Роботы не умирают (сборник)

Он программировал всю ночь, определяя физические данные нового тела Мартина. Скорость, реакция, слух, зрение – профессор создал гениальное по силе и мощи создание, теперь его нужно было соединить с сознанием Мартина, и тогда мальчик будет спасен, он навсегда будет под защитой. Профессор закончил и перезагрузил компьютер. Упал на твердую кушетку и тут же провалился в сон.

Его разбудила Мэри.

– Профессор, профессор! К операции все готово. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, все прекрасно. Мне нужно немного освежиться и прийти в себя. Я приму душ и буду готов приступить к делу.

Мэри задумчиво окинула взглядом мониторы, занимающие всю стену лаборатории. Фигурка человека с разных ракурсов приседала, отталкивалась ногами и подлетала вверх, бежала, и в углу экрана цифры, показывающие скорость, еле успевали сменять друг друга.

– Профессор… – Мэри продолжала задумчиво смотреть на движения будущего тела Мартина. – Вам не страшно?

Она резко обернулась к профессору и заторопилась сгладить свой слишком прямой вопрос:

– Вы ведь понимаете, о чем я? Имеем ли мы моральное право? Неизвестно, как пройдет операция, неизвестно, какие будут последствия, приживутся ли искусственные органы, а если приживутся, неизвестно, как они будут взаимодействовать и функционировать… Что станет с его психикой? Я бы сошла с ума, честное слово, я бы сошла с ума! – Мэри качала головой, глядя через стекло на Мартина. Профессор всмотрелся в отражение ее лица, поймал ее взгляд и улыбнулся.

– Конечно, Мэри. Конечно, мне страшно. Я живу в страхе последние полгода и уже немного даже привык к этому ощущению ледяной руки, сжимающей мое горло. У вас такое бывает? Пренеприятное чувство. Мне никогда не было так страшно за всю мою жизнь. Но разве у меня есть выбор? Разве может стать хуже, чем сейчас? Я каждый день благодарю Бога, Мэри, не смотрите так, мне есть за что его благодарить. Он не оставляет мне выбора, он лишает меня этих бессмысленных мук. Я четко знаю, что должен сделать, потому что мне больше ничего не остается, и я благодарен за это. Я здравомыслящий человек, Мэри, и я очень люблю своего внука. Если ситуация обострится, если Мартину станет хуже, я не посмею играть с его жизнью, я сам отключу аппарат. Но сейчас, когда единственный шанс оказался в наших руках, мы не должны думать о плохом, верно, Мэри? Мы просто делаем то, что должны, и это единственный из возможных путей.

– Да, профессор, – кивнула Мэри, но тут же подняла голову и серьезно спросила: – Но это очень сложная операция. Вы ведь кибернетик, а не профессиональный хирург. Сможете ли вы провести ее самостоятельно? Может быть, стоило позвать какого-то специалиста? Я спрашиваю, потому что мне небезразличны вы и Мартин, не обижайтесь на меня за эту назойливость. – Мэри снова потупила взгляд.

– Мы справимся… За свою долгую жизнь мне приходилось не раз выступать в роли хирурга… И потом, я не хочу, чтобы об этой операции знали посторонние… Ни один врач не захочет потерять свою лицензию. Не волнуйтесь, Мэри, тело человека таит в себе куда больше тайн и возможностей, чем мы можем догадываться. И спасибо вам. – Он по-мальчишески тряхнул головой: – Ну что же? Будем готовиться? – и легко вскочил с кушетки.

Спустя годы профессор с удивлением вспоминал, что не ощущал тогда, во время первой и важнейшей операции, ход времени. Он помнил, что тщательно вымыл руки и надел перчатки, когда стрелки часов показывали десять утра, а когда вышел из операционной, вытирая пот со лба, ощущая ломоту во всем теле, с нервным чувством неопределенности, стрелки были на том же месте. «Как? Так быстро?» – пронеслось у него в голове. Он не мог предположить, что операция длилась двенадцать часов, и стрелки, обойдя циферблат, вернулись на исходную.

Тогда профессор жил в некоем параллельном мире, где ничто не имело значения, только показатели состояния больного. Пульс становился чуть чаще, чуть реже, усиливалось и падало внутричерепное давление, но все изменения оставались незначительными. Мартин был более или менее стабилен, и это радовало профессора безмерно.

– Вы понимаете, вы понимаете, что происходит? – Он взял Мэри за руки. – Мы даем его организму невероятные нагрузки, а наш мальчик принимает их как должное, он справляется с ними, и органы приживаются. Это невероятно. Я знал, что мой внук невероятно сильный, но это поразительно!

Первая операция была так страшна и важна, потому что никто не знал, что за ней последует, была возможна остановка сердца, смерть мозга. Когда же она была завершена, а состояние Мартина оставалось стабильным, уверенность возросла. Но легче от этого стало совсем не намного. Череда операций, недели на восстановление и новые операции…

– Господи, дай ему сил. Сколько боли может вынести один ребенок, сколько страданий… – тихо говорила Мэри, меняя повязки, дезинфицируя новые швы на теле Мартина.

– Иногда я думаю, чувствует ли он что-нибудь? Что происходит там, в той части его мозга, что осталась неповрежденной? Может, он что-то понимает, но не может сказать. А что страшнее этого? Даже и подумать о таком жутко, – взволнованно шептал Рон. Он каждый день заходил в палату Мартина, садился в кресло, поставленное у изголовья, и внимательно смотрел на лицо мальчика. Ему казалось, что если Мартин попытается дать какой-то сигнал, необходимо, чтобы кто-то был рядом.

– Держись, парень. Я приду завтра, а ты пока отдохни. Если захочешь что-то сказать – я не подведу. Ты, главное, не сдавайся, слышишь? – Рон доверительно наклонился к Мартину. – Я с тобой.

Он немного стеснялся этого своего рвения, и когда с ним в палате оказывалась Мэри или профессор, он старался вести себя как можно более безразлично. Но, уходя, непременно незаметно дотрагивался до неподвижной руки мальчика.

Мартина буквально собирали по частям. Сконструированные профессором роботы-манипуляторы создавали из новейших материалов новый скелет, отливали тонкие детали, которые должны были позволить новому искусственному телу двигаться пластично.

Раз за разом профессор переписывал программу сборки, чтобы сделать новое тело внука идеальным.

– Да у вас тут настоящее производство! – выдохнул Рон, нечаянно заглянувший в лабораторию.

Лаборатория действительно была наполнена трудящимися роботами. Новые протезы проверялись на прочность, управляемость, мощь. На стендах пробные фрагменты рук, ног сгибались, хватали воздух, тянулись вперед. Потом, когда эти элементы были доведены до совершенства, профессор принялся за сборку – и новые, новые, новые тесты.

Он моделировал ситуации, в которые может попасть человек: автомобильная катастрофа, падение с высоты, выстрел или ножевое ранение. И изготовленная секунду назад модель летела с высоты на бетонный пол, поскрипывала под прессом, отражала пули. Профессор остановился, только когда осознал, что на скелетном каркасе и подключенных к нему протезах уже не остается даже царапин и вмятин, а все механизмы работают безупречно.

Он разработал дополнительные функции для тела Мартина. Из фаланг пальцев механической руки при определенном сигнале выдвигались тонкие и острые шипы.

– Покрытие, которое я разработал уже давно, заменяет и превосходит по прочности и способности к регенерации человеческую кожу, – спокойно размышлял профессор. – Даже если шипы пронзят оболочку, рана не причинит Мартину ни малейшего беспокойства, она заживет в ту же секунду, он даже не успеет почувствовать боли.

Зрение и слух Мартина доставили профессору больше всего хлопот. Тончайшие микрочипы, предназначенные для передачи сигналов в мозг, были готовы только через месяц активной работы. Миниатюрная камера была встроена в искусственное глазное яблоко, практически неотличимое от настоящего, а тончайшие мембраны и усилители были предназначены для модификации слуховых данных.

Тестируя зрение, профессор доводил до совершенства цветопередачу, возможности увеличения и ночного функционирования. На огромном экране он видел, как при желании Мартин сможет различать бактерии в стакане с водой и приближать предметы, находящиеся за сотни километров от него. Настраивая слуховые датчики, он не шел на компромисс и доводил до совершенства восприятие на всех частотах. Мартин сможет слышать, как переговариваются киты под водой, сможет определить точное место источника звука, как бы далеко он ни находился, а главное – он сможет отделить значительное от общего звукового фона.

Колонки, передающие звук, проходящий через слуховые мембраны, взорвались неразберихой звуков. Профессор, поморщившись, нажал несколько кнопок и услышал уже более стройный шум улицы; нажав еще одну комбинацию, он улыбнулся: ему стал отчетливо слышен голос девушки, которая, проходя под окнами клиники, что-то сердито говорила в трубку, и неуверенные ответы юноши, звучащие в ответ.

– Кажется, получилось, – проговорил он. – Но не будем, не будем вторгаться в личную жизнь граждан. – Он улыбнулся и отключил прием сигнала.

«Боже, как многому придется ему научиться», – думал про себя профессор.

Он начинал опасаться, что, оказавшись запертым в этом сверхтеле, Мартин не выдержит психологического давления. И уж точно он никогда не сможет быть прежним. Пережив смерть, ему предстояло родиться заново и заново освоить тело. Причем каждый навык, каждое движение, каждый шаг к нормальной жизни ему предстоит проделывать, преодолевая боль. Захочет ли он жить так? Нужно, чтобы захотел. Не может не захотеть. Это шанс, который дан ему свыше, и отказаться от него, не использовать, когда столько уже было пройдено, невозможно.

Операция, операция, операция… Сколько их было сделано за этот год? Пятьдесят? Больше? Меньше? Профессор сбился со счета. Он знал, что восстановление Мартина идет по запланированной программе. Он заменил органы, которые перестали функционировать. Долго и мучительно заживали раны после ампутации недействующих рук и ног. Тогда они боялись, что он не выдержит. Сколько переливаний крови было сделано тогда! Но Мартин справился, и они смогли приступить к приживлению новых конечностей. Было странно видеть эти невероятно сильные механизмы, соединенные с человеческим телом, неподвижными, безвольно лежащими на больничной койке. Новый глаз, вживленный вместо правого с сожженной роговицей, мог показать ему звезды, кратеры луны, движения рыб под толщей воды. По всем данным глазной аппарат работал безупречно, но Мартин не приходил в сознание. Он мог услышать рост травы, но его мозг не реагировал ни на какие звуки. О том, что он жив, говорили показания медицинских аппаратов – четко вырисовывались неровные волны пульса. Новые легкие функционировали нормально, и аппарат вентиляции уже был не нужен, Мартин дышал сам.

– Это ничего, – пытался успокоить себя профессор, – он справится. Он справился уже со стольким, что будет просто нелепо умереть, не сделав еще пары шагов до финишной ленты. Скоро органы станут функционировать активнее, и мозг отзовется на постоянно поступающие сигналы. Сейчас нам нужен сильный толчок. Нужно помочь Марти проснуться, каким-то образом нужно сделать так, чтобы его сознание, затерявшееся в темноте, захотело пробиться наверх, к свету. Но как?

………..

…Яркий свет бил в окна машины, слепил глаза. Это лето выдалось сухим и изматывающе жарким. В полдень солнце достигало высочайшей точки своего дневного пути и, будто бы само изнуренное жарой, ненадолго застывало в небе. Огромное и белое, оно нависало над городом, готовясь сделать усилие, перекатиться через эту небесную вершину и медленно поползти вниз, к закату, становясь розовее и мягче, ласково трогая крыши домов и кроны деревьев на прощание.

Но сейчас солнце было еще на середине своего пути – слепило, иссушало, раскаляло. Мелани прикрыла глаза ладонью и со вздохом подумала о сломанном кондиционере в их старенькой машине. Мысли в голове ворочались еле-еле, она будто бы перетаскивала с места на место тяжелые и пыльные мешки. На секунду ее укололо беспокойство – они проезжали полуразрушенный дом Стоунов. Мел убрала руку от лица и посмотрела за окно: там, выгибая шеи, будто экзотические животные, экскаватор и бульдозер доламывали останки стен и сгребали куски кирпичей, черепицы, мебели, готовили мусор к вывозу. Теперь это мусор…

Мел вспомнила лицо Мартина. Припухшая губа, наливающийся синяк на скуле, смущенно и при этом радостно приподнятые брови. «Мел, ты придешь ко мне на день рождения? – Я спрошу у мамы». Как она была счастлива в ту секунду! И как боялась выдать свою радость, остаться совершенно безоружной. И как потом решилась. И корила себя за свою решительность, а потом успокаивала. Хорошо, что решилась тогда… Успела.

В зеркало заднего вида Саманта наблюдала за отражением дочери, видела, как потухли глаза, как строже очертилась линия губ, будто бы тень легла на лицо.

– Мел, мне очень жаль. Мартин и его родители… Все это ужасно. Это ужасное несчастье… – Она умолкла, не зная, что еще сказать.

Мелани повернула лицо к матери.

– Мам, я знаю, что Мартин сейчас в клинике его отца. Ты можешь отвезти меня туда? Вдруг я могу увидеть его, вдруг я могу как-то помочь? – Мел смотрит серьезно, в ее глазах не детская игра в траур, это взрослое горе.

– Конечно, я отвезу тебя. Не знаю, можно ли к нему сейчас… Но мы хотя бы попробуем, да? – Саманта ободряюще улыбается и выкручивает руль, разворачивая машину.

– Спасибо. – Ответная улыбка, та, детская, редкая в последнее время, которую Саманта так любит.

Они минуют особняки и выезжают на широкую улицу, где через каждые десять метров очередной плакат напоминает, что «голосуя за Хайдена, ты голосуешь за правду». Мэр серьезно смотрит с растяжек, прижав жирный подбородок к тугому белому воротнику.

– Как тебе этот, Мел? Хорош? – Саманта с усмешкой кивает в сторону очередного плаката.

– Противный. Да какая разница?

Она отворачивается. Ей противно не только его звериное лицо, его полумертвый взгляд, ей противны все эти приближенные к власти люди. Что они могут обещать, если в их городе может произойти то, что произошло с Марти и его семьей? Как они смеют говорить о чем-то? Фотографироваться в дорогих пиджаках и тесных отглаженных сорочках, когда Мартин прикован к кровати, когда родители и друзья его семьи мертвы? Даже дети не верят в то, что это несчастный случай. Не стоит и думать об этом мэре и ему подобных. Они того не стоят.

На территорию клиники их машину пропустил вежливый охранник. Светлое современное здание, окруженное зеленью, не казалось чем-то страшным, хранящим боль. Мужчина средних лет, насвистывая, подметал парковую дорожку, ведущую ко входу.

– Не волнуйся, я дальше сама. Тебе ведь еще забирать мальчишек. – Мел быстро чмокнула маму в щеку и открыла дверь.