Солнце внутри

Я несколько осекся и вытер запястьем слезы с одной щеки. Той, что была ближе к Барону.

– Есть, конечно, – отрапортовал я смущенно.

– И почему она не здесь? – вздернул Барон голову.

– Она… – Я сам не сразу смог вспомнить, почему моей мамы не было рядом со мной в таком плачевном состоянии. – Она…

Воспоминания вернулись метким ударом в солнечное сплетение.

– Она сердится на меня, – ответил я грустно.

– Сердится? – поднял Барон одну бровь. – За что?

– За то, что я…

Мне было не особо приятно воспроизводить происшествия последних дней, и я уже хотел сделать вид, что просто забыл, но Барон смотрел на меня настолько требовательно, что меня прорвало.

– За то, что я в школе написал, что хочу стать телевизором, когда вырасту, – выпалил я и покраснел.

Брови Барона поднялись еще выше. Я понял, что требовались дополнительные разъяснения, и набрал побольше воздуха в легкие, что оказалось не совсем безболезненным.

– Ну, нам задали домашнее задание. Последнее перед каникулами. Написать, кем мы хотим стать, когда вырастем, и почему. И я написал, что хочу стать телевизором, потому что мама и папа его любят и с удовольствием проводят с ним время. Тогда учительница…

Меня прервал взрыв оглушительного смеха. Барон схватился обеими руками за живот и согнулся вперед. Его плечи содрогались и тряслись, и я уже готов был снова обидеться, потому что надо мной так бесцеремонно хохочут, но тут он резко выпрямился и улыбнулся мне восторженно.

– Это гениально! – взмахнул он рукой. Элегантно, как дирижер. – Дальше! Говори дальше, ребенок!

– Ну… – попытался я вспомнить, на чем остановился. – Да. Написал… А учительница позвонила маме и позвала ее в школу на родительское собрание. И показала ей. И всем остальным тоже. А потом…

То, что было потом, вспоминать особо не хотелось.

– А потом? – подбодрил меня Барон.

– А потом она вернулась из школы домой, – вздохнул я, и в ребрах снова закололо. – Красная и заплаканная. Ей никогда еще не было так стыдно, она сказала. И рассказала все папе. А папа до этого выпил… Не помню сколько. Но точно выпил.

– И? – уже с опаской спросил Барон.

– Ну и влетело мне, – пожал я плечами.

– Так влетело, что тебя пришлось везти в больницу? – сухо поинтересовался Барон.

Смех его основательно куда-то испарился. Трудно было поверить, что минуту назад он взрывался фейерверком в нашей палате.

– Не сразу, – вытер я сопли и шмыгнул носом. – Только на третий день мама решила меня все-таки сюда привести. Потому что до этого было не так уж страшно. Но на третий день… Это просто потому, что я неправильно лежал, так получилось.

Барон невнятно крякнул и сложил руки на груди. Над нашими койками повисла грозовая туча.

– Скажи, Адам, а что конкретно произошло от того, что ты неправильно лежал? – спросил он.

Я посмотрел на него растерянно.

– Что у тебя? – пояснил Барон вопрос.

– Ой, три ребра надломаны, – с готовностью поведал я. – Но это не страшно. Даже гипс не нужен. Просто… это… как его? Щадить себя! Вот! Двигаться мало, в общем.

– Даже гипс не нужен. Какая прелесть, – пробормотал мой сосед себе под нос.

Как любой ребенок, я не любил, когда кто-то был мной недоволен. Но еще больше я не любил, когда кто-то был недоволен моими родителями. В какой-то степени это еще серьезнее колебало глубинные основы уверенности в себе, чем критика лично меня.

– Но я, конечно, глупо написал. Надо было заранее думать, а не… – начал я, но был тут же остановлен властный жестом Барона.

– Тсс! – мотнул он головой и грозно прижал указательный палец к усам. – Люди – примитивные существа и склонны верить тому, что они слышат. В том числе от самих себя. Так что не надо лишний раз повторять чужой бред.

Я стал расстроенно мять простыню, чтобы чем-нибудь занять слегка дрожащие пальцы.

– Простите, но мне теперь надо лечь спать, – тихо проговорил я в сторону своих коленок.

– Что? – очнулся Барон и тряхнул гривой седых волос. – Ах да, разумеется… Спать. Детям надо много спать. У них же просто море времени…

Я опасливо покосился на него, но он только вздохнул и сам опустился на подушку.

– Спи-спи, пока у тебя много времени, – буркнул он из-под усов.

– Но вы же тоже вроде собрались спать, – почесал я за ухом.

– Мой ум никогда не дремлет, – закрыл глаза Барон и сложил руки крестом на груди. – Я не сплю, я перерабатываю информацию.

– Так, может, я тоже перерабатываю информацию? – робко предположил я.

Барон приоткрыл один глаз и выстрелил в меня из него оценивающим взглядом.

– Нет, ты – просто спишь, – решил он.

– Ладно, – пожал я плечами и улегся на бок. – Тогда я теперь буду просто спать, если вы не против.

За окном, в которое я теперь смотрел, закат ложился на небо розовой сахарной ватой. Летом я никогда не засыпал так рано, но боль и скука последних дней изрядно вымотали меня, и я быстро провалился в бездумный сон, даже не пожелав моему новому знакомому спокойной ночи, которой он, по всей видимости, особо и не жаждал.

– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь…

Зашелестела бумага.

– И здесь…

Молодой мужской голос прорывал туман моего сна, словно ножницами, и быстро кромсал его на куски. Я издал недовольный стон и попытался ухватить улетучивающееся забвение за хвост, но день настал резко и необратимо.

«Почему я лежу на камнях?» – подумал я, скривив лицо. Ребра так сильно ныли, что боль ложилась кислым, противным привкусом во рту, отдавала во все тело и где-то в легких. Еле-еле попадающий туда воздух казался колким и чужим, и с каждым вдохом тошнота подступала к горлу. Глаза я никак не мог до конца разлепить из-за склеенных каким-то липким песком ресниц, а зубы были мягкими и шаткими. Чувствовал я себя в общем и целом отвратительно.

– Шикарно! – послышался женский голос, и я не сразу сообразил, что он принадлежит не кому иному, как моей маме. Хотя по одному только этому слову можно было понять, что говорит именно она. Не так давно мама услышала его из уст какой-то нравившейся ей актрисы и с тех пор не упускала возможности применить его – по делу и без.