Рельсы под водой

– Да откуда она знает про разбитый горшок? Мало ли.

– «Мало ли», «мало ли»! – передразнил я. – Такие вещи надо заранее продумывать. Велосипед нужен, вот что. Дедушкин подойдет! У него сзади ящик – как раз положим пакет с песком. А тебе придется сесть на раму и еще горшок как-то держать.

– Я не знаю, как ты такой велосипед не завалишь! – только и сказал Алешка.

– Раз ты такой умный, лучше скажи, как мы череп повезем, – огрызнулся я.

– Как-как! В горшок положим! Как!

* * *

Когда мы с горем пополам добрались до пирса, солнце уже поднялось высоко. Если бы сейчас было лето, рыбаки уже брели бы домой с утренним уловом. Но зимой для такой рыбалки слишком холодно: порывистый ветер пронизывал насквозь – воздушные потоки, несущиеся с моря, сталкивались со степными ветрами и сбивали с ног. К тому же буйствовавший ночью шторм удерживал рыбаков от желания посидеть с удочками.

Хорошо, что я догадался про велосипед. Представляю, как бы мы тащили все это на себе. Доехав до конца причала, мы остановились. Я поставил горшок у самого края бетонных плит – там, где ржавые кнехты – такие бочки, к которым привязывают канаты во время швартовки судов.

Алешка не стал вытаскивать тяжеленный пакет с песком из ящика. Он просто продырявил его пальцем и наклонил велосипед. Неуверенная струйка посыпалась в горшок, погребая под собой череп.

– Жалко, ружья нет. Полагается выстрелить над могилой.

Алешка ждал, ждал, а потом, оглядевшись по сторонам, нетерпеливо расковырял дырку в пакете и наклонил велосипед еще больше, чтобы песок побыстрее наполнил страшный сосуд. Но, вместо того чтобы ровно засы?пать урну, пакет чересчур перевесился и вывалился из ящика. Оставшийся песок рассыпался по бетонной плите причала.

– Вот балда! – не выдержал я. – Хорошо хоть горшок не завалил. А то б еще череп выкатился и упал в воду. Поплыл бы за ним?

Пришлось горстями собирать песок и досыпать остатки. Хоть мы и торопились, это заняло довольно долгое время. Наконец дело было сделано.

Прежде чем накрыть горшок поддоном, Алешка положил внутрь найденные сегодня сердолики. Среди них был и тот редкий, красный. С рисунком, похожим на глаз.

Я посмотрел на него с удивлением.

– Это еще зачем?

– Пусть будет. В гроб ведь кладут иногда освященные свечи. Или какие-то памятные вещи. Сердолики освящены морем. Это тоже святыня. А глаз – как талисман. Покойному будет приятно, что мы о нем позаботились, и его дух не станет топить корабли. А главное, не явится к нам.

Мы крепко примотали поддон веревкой и надели сверху сетчатую авоську. Затем кое-как перевернули тяжеленный горшок набок. Алешка завязал ручки авоськи снизу на три узла и беззвучно прочитал «Отче наш». После этого мы скатили его в море. Горшок увесисто, тяжело плюхнулся, распугав чаек на пирсе, и быстро пошел ко дну. Вскоре, всполошив мутноватые облака песка, он уже лежал под водой – в самой лучшей, самой прозрачной, чистой и светлой могиле, какая только могла быть.

Мы постояли немного, сняв капюшоны, а потом побрели домой пешком, по обе стороны от велосипеда. Говорить не хотелось, но я все же спросил:

– Какое сегодня число?

– Двенадцатое вроде. А что?

– Давай приходить сюда? Каждый год в этот день. Всегда, что бы ни случилось. Ведь у него здесь нет никого, кто бы принес на могилу цветы. А ведь наверняка у него остались дети, внуки, друзья. Может, они до сих пор верят, что он жив.

– Или ищут его могилу по разным городам.

– Но никогда не найдут. А так хотя бы мы…

– Погребенным в море бросают в воду гвоздики. И пускают венки. А мы будем приносить вместо цветов…

– Сердолики. Каждый год. Давай?

– Давай.

И больше мы не проронили ни слова. До самого дома.

Глава 2

«Бэзмиля, бэзмиля, бэзмиля…»

Когда мне было шесть, я боялся Розу еще больше. Помню, как-то вечером бабушка отправила меня к ней за солью. Роза с Раминой только переехали сюда, я их еще толком не знал.

На стук никто не отозвался и, приоткрыв скрипучие ворота, я протиснулся во двор, прошел мимо кустов и поднялся по ступенькам к дому. Дверь оказалась не заперта, и я вошел внутрь, робко позвав:

– Роза!..

Молчок. Никто не ответил.

Уже тогда я обращался к Розе по имени. Даже Рамина звала ее обычно не мамой, а Розой или еще иногда – «дае»[3 - Мама (цыг.).].

В доме было тихо и пусто. В прихожей не горел свет. Я уже собрался развернуться, как вдруг услышал странные звуки – было похоже, будто кто-то бормочет заклинания. Низкий заунывный голос угрожающе завывал:

– Бэ?змиля, бэ?змиля, бэ?змиля… – А потом быстро-быстро, пискляво-пискляво: – Сми?лям, смилям, сми?лям, сми?лям!

«Наверное, Роза вызывает шторм, как всякие заклинатели», – подумал я.

Было до жути страшно и одновременно любопытно. Пересилив себя, на цыпочках я прошел через прихожую и заглянул в комнату. Она была проходной и вела дальше, в коридор, откуда падал еле уловимый, неясный свет. Громко сглотнув, я большими шагами пересек комнату: в коридоре светилась узкая щель приоткрытой кухонной двери, из которой клубился влажный, горячий пар. Там же, за дверью, видимо, коптила керосиновая лампа: тусклый отсвет мерцал на полу неровной рябью, моргая и покачиваясь. Но вот сквозняк дохнул по ногам – и ползущие вдоль паласа облака испуганно разметались.

– Бэ?змиля, бэ?змиля, бэ?змиля… Сми?лям, смилям, сми?лям, сми?лям!..

«Ну точно! Зелье варит!»

Теперь я уже не мог идти на попятную. Хотелось подобраться еще ближе – заглянуть в щелку, раз уж пришел! Но половица под ногами предательски скрипнула.

– Кон дый?[4 - Кто там? (Цыг.)] – раздалось сердито.

«Это она мне? Сейчас выйдет и поймет, что я подглядывал! Брызнет на меня своим зельем и заколдует! Превратит в прыщавого ската, утыканного шипами, в морскую лисицу!»

Я не стал дожидаться. Уже безо всякой осторожности, топая ногами, я бросился бежать из страшного цыганского дома. Роза вышла следом на крыльцо и, вытирая мокрые руки о юбку, крикнула вслед:

– Рома, на уджа! Со ту камэ?с?[5 - Рома, не уходи! Чего ты хочешь? (Цыг.)]

* * *

– Ну как, дала Роза соли? – спросила бабушка, когда я ворвался в комнату и бросился ее обнимать.

– Какая там соль, ба! Там, там…

– Да что такое, Ромик? Чего ты так растормошился?