тишину режет вой вспомогательной силовой установки, оживают дисплеи, орет предупреждающий сигнал, и разноцветная россыпь ламп указывает на то, что машина не до конца пробудилась от недолгого сна.

С мелодичным пением раскручиваются гироскопы, беззвучно отшкаливаются пилотажные приборы, клацая, исчезают бленкеры. Зеленые буквы и цифры вспыхивают у меня перед моими глазами.

На согласование инерциальной навигационной системы и прогрев прицельного контейнера нужно время, и три минуты в жаркой кабине кажутся мне вечностью. Интересная штука – человеческое восприятие. Когда играешь в увлекательную игру, часы пролетают незаметно, словно скоростной локомотив бешено проматывает ленту жизни. Но во время ожидания какой-нибудь ерунды секунды тянутся целую вечность. Что уж там говорить об очереди к зубному врачу…