Солнце внутри

«Шикарно! Просто шикарно!» – искусственно смеялась актриса на красной дорожке, закидывая голову так, что локоны касались голой спины.

– Шикарно! Просто шикарно, доктор! – сверкала мама глазами врачу, подписывая мою выписку разваливающейся ручкой.

Я наконец сумел раскрыть до конца глаза и с неимоверными усилиями сел в кровати, чтобы как следует рассмотреть происходящее. Мама и врач повернулись ко мне с некоторым удивлением.

– Ну, привет, дружочек, – ухмыльнулся молодой врач и забрал у мамы ручку, и я заметил, что она покраснела, когда его пальцы коротко коснулись ее руки. – Как дела?

– Здравствуйте, – отозвался я хрипло.

– Как самочувствие?

Я многозначительно вздохнул.

– Ничего, – похлопал он меня слишком сильно по плечу и подмигнул. – До свадьбы заживет.

– Ха-ха, – хихикнула мама.

Я угрюмо уставился в стену.

– Главное, больше со шкафов не летать. – Врач снова хлопнул меня по плечу, и я пожалел о том, что каждое движение дается с такими мучениями и я не могу просто взять и отсесть на соседнюю койку.

– Какой шкаф? – процедил я сухо.

Из-за спины врача мама сверкнула глазами. Я не подал виду, что заметил ее.

– Шкаф, с которого ты учился летать, – снова подмигнул врач, и мне отчаянно захотелось запустить ему чем-нибудь в лоб. – Как этот… Как вы сказали? – обратился он к маме.

– Как Питер Пен, – выпалила она и опять настойчиво сверкнула мне глазами.

Я и так все прекрасно понимал, но то, что она приплела в эту историю такую поэтическую деталь, меня почему-то особенно покоробило.

– И стульев сторонись, – не мог угомониться врач. – Ты вообще помнишь, что твой полет закончился не очень-то мягким приземлением на стуле?

– Стул я помню, шкаф – нет, – сказал я угрюмо в стенку, и мамино напряжение передалось даже моему телу.

Но я и тогда не был глупым. Я был маленьким, но отнюдь не тупым и даже не наивным. Хотя, наверное, это можно сказать практически обо всех детях. Вполне вероятно, что они – просто мастерские актеры, которыми были вынуждены стать по вине самих взрослых. Теперь мне уже трудно судить, потому что я слишком отдалился от детства. Но моя память работает отменно и четко, как швейцарские часы. Часы, которые не смог сломать даже Барон. Но я забегаю вперед…

Тогда, в той палате, я не пытался переосмыслить прошлое и уж точно не думал о будущем. Я был весь в этих блеклых стенах, в этих накрахмаленных простынях, в этой боли и еще больше возросшей отчужденности. Но я не оценивал эти ощущения. Я просто принимал их как погоду и делал то, что надо было делать.

– Собирайся, – сухо скомандовала мама, провожая спину врача тоскливым взглядом. – Тебе помочь?

Я осторожно протянул руку к вещам, висящим на спинке стула. Боль немного отступала, заржавевшие за ночь мышцы потихоньку расхаживались.

– Просто дай мне одежду, – попросил я и добавил в ответ на мамино вызывающее бездействие: – Пожалуйста.

Глубоко вздохнув, она выполнила мою просьбу и потерла веки.

– Ты не думай только, что тебе одному тяжело, хорошо? – сказала она уставшим голосом.

– Не думаю, – подтвердил я покорно.

– Нет, серьезно, – вскинула мама голову и сморгнула пару слезинок. – Ты можешь себе представить, каково мне сейчас? Школа, соседи, врачи… Всем надо что-то объяснять. Как будто так сложно хоть раз просто оставить меня в покое!

– Мама…

– Вот! Всем постоянно что-то надо от меня! Эльвира, а что случилось? Эльвира, а где Адам? Эльвира…

– Мама, я застрял, – выдохнул я из-под ночнушки, которую так и не смог стянуть через голову.

– Ой, – спохватилась мама и быстро сдернула ее с меня.

Я опустил руки и почувствовал, что наэлектризованные волосы встали дыбом. Мама посмотрела на меня и наконец улыбнулась более-менее искренне.

– Ты выглядишь как птенец, вывалившийся из гнезда, – посмеялась она и провела ладонью по моей голове.

– Спасибо, – криво улыбнулся я в ответ.

Мама аккуратно сложила больничную ночнушку на коленях и грустно погладила ее.

– Прости, Дася, – проговорила она наконец тихо.

От удивления я перестал дышать. Мама кивнула пару раз сама себе и повторила:

– Прости…

Она явно собиралась продолжить мысль, но не смогла с непривычки. Мне же этого было более чем достаточно. Это было гораздо больше, чем я ожидал. Что было, конечно, не особо сложно, потому что не ожидал я вообще ничего. Но тогда мне показалось, что я стою на пороге какой-то новой жизни. Я готов был броситься маме на шею, зацеловать ее, но сдержали ноющие кости.

– Мир? – осторожно предложила мама.

– Мир! – засиял я.

– Тогда идем домой?

– Идем!

Совместными усилиями мы натянули на меня одежду и собрали немногочисленное имущество с тумбочки.

– Барон! – спохватился вдруг я.

– Что-что? – не поняла мама.

– Моего соседа больше нет!

– А, этот старик, – посмотрела мама на пустующую койку. – Слышала, как медсестры ругались сегодня утром, что он просто взял и пропал ночью. Просто ушел, и все! И как он пробрался мимо охраны?

Будучи немного знакомым с особенностями характера Барона, я нисколько не удивился такому повороту, но тем не менее немного расстроился. Я сам не знал, как представлял наше прощание, но, по крайней мере, мне казалось, что оно должно состояться – в той или иной форме. Я досадливо пожал плечами и перевел взгляд к окну. На подоконнике лежала муха, топорщась сухими лапками вверх. В груди что-то остро сжалось, и в глазах защипало.

– Доктор! – воскликнула вдруг мама и вскочила. – Подождите!