Халцедоновый Двор. И в пепел обращен

– Невелика беда, – откликнулся Энтони, успокаивая встревоженного купца умиротворяющим жестом. – А я вас даже не заметил.

– Похоже, что и не услышали. Идемте отсюда прочь, пока на меня не налетел кто-нибудь еще и дело не дошло до беды. Что это у вас?

Энтони тяжко вздохнул, подбирая разлетевшиеся листки, украшенные влажными пятнами, оставленными взмокшими пальцами.

– Прошение.

– О чем?

– Понятия не имею. Еще не читал.

– Возможно, разумнее и не читать. Нас завалили таким количеством просьб да ходатайств – хоть стены Ратуши ими оклеивай.

Не тратя времени даром, Соам развернулся и двинулся вдоль по наружному коридору, осторожно, однако настойчиво пролагая себе путь сквозь толпу. Следуя за широкоплечим другом, Энтони всем сердцем надеялся, что тот не имеет в виду остановиться для разговора во внутреннем дворе.

Так оно и случилось. Спустившись с галереи, оба вышли со двора и окунулись в корнхиллский гомон. Здесь Соам приостановился, пропуская грохочущую телегу, нагруженную бочонками, и Энтони поравнялся с ним.

– Куда вы меня ведете? – спросил он у молодого спутника, поудобнее сдвинув шляпу.

– В пивную, – с чувством ответил Соам. – Прочь из-под этого треклятого солнца, туда, где я смогу изложить вам новости.

Новости? Энтони насторожился. Таверна сулила тень, выпивку, а также и некую степень уединения, какого не сыщешь на Бирже, посреди скопища сплетников. Спустившись по отлогой, грязной Корнхилл-стрит вниз, они проследовали к Чипсайду, где и находилось любимое питейное заведение Соама, «Голова пони». Здесь друг Энтони по-свойски чмокнул девицу-прислужницу и раздобыл обоим столик в прохладном уголке и по кружечке хереса, дабы промочить горло.

– Глядите, Том, как бы жена не прознала, – заметил Энтони, смягчив предостережение улыбкой: убежденная пуританка, Мэри Соам не спустила бы мужу с рук этакого волокитства.

Но Соам лишь пренебрежительно отмахнулся.

– Безобидный поцелуй в щечку – что в нем такого?

Скорее, не в щечку, а в губы… но поведение младшего товарища – дело его собственной совести, и Энтони решил не продолжать.

– Итак, что привело вас ко мне? Для размышлений о чем-либо важном, пожалуй, жарковато.

– А может стать еще жарче, – отвечал Соам, имея в виду отнюдь не погоду. – Вы слышали о недавнем злосчастье Эббота? Хотя, вернее будет сказать, о нашем общем злосчастье.

Выходит, дело не личное, но политическое. Соам числился олдерменом округа Винтри, а Энтони – Лэнгборна, и, хотя список вещей, что могли навлечь неприятности на лорд-мэра Лондона и его Суд Старейшин был изрядно длинен, в эту минуту Уэйр не сомневался в своей способности его здорово сократить, вот только сие обстоятельство вовсе не радовало.

– Ну, не тяните же, дружище, выкладывайте.

– Ссуда.

– Опять?!

– А вы удивлены? Король наш транжирит деньги не хуже папаши – хотя ему, по крайней мере, хватает добропорядочности транжирить их на войну, а не на пьянство да содомитов.

От этакой прямоты Энтони невольно поежился.

– Думайте, что говорите! Если уж о себе не заботитесь, так хоть меня пощадите. Нас же вздернут на виселицу рядом: вас – за крамолу, а меня – за то, что ее выслушивал.

Соам осклабился и выложил на стол трубку и жгут табака.

– Полноте, я всего лишь цитирую нашего лорд-мэра! Но, так и быть, пощажу ваши нежные чувства. Возвращаясь к сути: похоже, пять тысяч фунтов, полученные нашим добрым королем Карлом от городского совета в марте…

– Были приняты им за оскорбление, и, думаю, не из тех, о каких он способен забыть. – Ущипнув себя за переносицу, Энтони потянулся к вину. – Сколько же он просит?

– Сто тысяч.

Поперхнувшись вином, Энтони закашлялся и полез за платком, чтоб утереть обрызганную слюной бороду.

– Господи милостивый… да сколько ж можно?

– Ну вот, теперь и вы цитируете Эббота.

Запалив от свечи лучинку, Соам поднес огонь к трубке и смачно запыхтел, раскуривая табак.

– В конце концов, мы ведь – королевская вотчина, не так ли? – продолжал он, выпустив вверх струю ароматного дыма. – Жемчужина королевской короны, виднейший город всей Англии. За каковое отличие и выкладываем кругленькие суммы – снова, и снова, и снова.

Разумеется, в долг… но долг еще поди выжми из королевской мошны, а удавалось сие не столь часто, чтобы внушать кому-либо покой. Хронически нуждаясь в деньгах, расплачиваться с долгами Корона не торопилась.

– Ну, а залог хорош?

– Куда там… пойло свинячье. Однако у нас война на заднем крыльце. Не хотим, чтобы скотты отпялили нас в гузно – денег Его величеству придется дать.

– Подумать только, – вздохнул Энтони, – и эту загвоздку должен разрешить один самодержец, занимающий оба трона…

– Ну да, совсем как с ирландцами, – согласился Соам, откинувшись назад и вжавшись спиною в угол. – Должно быть, это – все равно, что править тройкой лошадей, когда каждая так и норовит побольней тяпнуть соседку.

Меткое сравнение, что и говорить. Старик Яков, Карлов отец, мечтал собрать свои владения под одну корону, став не тремя королями в одном лице, но одним королем, правящим одною объединенной страной. Или, по крайней мере, объединенными Англией и Шотландией: в его желании включить в сие благолепное согласие и Ирландию Энтони сомневался. Но, как бы там ни было, мечты Якова не сбылись: недовольные восшествием на трон шотландца, англичане отнюдь не одобряли подобных перемен.

Однако разделение царств принесло с собой множество неизбежных затруднений, и Карл, как показала недавняя загвоздка с шотландскими ковенантерами[7 - То есть, сторонниками Национального Ковенанта, манифеста шотландского национального движения в защиту пресвитерианства, сплотившего шотландцев в борьбе против абсолютистской политики Карла I.], был склонен разрешать их, не деликатничая. Их нежелание принимать англиканский молитвослов Энтони вполне понимал: попытки короля навязать его северным пресвитерианам были задуманы и претворены в жизнь так же скверно, как и вся эта треклятая война. Однако изгнание из Шотландии англиканских епископов только ожесточило короля пуще прежнего.

Энтони принялся выкладывать на грязную столешницу палец за пальцем, составляя в уме карту политического ландшафта. Лондонские олдермены отказывали Короне нечасто, однако городской совет в последнее время сделался крайне неуступчивым. Уж в их-то ответе можно было не сомневаться: они выступали против той мартовской ссуды, и выступят против нынешней.

По силам ли Сити собрать такие деньги? Несомненно, да. Многие олдермены и богатые горожане были так или иначе связаны с Ост-Индской компанией, Компанией острова Провидения и иными крупными торговыми предприятиями. В Ост-Индской состоял и сам Энтони, и лорд-мэр Эббот. Прежде компании не раз ссужали Корону деньгами, однако по мере того, как все больше и больше ссуд оставалось невыплаченными, начали проявлять недовольство.

Вдобавок, о роли религии не стоило забывать и здесь, на юге. В Лондоне проживало немало сочувствующих борьбе шотландских пресвитериан, и Энтони прекрасно понимал: отринь Англиканская церковь епископат и прочие папистские побрякушки, многие олдермены были бы только рады. А если так, попыток подавить шотландское инаковерие они отнюдь не одобрят.

Что же одолеет – религия или нация? Идеология или экономика?

– А каковы дела в армии? – спросил он. – Оправдана ли нужда короля?

На это Соам поманил пальцем прислужницу, велел принести еще вина, дождался его появления и лишь после ответил.

– Пью за этих бедняг там, в Бервике, – с мрачной торжественностью сказал он, салютуя кружкой солдатам, отправившимся на войну. – Половина не отличает правой ноги от левой, а вооружены они, судя по тому, что я слышал, только вилами да площадной бранью. Голод, оспа, завшивели с головы до ног… лично я не согласился бы занять их место даже ради всех девок христианского мира.

– И никаких шансов на мир?

Не успел Соам и рта раскрыть, как Энтони отмахнулся от собственного вопроса.