Солнце внутри

По пути к коридору она коротко обернулась.

– Давай выходи, я стою тут…

И я остался один в палате. Один с мертвой мухой. Я аккуратно спустился с кровати и встал на ватные ноги. До подоконника было всего два шага, но проделать их оказалось нелегко. И дело было не только в моем плачевном состоянии, но и в стене, отталкивающей меня от неподвижного тельца. В той тайне, покрывающей колоколом опустошенное тело. Тайне, физическое присутствие которой разучились ощущать взрослые, но которая видима каждому ребенку. Смерть была страшной и могучей, как черная река. Но то, что в нее нырнула муха, вовсе не означало, что когда-нибудь и мне придется в нее окунуться.

Проткнув тайну пальцем, я коснулся мертвого тельца. Муха была пустая и сухая, как солома. Я поежился и отпрянул. Пора было идти. Я решительно отвернулся от окна и бросил последний взгляд на свою койку. Мятая простыня, сбитая подушка… Я вздрогнул. Из-под подушки выглядывала довольно толстая серебряная цепочка, которой там раньше совершенно точно не было.

Похолодевшими от волнения пальцами я взял ее и вытянул часы. Те самые, которыми Барон гипнотизировал меня накануне. В моих руках они казались более крупными и неуместными, словно прилетевшими сюда из прошедших времен, и только глубокий холод серебра свидетельствовал о том, что они были не галлюцинацией. Я провел большим пальцем по резьбе на крышке и нажал на маленькую кнопочку на верхней стороне. Часы открылись и выплюнули сложенную в несколько раз бумажку, которую я подхватил свободной ладонью. Я уже хотел вновь захлопнуть часы, чтобы поскорее прочитать послание, но тут что-то необычное на циферблате привлекло мой взгляд. Нахмурившись, я поднес часы ближе к лицу. В лучах света засверкали кристаллики пыли, и я чихнул. Шмыгнув носом, я еще раз всмотрелся в циферблат.

Нет, мне не померещилось. Вместо двух или трех стрелок на этих часах было девять. Я быстро пересчитал их несколько раз подряд, чтобы не ошибиться, сам не понимая, почему их точное количество так важно. Девять. Девять. Да, девять. Они были разбросаны более-менее равномерным веером и не двигались. Для верности я поднес их к уху. Часы стояли.

– Адам!

Я вздрогнул и чуть не выронил новообретенное сокровище, но все же сумел удержать часы, поскорее захлопнул их и сунул украдкой в карман вместе с бумажкой. Мама стояла в дверях с нетерпеливо протянутой ко мне рукой.

Судя по ее напряженному тону, разговор с врачом не удался.

– Давай уже! Сколько можно ждать?

Я в последний раз осмотрел палату, повернулся к сухой мухе, чтобы шепнуть прощание, и ступил из больничной пресности в свет.

Отец сидел ровно на том же месте, на котором я видел его перед отъездом в больницу. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, так как он сидел там вообще практически всегда. А именно – на диване. Перед телевизором. Тем самым.

На экране мельтешили кадры, вроде бы каждый раз новые, но одновременно до тошнотворности знакомые и одинаковые. Услышав закрывшуюся входную дверь и наши шаги, отец повел шеей в нашу сторону, но так и не смог до конца повернуть голову и уставился мимо нас в стенку. Мама мягко подтолкнула меня вперед. Я не собирался сопротивляться, но мои ноги сами уперлись в скрипнувший пол, так что маме пришлось приложить видимые усилия для моего продвижения.

– Ладно, не надо, если не хочет, – вздохнул отец, так и не посмотрев на меня, и перевел взгляд на телевизор.

Мои ладони похолодели, а сердце застучало о треснувшие ребра. Я не хотел бояться его и сам на себя злился. «Он сейчас не пил, – попытался я успокоить свои подкошенные нервы. – Все хорошо». Я заставил себя сделать еще один шаг ближе к дивану и положил руку на спинку. Отец покосился на меня через плечо. Его кожа блестела, как намазанная растопленным салом, а светлые глаза казались слишком маленькими над разбухшим носом. По телевизору полицейская машина гналась за бандитской меж небоскребов по улицам какого-то далекого большого города, и я невольно засмотрелся. Отец досадливо нажал на пульт, и экран погас. Это случалось настолько редко и уж точно не посреди фильма, что я коротко впал в ступор.

– Хочешь поговорить? – сухо спросил отец.

Я перевел взгляд несколько раз от телевизора к отекшим глазам папы и обратно и искренне пожал плечами.

– Обижаешься на меня, – то ли утверждающе, то ли вопрошающе сказал отец.

Мой ступор только углублялся. С одной стороны, сложно было не обижаться на кого-то, кто, грубо говоря, сломал тебе ребра, но, с другой стороны, на родителей обижаться вроде нельзя. Закрыв поплотнее рот и выпучив глаза, как рыба, я принялся рассматривать тускло-мрачный интерьер нашей гостиной. Квартира нам досталась еще от бабушки с дедушкой, и вот уже лет двадцать никто не удосуживался сделать ремонт. Не то чтобы меня это особо коробило. Нет-нет. Я бы и не замечал обесцвеченных отколупывающихся обоев в цветочек, протертой коричневой кожи дивана и запыленных люстр, если бы на этот счет не велись громогласные разборки каждый божий день. Мама говорила, что жить так больше не может и не собирается, отец говорил, что сделает этот несчастный ремонт, мама говорила, что он это говорит уже как минимум десять лет подряд и что она наймет кого-то, отец говорил, что поломает руки сначала этому кому-то, а потом самой маме, мама говорила, что тогда уйдет из этой квартиры, отец говорил, чтобы она катилась на все четыре стороны, мама кидала что-нибудь на пол или в стенку, потом плакала, потом отец пил, а мама убирала осколки, потом они уставали ругаться и шли спать – кто в спальню, кто на диван. До следующего вечера.

– Ты меня слышишь? – помахал отец мозолистой ладонью у меня перед носом.

Поморгав, я заставил себя взглянуть ему в глаза.

– Я сказал, прости… меня… что ли, – споткнулся отец о каждое слово.

Я с готовностью улыбнулся и кивнул.

– Ну вот и славно, – неумело потрепал отец меня по плечу.

Я сморщился от колющей боли в ребрах. По лицу отца пробежала доселе невиданная смесь испуга и вины.

– Ладно, – сглотнул он и нажал на пульт. На вспыхнувшем экране как раз дали кому-то кулаком в нос. – Иди поиграй.

Облегчение было столь окрыляющим, что я буквально влетел в свою комнату, невзирая на все же существенный дискомфорт в теле. Спиной я навалился на закрывшуюся со сладким звуком дверь и сразу залез в обещавший приключения карман. Всю дорогу я осторожно касался часов кончиками пальцев, чтобы убедиться в их реальности и сохранности. Но только сейчас смог наконец проверить, не потерялась ли бумажка. Когда я нащупал ее рядом со знатно потеплевшим серебром часов, губы мои растеклись по лицу в блаженной улыбке. Одним скачком я оказался на пружинистой кровати, бережно выложил рядом с собой часы, коротко насладился секундой невозможно сладкого предвкушения и немыми пальцами развернул послание. К моему великому разочарованию, оно состояло всего из нескольких слов и не содержало никаких вселенских истин. «Котельническая набережная, 1/15, высотка, этаж 20, квартира 202. В любое время. Оно подстроится». Буквы были выведены красивым каллиграфическим почерком, и разобрать написанное мне стоило немалых усилий.

– Подстроится? – наморщился я и вновь провел пальцем под последними словами. – Вре-мя… Оно… поз… Да нет, под-стр-стро-строит… Ну, да, подстроится…

Я почесал затылок. Если я понял все верно, то Барон звал меня к себе в гости. Высотка на Котельнической мне была хорошо знакома, так как мы часто проходили мимо нее по дороге в продовольственный магазин, хотя до сих пор она и казалась чем-то вроде сказочного замка, обитаемого людьми настолько иного разряда, что они мне скорее виделись инопланетянами. И поверить в то, что один из них попал не просто в больницу, а еще и в одну и ту же палату со мной, было довольно сложно. Но тем не менее это произошло, и доказательство тому я в данный момент держал в руках. Меня, значит, звали в гости. В рай, так сказать. Еще и в любое время. Это было как-то очень не по-взрослому и изрядно смущало меня. Еще больше меня, конечно, смущало утверждение, что это время возьмет, скрипнет стрелками и подстроится под мои планы, словно оно намерено хоть кому-то подчиняться. И уж тем более моей малости.

– А может, Барону? – задумчиво проговорил я вслух и провел указательным пальцем по рельефной крышке часов.

Из гостиной доносились грохот пулеметов и предсмертные крики. Я вздохнул и посмотрел в пыльное окно, но, как обычно, не увидел ничего, кроме бетонных стен и куска ярко-голубого летнего неба, не желающего участвовать в моих колебаниях.

– А почему и нет? – спросил я наконец кусок неба.

Планы о побеге к высотке сами по себе начали строиться в моей голове. Сначала осторожно, потом все более настойчиво и отважно. И, вопреки всем детским страхам и непростым обстоятельствам, я тогда отчетливо понял, что пойду к Барону.

Случай для осуществления задуманного представился довольно скоро, как это обычно бывает с воплощением назойливых идей, которые не покидают мозг ни на секунду. К своему великому позору, я должен признаться, что просто нагло сбежал от отца, улучив момент потери бдительности. Это было легко. Таких моментов у него было много, они всплывали из одурманенных алкоголем инстинктов и ложились вязкой пеленой на поле зрения. И если раньше они были скорее редкими, то по ходу развития моей самостоятельности и его употребления определенной жидкости становились практически сплошными, всего только местами перемежающимися проблесками озарения. Правда, эти проблески были весьма непредсказуемыми и могли вспыхнуть то тут, то там в хаотичных интервалах. Иногда отец мог не замечать меня часами, а иногда хватал за шкирку, как только я принимался за свои более-менее запретные дела, считая, что нахожусь в полной безопасности.

Но в этот раз я был почти уверен, что мне отведен неплохой кусок времени. На выходе из магазина, позвякивая бутылками меж овощами и пачками макаронов в пакете, отец столкнулся со своим давним знакомым, которого не видел чуть ли не со школьных дней. Услышав постукивание стекла, знакомый охотно согласился поговорить по душам на ближайшей лавочке, а меня отправили на детскую площадку неподалеку. От волнения у меня защекотало в ногах и ладонях, и я еле сдерживался, чтобы сразу не пуститься бежать со всех ног в сторону набережной. Но я спокойно дошел до печально разваливающейся, ржавой площадки, оглянулся на погруженного в разговор и бутыль отца, завернул за угол и только тогда понесся со всех ног.

Вблизи высотка казалась еще более внушительной, чем раньше. Задрав голову так, что побаливало в шее, я щурился ввысь на отточенные каменные груды, ажурные башенки, тянущиеся к пробегающим мимо облакам, и бесчисленные темные окна, за которыми прятались могучие и недоступные для глаз недостойного мира. К горлу подкрался острый ужас. Внезапно я ощутил полную невозможность своего внедрения в эту величественную крепость. Не для меня она была предназначена.

Но тут прямо передо мной приземлилась большая ворона и так серьезно заглянула мне в глаза, словно только ради этого и прилетела. Я поежился и попятился назад. Ворона каркнула. Я попятился быстрее. Ворона каркнула громче и забила отдающими серебром крыльями. Я остановился. Ворона сделала пару прыжков в сторону главного входа и снова посмотрела на меня. Я сделал шаг назад. Она грозно каркнула. Я набрался мужества и приблизился к ней. Довольная, она сделала еще пару прыжков к дверям.

– Мне идти? – прошептал я, и порыв ветра взметнул мои волосы.

Ворона каркнула в последний раз, взмыла вверх и улетела. Делать было нечего. Я преодолел ступеньки, подошел к тяжелым дверям и открыл их. Из холла потянуло влажной прохладой и несколько болотным запахом затхлости и химии. Я ступил на блестящий, как черный лед, мраморный пол, и дверь медленно закрылась за мной с тяжелым вздохом, который эхом пронесся по пустому холлу и оставил след на безупречной тишине. Прямо передо мной, по ту сторону холла, светился открытый лифт, как будто он только и ждал меня, и я оторвался от всего этого мрамора и направился к нему, притягиваемый, как магнитом.

– Ну и куда?!

Я так перепугался, что подпрыгнул. Метнув дикий взгляд влево, я встретился глазами с пожилой, усохшей дамой в очках и с аурой репейника. Незаметной, но противно колючей, с фиолетовым платком на шее. Она сидела за небольшим столиком под поникшей пальмой и, прищурившись, просверливала во мне дырки. На столике лежали исписанный кроссворд и пестрое вязание. Я был готов поклясться, что до этого на этом самом месте не было ни дамы, ни столика, словно они были выхвачены в эту секунду из какого-то параллельного пространства. Но теперь сомневаться в реальности дамы не приходилось. Вдоль моего позвоночника стекла струйка пота, а в лицо ударила кровь.

– Куда? – спокойно, но ядовито повторила дама и поправила очки белым указательным пальцем.

– К Барону, – просипел я.

Глаза и губы дамы-репейника сузились до щелок. Я закусил нижнюю губу и принялся ее жевать от напряжения. Умение дамы расчленять жертву, не касаясь ее, впечатляло.

– Этаж и квартира, – рявкнула она.

Я сглотнул и ответил еле слышно. Дама пожевала впалым ртом.

– Ну иди, что я могу тебе сказать, – смилостивилась она наконец, так и не расслабляя мимики.

– С-спасибо, – заикнулся я и так рванул к лифту, что споткнулся о собственные ноги и вмазался лбом в холодный пол.

– Все в порядке! – крикнул я, вскакивая, хотя прекрасно понимал, что даме нет совершенно никакого дела до моего самочувствия, и влетел в лифт, как в спасательную шлюпку.

Он поприветствовал меня, мигнув лампой. Я решительно подпрыгнул и метко ударил пальцем по нужной мне кнопке. Коротко подумав, лифт загудел, задрожал и захлопнул дверцы. Я с облегчением выдохнул и прикрыл веки, но расслабление было недолгим. Внезапно лифт двинулся с рывком, который чуть не опрокинул меня на пол. С выпученными глазами я замахал руками, чтобы поймать равновесие, и прижался поплотнее к дребезжащей стенке. Лифт карабкался вверх весьма неуверенно, то и дело касаясь шахты и мигая светом.