Роботы не умирают (сборник)

Так жизнь профессора изменилась. Теперь у него появилась не призрачная надежда, теперь – и он знал это – все было в его руках.

Он не переставал рассчитывать и строить новые схемы, рисовать варианты протезов. Он был лучшим специалистом по трансплантологии и кибернетике, по его методу Крис недавно успешно пришил человеку новую механическую руку, но сейчас перед ним стояла задача в тысячи, в миллионы раз огромнее. Фактически Мартину нужно новое тело. Иногда профессору начинало казаться, что он взвалил на себя непосильный груз: глупо подвергать еле теплящуюся жизнь ребенка такой опасности без каких-либо гарантий на то, что все многочисленные операции пройдут успешно и Мартин останется живым в своем теле, собранном заново. Но каждый раз, глядя в лицо внука, все также неподвижное, только более бледное и истощенное, профессор убеждал себя, что он все решил правильно, ведь это существование – и есть медленная смерть. Он начал воспринимать кому Мартина как отсрочку, за время которой он должен успеть подготовиться, все рассчитать и сконструировать. Заходя в палату, он уже не чувствовал того отчаяния, оно сменилось благодарностью за еще один подаренный день.

Профессор хотел не просто вернуть Мартину жизнь, он хотел дать ему защиту, чтобы ни один человек больше не мог причинить ему боль. Как просто сломать, уничтожить слабое человеческое тело… Профессор с содроганием вспоминал сожженные тела родителей Мартина, которых он вынужден был опознавать. Он ни на секунду не допускал вероятности несчастного случая, хотя полиция твердила ему об этом, и газеты трубили о невероятном по своей трагичности недоразумении, что-то об утечке газа или вроде того. Он пытался представить себе людей, которые могли так жестоко уничтожить чьи-то жизни, но не мог, не мог представить себе эти лица, эти глаза, эти руки. Еще страшнее для него было то, что эти убийцы спокойно продолжают жить. Он садятся в машину или спускаются в метро, они покупают газету, они едят и пьют, разговаривают, отбрасывая волосы с лица, возможно, у них есть свои семьи, и перед сном человек, убивавший Криса, целует в лоб своего сына.

Но теперь все изменится. Новое тело Мартина будет прочнее, сильнее, быстрее тела обычного человека. Его тело будет сильнее огня и пуль, оно сможет выдержать нечеловеческие нагрузки. Он всегда, всегда будет в безопасности.

За несколько недель профессор Стоун осунулся и, казалось, постарел еще лет на десять. Он почти не спал, забывал поесть, все чертил что-то в своем толстом блокноте, писал формулы, понятные ему одному. Из клиники шел прямо в лабораторию и ночь проводил за компьютером, создавая прототип будущего совершенного организма, а утром снова возвращался в клинику, чтобы увидеть Мартина. Иногда он засыпал в кресле рядом с кроватью внука, но всегда просыпался с криком: кошмар о том, что пока он спал, слабый организм Мартина не выдержал нагрузок и мальчик умер, преследовал его еще много лет, хотя и стал со временем менее ярким, менее реалистичным.

– Поймите, профессор, вы бессмысленно мучаете себя и его. Я отношусь к вам с огромным уважением, но прошу вас как коллегу, как профессионала, возьмите себя в руки, оцените здраво, на что вы обрекаете внука, на что вы обрекаете себя. Даже если чудо произойдет и мальчик выйдет из комы, он не сможет даже пошевелить рукой, да что там рукой – он вряд ли будет разговаривать, вряд ли будет узнавать вас, даже просто понимать речь, – настойчиво, глуховатым голосом говорил ему скороговоркой лечащий врач Мартина, глядя в пол.

– Да, да… Ну, конечно, – рассеянно отвечал профессор, не отрываясь от расчетов.

– Профессор!

Старый профессор отрывался от блокнота и смотрел на собеседника несколько удивленно. Его глаза будто бы были подернуты пленкой, застилающей от него весь внешний мир.

– Есть мнение, что мальчика нужно отключить от аппарата, – еще более глухо, не глядя в глаза профессору, проговорил доктор. – Мне очень жаль.

– Мне тоже, – спокойно отвечал профессор. – Но у меня другая точка зрения на этот счет.

– Но… – доктор хотел что-то возразить, но натолкнулся на похолодевший взгляд Стоуна и умолк, оборвав себя на полуслове.

– Не волнуйтесь доктор, скоро я заберу мальчика в клинику моего сына. И с ваших плеч упадет этот груз ответственности. – Профессор смягчился. – Я понимаю, вам кажется невозможным его восстановление, но я верю, что если у нас есть хотя бы один шанс, его нельзя упустить. Я должен сделать все возможное, понимаете?

………..

За эти дни он повидал столько же недоуменно вытянувшихся, сколько скорбных и сочувствующих лиц. Он улыбнулся, вспомнив, как вошел в клинику сына. После трагедии все сотрудники уволились, и огромное пространство, опустев, казалось устрашающе заброшенным. На полу валялись оброненные и забытые кем-то бумаги. Гулко отдавались шаги, их звук объединялся с потрескиванием мигающей лампочки на потолке. Он прошел по этажам, заглядывая в палаты, которые давно не убирали, открыл дверь лаборатории и долго искал выключатель, а когда наконец неестественно ярко осветилось нераспакованное и неподключенное оборудование, покрывшееся пылью, присел на вертящийся стул и закрыл руками глаза. Усталость навалилась, и ему показалось, что он не в силах даже двинуть пальцем, не то что привести в рабочее состояние лабораторию, в кратчайшие сроки провести ряд сложнейших операций, испытаний, новых операций…

Он очнулся от легкого прикосновения. Кто-то робко тряс его за плечо.

– Профессор! Профессор Стоун! Профессор! – Медсестра Мэри смотрела встревожено. Никогда она не видела профессора Стоуна таким.

– Мэри? Что вы здесь делаете? Я думал, клиника совершенно пуста.

– Я и Рон, ваш водитель, помните? Мы с Роном продолжаем дежурить здесь, ведь все сбежали, едва только узнав о… о… вы понимаете меня… Но как можно оставить все это? Здесь аппаратура, результаты исследований… И я думала, что вы можете прийти сюда… Понимаете, я звонила вам, я хотела предложить свою помощь, любую, любую помощь, но вас так трудно найти, вы, кажется, совсем перестали бывать дома, проверять автоответчик… Профессор, я не знаю, что сказать. Как вы? – Она совсем сбилась и испуганно подняла глаза на профессора.

Тот улыбался. Впервые за долгое время он почувствовал себя не одиноким.

– Мэри, дорогая Мэри, я лучше, чем может показаться. Моя жизнь продолжается. Продолжается и жизнь Мартина, хотя пока не в полную силу. Но мы с вами это изменим, верно? Вы ведь поможете мне, дорогая моя Мэри? И Рон? Его помощь мне понадобится!

– Конечно, всегда готов помочь, профессор. – В комнату как раз вошел водитель Ронни. Он встал, широко расставив ноги, и почему-то начал закатывать рукав старенькой рубашки, будто желая показать, что уже сейчас готов взяться за любое дело.

Профессор рассмеялся. Впервые за эти недели он смеялся и чувствовал, что что-то внутри него освобождается, как будто все это время грудь сжимал невидимый обруч, а сейчас он разжался, и профессор смог сделать вдох полной грудью. Глядя на профессора, рассмеялась и Мэри, а Рон удивленно смотрел на это абсолютно беспричинное веселье и неловко одергивал рубашку, поправлял штаны, переводил вопросительный взгляд с профессора на Мэри и обратно. Наконец он усмехнулся, махнул рукой и тоже залился хохотом.

– Ну что ж, друзья, – выдохнул профессор, отсмеявшись, – нам предстоит большая работа, и я очень рад, что вы здесь, со мной. Я не знаю, что делал бы, окажись я здесь в одиночку. Поскольку весь обслуживающий персонал, а также врачи и санитары покинули стены этой клиники, я считаю себя вправе повысить вас в должностях. Вы не против, коллеги?

Рон и Мэри со смехом отрицательно покачали головами.

– Что ж делать, если карьера идет вверх, – Рон оттянул подтяжки и громко щелкнул ими о живот. – Это кто же я теперь? Старший водитель?

Мэри и профессор Стоун снова рассмеялись.

– Это абсолютно неважно. Главное, что я прослежу, чтобы ваша работа была оплачена, и оплачена хорошо. Я ведь понимаю, что вам нужно кормить семьи, которые давно уже ждут вас в ваших уютных домах. А ведь уже почти ночь? Давайте, друзья, по домам. Завтра к вечеру я попрошу вас подготовить лабораторию и операционную. А еще нам понадобится просторная палата. Завтра вечером мы переводим сюда самого важного из пациентов, и нужно быть готовыми.

Весь следующий день профессор вместе с Роном завозили новое оборудование, подключали аппараты и устанавливали компьютерные программы. Мэри мыла полы и проводила дезинфекцию палаты, операционной, готовила все к появлению Мартина. Позже она робко постучала в кабинет профессора. Тот сидел, совсем как прежде, за своим старым тяжелым столом, перебирая научные журналы, вырезки и раскладывая нужные на столе, отмечая что-то в статьях и в своем вечном блокноте.

– Кажется, все готово, профессор, мы можем уходить? – тихо спросила Мэри, жалея, что приходится тревожить его.

– Да, да, конечно, Мэри. Завтра нас ждет трудный день. Да что уж, нас ждет очень тяжелый год, но это все не может напугать нас, верно?

– Конечно, профессор, – спокойно улыбнулась женщина. – До завтра. И прошу вас, поспите. Иначе завтра день станет куда тяжелее.

А потом наступили те самые тяжелые дни. Которые оказались куда легче, чем дни, проведенные в клинике рядом с неподвижным, безжизненным телом Мартина, проведенные в бездействии. Работа спасала, давала надежду и новые силы. Мартин лежал на специально оборудованной койке в лаборатории, к каждому сантиметру его тела был подсоединен тонкий провод. Аппарат так же качал воздух, искусственно поддерживая в Мартине жизнь, капельница отмеряла нужное количество препарата, питающего почти разрушенный организм. В соседней комнате, отделенной от импровизированной палаты Мартина огромным стеклом, за компьютером работал профессор. Он сравнивал показания датчиков, занося их в специальную программу. На множестве мониторов двигались вверх ровные линии цифр и знаков, они быстро менялись, и казалось, что этим очередям нет и не будет конца. Но профессор, устало сняв очки, нажал что-то на клавиатуре – и цифры понеслись с огромной скоростью, а затем исчезли, и на всех экранах высветилась общая картина. Это была модель человеческого организма. Профессор, не глядя на клавиатуру, набрал команду, и красным замигало практически все тело. В правом верхнем углу экрана одна за другой появлялись надписи: «кость раздроблена, восстановлению не подлежит», «легкие прекратили самостоятельное функционирование», «сустав разрушен, восстановлению не подлежит», «мозг частично поражен», «работа сердца нарушена». Крупно мигает надпись: «Восемьдесят процентов органов перестали функционировать». Красным обозначилось все тело, небольшие части, окрашенные в зеленый, остались в области головы и сердца.

– Ну что ж, мой мальчик, это мы знали, знали… – профессор говорит себе под нос, продолжая вбивать новые формулы. – Но ведь мы уверены в том, что делаем, верно? Мы с тобой выберемся, иначе нам нельзя.

Было еще много всего, прежде чем наступило утро перед первой серьезной операцией. Были долгие звонки и переговоры по поводу нового оборудования. Были непростые поиски. Были деловые встречи. По его чертежам были изготовлены уникальные конструкции и детали. Профессор вспомнил, как молодой предприниматель, решивший начать свой бизнес в медицинской сфере, пожимал его руку в знак заключения сделки и вдруг спросил, будто просто случайно озвучил свои мысли:

– Профессор мы подготовили все по вашему списку, только скажите мне, для чего все это? У вас новые идеи или вы решили начать войну со спецслужбами всего мира?

– Это пока не входит в мои планы, но, возможно, в будущем, – задумчиво улыбнулся он.

А потом потянулись месяцы исследований. Месяцы бессонных ночей. Каждый раз после нового опыта профессор с нетерпением ждал результатов, а когда они оказывались отрицательными, тут же принимался за новые расчеты, вводил новый препарат в кровь подопытной мыши и снова ждал, даже не надеясь заснуть. Ему казалось, что он уперся в толстую бетонную стену и, не понимая этого, продолжает упорно идти вперед, не сдвигая ее при этом ни на сантиметр. Он чувствовал, что должен взглянуть на свою задачу под иным ракурсом. Он вспомнил то ощущение, когда все вдруг оказывается невероятно простым, когда формула, будто очистившись от ненужной шелухи, четко вырисовывается в сознании. В ней нет ничего лишнего, она идеальна.

– Идеальна, – прошептал профессор. – Все не то. Все лишнее.

Он резким движением сгреб свои записи в охапку и сунул их в мусорное ведро.

– Забудем, забудем все эти тупиковые теории, начнем сначала, это наш единственный выход, мой мальчик, – тихо говорил он, глядя через стекло на худую фигурку Мартина.

Еще несколько дней профессор заново пересчитывал все показания, придумав совершенно другую систему. Он чувствовал, что ближе подобрался к разгадке, и совершенно потерял покой. Голова гудела. Он чувствовал, что так напряженно не работал никогда, он не переставал думать ни на минуту, даже засыпая стоя или сидя, он видел преображающиеся формулы. И внезапно он ощутил ту долгожданную пустоту, граничащую с максимальной насыщенностью. Он понял все. Закричав, он кинулся к компьютеру и торопливо ввел новую формулу.

– Как просто! Как очевидно и просто! – повторял он, не сводя глаз с экрана.

На экране появилась вращающаяся структура ДНК, а в нее вплелась новая молекула.

Профессор устало откинулся на кресле и счастливо рассмеялся, откинув голову.

– Мэри! Мэри! – закричал он.

– Что-то случилось? – Мэри торопливо вошла в лабораторию. Она никогда еще не слышала, чтобы профессор кричал.

– Мэри, дорогая моя Мэри! – профессор, улыбаясь, повернулся к ней. – Завтра состоится наша долгожданная операция, Мэри. Пожалуйста, будь готова. А сейчас иди, мне нужно еще поработать.

Он начал программировать. Модель ДНК, вращавшаяся на экране, видоизменялась.

– Ты будешь сильным, ты будешь жить, мой мальчик, – говорил профессор, вписывая новые и новые элементы кода. – Никто не сможет причинить тебе зла, причинить тебе боль. Ты – все, что у меня осталось, ты – моя семья, ты – моя жизнь. И тебя у меня уже никто не отнимет.