Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов

Они надолго замолчали, думая каждый о своем. Лишь изредка Восклецов подбрасывал в буржуйку уголек.

Сон таки стал подкрадываться к Восклецову под утро, если утром можно было назвать висевшую над землей декабрьскую промозглую темень.

На пол что-то глухо шлепнулось, и почти уткнувшийся носом в буржуйку Восклецов разглядел вывалившийся из шинели Казановича плейер.

– Ты это… включи, – попросил он сидевшего в неизменной позе Горюнова.

Поначалу лязг металла и звуковая какофония, рвущаяся из наушников, оглушили Восклецова. Но он все же уснул, так и не поняв: то ли музыка наложилась на сон, то ли сон – на музыку.

Он увидел привокзальную площадь, очень похожую на ту, что в Вологде. Вокруг почему-то всё горело. Дома и деревья. Асфальт и фонарные столбы. Люди и даже вода, бьющая из свороченной набок колонки. Горели батальонные «Т-72» – настоящим фонтанирующим пламенем, какое он наблюдал на плавке в Череповце.

А еще Восклецов увидел свою машину – с оторванной башней. В клубах огня и дыма она поднималась в небеса, как та колесница из услышанной им музыки, бешено вращая горящими катками и разбрызгивая в разные стороны искры.

*)-Я не боюсь умереть, мне все равно.Чего мне бояться? Рано или поздно это произойдет.

– Я никогда не говорила, что боюсь умереть (англ).

Ушиб сердечной мышцы

Хранительнице личностных матриц посвящаю

Поначалу мне казалось, что я совершил непростительную глупость, согласившись поработать шеф-поваром в студенческом отряде. Видимо, меня подкупили условия нашей «базы». Несмотря на то, что она располагалась в летнем пионерском лагере, из которого детвора съехала в конце августа, столовая и кухня были оснащены по последнему слову техники. Имелась даже электрическая картофелечистка, чем-то напоминающая бетономешалку, не говоря уже о действующих холодильных установках, паровых котлах и огромной плите с жарочными шкафами.

Сезон, что и говорить, мы отбарабанили на славу. Под конец я умудрился приготовить шашлык на все 200 человек, загнав обслуживающий персонал кухни в лес – заготавливать шампуры. А осенью следующего года меня неожиданно вызвал к себе наш факультетский декан.

– У нас сложная обстановка с питанием в нынешнем отряде, – сообщил он, – прошу вас оставить занятия и съездить к ребятам на неделю. Чуть помолчав, декан добавил:

– Наделяю вас всеми необходимыми полномочиями по решению этого вопроса. Начальник отряда в курсе дела.

Конечно же, я был не против поболтаться недельку среди младшекурсников, занятых, в основном, на сельхозработах. В их глазах, учитывая, что за моими плечами была уже армейская служба, я выглядел «папой». Особо не вникая в причины, почему кормежка студентов была неважной, я по приезду на базу тут же разогнал прежнюю поварскую команду и отобрал из отряда более, на мой взгляд, адекватных ребят.

В этот же день случился конфликт с колхозным начальством, когда было обнаружено, что коровья туша, доставляемая с деревенской скотобойни, явно не дотягивает до договорного стандарта. Проще говоря, кто-то по дороге таинственным образом лишал ее не только особо лакомых, но и весомых частей филе и вырезки.

Злобно брызжа слюной, колхозный председатель на этот счет принял собственное решение:

– Не нравятся наши туши – забирай корову живьем!

К ужасу моих поварят, я распорядился привести отобранное мною животное на базу и собственноручно, поскольку никакие приказы не срабатывали, сначала ударом кувалды, а затем с помощью длинного ножа отправил, как говорится, корову на небеса. А когда со скотобойни прибыл тамошний «специалист», чтобы забрать полагающиеся колхозу шкуру, голову и ноги животного, все это было объявлено своеобразной компенсацией за прежний недовес и мою работу в качестве забойщика.

Таким вот оказался мой первый рабочий день, если, конечно, не считать уже чисто поварской возни и грандиозного ужина для отощавших студентов.

Вечером, заперев на ключ подсобку, занятую мною под «кабинет», я еще раз вышел на кухню, чтобы проверить, как отмыты котлы и столы. И вдруг услышал шорох, донесшийся из помещения с картофелечисткой.

Склонившись над огромной кастрюлей, какая-то студентка уныло вычищала из картошки глазкИ.

– Ты что здесь делаешь? – задал я глупый вопрос.

Она вздрогнула и повернулась ко мне лицом. В тот момент у меня буквально ухнуло сердце.

– А я в наряде, – ответила студентка.

– В чем, в чем? – переспросил я, стараясь справиться с нарастающей внутри меня бурей.

Она рассмеялась, обозначив глубокие ямочки на щеках, и встала, наконец, со своей приземистой табуретки.

– Я думала, вам, как человеку, служившему в армии, известно это слово.

Тут я обратил внимание на ее желтые резиновые перчатки, явно на три размера превышающие размер ладоней.

– А ну-ка, сними.

Сельхозработы, конечно, оставили отпечаток на ее тонких, почти прозрачных руках.

– С завтрашнего дня, – сказал я ей, направляясь к выходу, – будешь работать здесь постоянно.

– Начальник отряда не позволит.

– Я сказал, значит, – точка. А сейчас отправляйся-ка спать.

***

«Как человеку, служившему в армии…». Надо же, оперативно разлетелась информация о моей персоне, думал я, засыпая.

В армии со мной приключилась одна странная история, которую, опасаясь быть осмеянным, я практически никому не рассказывал. Дело было в Германии, когда там еще стояли советские войска. А именно – на полигоне Швепнитц, считавшемся советской территорией.

Наш комбат, прознав от батальонного писаря, что я умею кашеварить, отправил меня в приполигонный лес «собрать грибков». Взяв вещмешок и, стараясь держаться края изрытой танками дороги, я довольно быстро набрал «второсортных» свинушек и маслят. Но вскоре тут и там стали попадаться крепкие боровички. Как водится, я углубился в лес и потерял ориентиры. Небо же выглядело в тот день застиранной наволочкой.

Должно быть, психологически любому заблудившемуся человеку даже самый приветливый лес начинает казаться зловещей чащобой. В этом плане я не стал исключением, плутая то в темных ельниках, то в чахлых осинниках, стоящих на болотах.

Какие-либо просветы в чаще казались мне спасительными, но и это чувство быстро улетучивалось, поскольку просветы оборачивались всего лишь мелкими опушками и вырубками времен войны. Через несколько часов, совершенно измученный, я свалился в траву на небольшой поляне и, вроде как, уснул, хотя отчетливо продолжал слышать таинственный шепот леса и редкое щебетание птах. Проснулся же оттого, что что-то щекотало мне ухо.

Почувствовав присутствие живого существа, я буквально взлетел на ноги и услышал заливистый девичий смех. Оказывается, пока я спал, какая-то явно деревенская девчонка подкралась ко мне и, забавляясь, водила стеблем травинки по моему лицу.

– Ты кто? – спросил я ее, еще не совсем отдавая себе отчета, что вокруг – чужая страна и дремучий лес, в котором девчонки не водятся.

– Я? Vera, – смеясь, ответила она.

Все еще стряхивая с себя остатки тревожного сна, я нахлобучил на голову пилотку и потянулся за вещмешком.

– До деревни доведешь?

– Здесь нет поблизости ни деревень, ни хуторов.

– Да? Тогда что же ты здесь делаешь?

– Я здесь живу, – вновь рассмеялась Vera, – Ведь я – Vera.

Совершенно не понимая, почему именно Vera должна жить в лесу, я, наконец сообразил, что мы говорим по-русски и что я не сплю. «Неужели ведьма?» – пронеслась в голове веселая мысль (уж как-то не вязался облик молоденькой девчушки, обладавшей простым и насмешливым лицом, с представительницей темных сил).