Таська

Миша. Нет, погоди. Иди сюда. (Собирается с мыслями.) Надя, ты что-нибудь слышала про мамину (заминается)…ну, болезнь, одним словом?

Надя. Мама писала, что прихварывает иногда, ну и все.

Миша. Я получил известие – от кого не скажу, не спрашивай – в общем, подозревается рак. Маму волновать не хочу, а симптомы узнать надо бы… Как думаешь, к кому написать?

Надя. К кому? Господи, да к Ивану Павловичу, конечно!

Миша (саркастически). Ну, конечно! К кому же еще?!

Тася. А чего же лучше? Он ведь доктор.

Надя. Да к тому же старинный друг семьи. И маму видит постоянно.

Миша. Вот-вот! Именно! Постоянно! Постоянно гостит по выходным у нас в Буче на даче, постоянно торчит в киевской квартире, то сидит допоздна, а то и ночевать останется. (Раздражаясь все сильнее.). Я просто… Я просто поражаюсь, что мама затеяла роман с этим доктором! Она его на десять лет старше! Парочка какая, пф-ф!

Надя (примиряюще). Миша…(Пытается взять его руку.

Миша (делая вид, что не замечает, смотрит на часы). Что это? Время-то какое позднее. Ну, вы барышни, как хотите, а я спать ложусь.

Бросается на диван, лицом к стене, и демонстративно похрапывает. Тася с извиняющейся улыбкой разводит руками. Надя, обескураженная этой выходкой, сначала стоит столбом, потом выключает верхний свет. Мягко горит лампа под абажуром. Две женщины смотрят друг на друга. Медленно, постепенно, гаснет и этот свет.

Конец второго действия

Действие третье

Март 1918-го года. Квартира Булгаковых в Киеве. Справа на сцене кабинет Ивана Павловича Воскресенского. Из него направо – дверь. Иван Павлович работает за столом.Кабинет уютно освещен светом настольной лампы. Слышится негромкий женский плач. Иван Павлович поднимает от бумаг голову, прислушивается. Идет к двери, открывает ее и вглядывается в темноту.

Иван Павлович (тихо). Тася? (Исчезает за дверью и появляется, ведя с собой под руку Тасю.) А ну пойдем, пойдем. Садись-ка. (Открывает шкафчик, достает склянку и капает что-то в стакан. Наливает воды из графина и протягивает стакан Тасе.) А теперь, дружочек, выпей-ка это. Вот так.

Тася. Спасибо.

Иван Павлович несколько раз проходит по кабинету туда-сюда, теребя бороду и искоса взглядывая на Тасю. Наконец, он решается.

Иван Павлович. Тася, голубчик, ты прости, если я не в свое дело лезу, но только я думаю, с Мишей что-то неладное творится… Я прав? (Тася наклоняет голову.) Ну вот, я же вижу. Я наблюдал за ним эти дни и, мне кажется… Дай Бог, конечно, чтоб я ошибся, мне даже подумать страшно… А только кажется, что он… морфинист? (Тася еще ниже наклоняет голову. Иван Павлович садится напротив Таси, в возбуждении.) Как долго?

Тася (еле слышно). Почти год.

Иван Павлович (хватается за голову). Год! Господи помилуй, как же это случилось?

Тася. К нам в Никольское весной ребенка привезли с дифтеритом. Миша трахеотомию делал. В горло трубочку вставил и стал пленки отсасывать… Потом говорит, мне, кажется, пленка в рот попала. Надо прививку сделать. А после прививки началось – сыпь, зуд по всему телу, лицо распухло – жуть. И ноги… Ноги у него болели страшно.

Иван Павлович. Ну, понятно, понятно. Я Мишу знаю. Он, конечно, не мог выносить?

Тася. Не мог. Велел фельдшерицу позвать, чтоб морфий впрыснула. После укола он успокоился сразу, заснул. И ему это очень понравилось. А потом Мише как-то опять плохо стало. Он снова морфий впрыснул. Так и пошло… Я плакала, просила его бросить, а он смеялся только. Говорил, что бросить сможет в любой момент, как только захочет, да ему это не мешает. Даже напротив, внимание помогает сконцентрировать… А только после сам испугался, пробовал на папиросы с опиумом перейти.

Иван Павлович. После морфия, это как слону дробины. Я полагаю, ничего из этого не вышло?

Тася. Не вышло… Постарел и похудел страшно. Мама у нас летом с братьями гостила, все спрашивала меня – что с Мишей. Только я ей не сказала. Он ужас как боялся, что узнает кто. Умолял не говорить никому. Боялся очень, что его в психиатрическое заберут. Да у нас все равно догадываться стали – морфий в нашей больничной аптеке он извел весь. Пробовал в других аптеках доставать … И там тоже скоро коситься стали. Вот он и говорит – уезжать надо … Перевода добился, в сентябре переехали в Вязьму… А там стало еще хуже – чуть проснемся, он мне сунет поддельный рецепт и гонит новую аптеку искать. Знаете, я ему соврала как-то…

Свет в кабинете гаснет, загорается свет в левой части сцены. Комната. По комнате от окна к двери мечется Миша, периодически выглядывая в окно или прислушиваясь к шагам у двери. Входит Тася. Он бросается к ней.

Миша. Ну, наконец-то. Давай сюда, скорее.

Тася. Миша, постой… (Медленно снимает пальто.

Миша. Что еще?

Тася. В аптеках нет…

Миша. Что?

Тася. Нигде нет. Я все обошла… (Оставляет пальто на спинке стула, подходит к нему.) Миша, послушай, может это к лучшему? А? Ну, раз нет нигде, что же делать? Придется уж потерпеть… Я знаю, тебе трудно будет, а только все равно ведь надо заканчивать… Смотри, какой ты стал – худой, как кощей. Вон, руки прозрачные совсем. (Берет его за руки.) Миша…

Миша (вырывается). Потерпеть? Да разве ты понимаешь?! Что ты вообще можешь понять?! Пусти! (Отталкивает ее, Тася отлетает, ударяется головой о стену. Он, не замечая, мечется по комнате). Не может быть! Не может быть, чтоб нигде не было! А в дальней? За мостом? Там спрашивала?

Тася (плача). Нигде нет, нигде…

Миша. Врешь! Врешь!! Врешь!!!

Хватает со стола зажженную керосиновую лампу и швыряет в Тасю. Она уворачивается, лампа разбивается, вспыхивает коврик. Тася срывает с кровати покрывало и начинает тушить им огонь. В это время Миша как безумный бросается к ее пальто, начинает выворачивать карманы. Находит ампулы и одним прыжком бросается с ними за шприцом. Делает укол и блаженно замирает. Теперь прожектор освещает только его. Он медленно опускается на стул. Звучит сначала тихо, а потом все громче и громче ария Амнерис. Свет потихоньку гаснет. Вспыхивает свет в правой части сцены.

Иван Павлович (в беспокойстве шагает по кабинету). Невозможно! Невозможно!! Какая чудовищная психическая деградация личности в какие-нибудь полгода… И это Миша, наш Миша! Я и предположить не мог, что дело обстоит так серьезно. Нет, даже – катастрофично! Надо найти что-то, что могло бы его удержать от саморазрушения, какой-нибудь мощный стимул, такой, чтобы заставил его отказаться от морфия. (Озаряется мыслью.) Может быть… ну, да, конечно! Тася, послушай, ты не думаешь, что может быть ребенок…

При этих словах Тася закрывает ладонями лицо и сжимается в комок, как от боли. Иван Павлович осекается на полуслове и пораженный взирает на нее. Свет на правой половине сцены гаснет. Вспыхивает на правой. За столом при свете керосинки что-то увлеченно пишет Миша. Постель приготовлена ко сну. Входит Тася, расчесывая волосы. Она в ночной рубашке, чему-то улыбается.

Тася. Миша, ложись. Поздно уже.

Миша. Ты спи. Я еще посижу.

Тася (садится на постель). Опять полночи не спать будешь? Что ты пишешь?

Миша. Я не хочу тебе читать.

Тася. Почему это?

Миша. Ты очень впечатлительная. Скажешь, что я болен.

Тася украдкой, на цыпочках подкрадывается к его столу и заглядывает через плечо в исписанные листки.

Тася (торжествующе). Зеленый змий… Так вот о чем ты пишешь! Миша, а что это за змий?

Миша (раздраженно). Таська, уйди. Не мешай.

Тася. Хорошо. Ты не сердись только. На меня сейчас нельзя сердиться. (Возвращается на кровать и сидит там, чему-то улыбаясь.) Знаешь, Миша, у нас будет чудесный ребеночек.

Миша встает из-за стола. Подходит к окну и стоит, в оцепенении, бездумно вглядываясь в черноту стекла. Тася в мучительном ожидании смотрит на него.

Миша (не поворачивая головы, жестко). В четверг я проведу операцию.