Звенел булат

– Иди. Чтобы этого больше не повторилось.

Надув губы, искоса глянув на Джавада, девочка вышла.

– Молодой человек, ещё пять минут, и я тебя отпущу.

«Молодой человек» теперь готов был сидеть здесь хоть до вечера. Впервые его мальчишескую душу тронуло непонятное тёплое чувство…

Одним из захватывающих событий, взволновавших Севастополь, стал приезд царской семьи. Тысячи горожан, чиновников и военнослужащих запрудили улицу, по которой ехали автомобили, вёзшие царя и его приближённых. Спиридон Мартынович, имевший опыт в таких делах, посоветовал Вовке, Джаваду и Сашке бежать к Графской пристани, где стояли царские яхты «Штандарт» и «Алмаз». На возвышенности, которая амфитеатром поднимается от пристани, велел ребятам занять места поудобнее, дабы лучше рассмотреть правителя России – Николая II.

– Дедушка Спиридон сказал, что наследника царя зовут Алексеем, великих княгинь четыре – Анастасия, Татьяна, Ольга, Мария, – загибая пальцы, пересчитал Вовка.

Моряки, солдаты, полиция оцепили улицы и пристань. Никого близко не подпускали. Плавно подкатили автомобили к пристани. Мальчишки буквально вцепились глазами в именитых пассажиров. Кто-то крикнул:

– Царь-батюшка с наследником во второй машине.

Люди в офицерских мундирах подскочили к машине государя, распахнули дверцы. Царь легко поднялся с сиденья, повернулся лицом к машине. Джавад разглядывал его с удивлением. Неужели он и есть царь? Всегда думал, что правитель России появится в короне, усеянной бриллиантами, в золототканой одежде, величественный, грозный. А тут небольшой человек, короткая рыжая бородка, бледный лоб.

К машине, из которой вышел царь, направился моряк огромного роста, поднял на руки бледнолицего мальчика.

– Наследник Алексей, – зашептали в толпе.

Царь в сопровождении нескольких генералов, адмиралов и моряка с наследником на руках направился к роскошной яхте «Штандарт».

Царская свита помогла выйти царице. Одетые в длинные белые шёлковые платья, с белыми кружевными зонтиками, четыре дочери царя голубками выпорхнули из машины. Весело улыбаясь, великие княгини раскланивались с публикой. Джаваду казались они необыкновенно красивыми, похожими друг на друга, только роста разного.

На трапе и палубе яхты были разостланы пёстрые ковры. Дочери царя, чуть приподняв подолы платьев, тоже направились к яхте. Впереди них, в широкополой шляпе, важно, как гусыня, шествовала царица.

Джавад не слышал ни громких возгласов приветствий, ни звуков духового оркестра. Он смотрел, смотрел на людей иного мира, загадочного, непонятного.

– Остались, значит, ночевать на «Штандарте», – говорил Спиридон Мартынович вечером, сидя у калитки. – А Гришки, значит, с ними не было?

– Какого Гришки? – полюбопытствовал Джавад.

– Мужичонки, Распутина.

– Мужичка, дедушка, не было, из простых был только один моряк, большой такой, сына царя нёс.

– Как же это они Гришку с собой не взяли? – не унимался старик.

– А кто такой Гришка? – недоумевал Джавад.

– Мужик в лаптях, с бородой, святой старец. – Боцман хитро улыбнулся и добавил: – Советчик и помощник её величества. – Но ничего, – продолжал он бормотать, – мужик-лапотник до трона добрался, доказывает, значит, что править может и чернь. Царь только его и немку-царицу слушает. Раз она немка, душа не будет болеть за русский народ. Его величеству надобно не здесь быть, а там, где сражаются армии. Настоящие правители и вожди сами должны быть впереди, коли хотят победы…

Послушал Джавад речи подвыпившего хозяина и понял, что недоволен Спиридон Мартынович царём своим. Придя домой, он рассказал отцу о том, что говорил хозяин о царе.

– Мало ли что можно наговорить, когда языком управляет не разум, а дьявол. Правитель всегда нужен государству, как семье хозяин. Не станет хозяина – порядка не будет, а без порядка жизни не будет. Плохо, когда каждый сам себе хозяин.

– Ты думаешь, отец, что весь порядок от царя? – спросил Манаф, приподнявшись с подушки.

– Не нам, беднякам, об этом судить.

Манаф сдержал себя, он знал, что отец не любит, когда ему возражают, он ведь глава семьи.

Больной Абакар слёг и почти не поднимался. Чаще приходилось оставаться Джаваду дома для ухода за отцом. Старик страдал болезнью сердца. Процесс осложнился водянкой живота. Бледный, с синюшными губами, задыхаясь при малейших усилиях, едва передвигался он по комнате. Манаф хотел было увезти больного в аул, но врачи не порекомендовали, – слишком плох, не вынесет дороги, сказали они.

Да и сам старик в надежде, что ему помогут лекари, не стремился в горы.

– Что там делать? Разве только ехать умирать возле могил предков, – вздыхая, говорил он.

– Не умрёшь, папа, доктор сказал, что обязательно поправишься, – успокаивал Джавад.

– Если на то будет воля Божья. Не хочется уходить, мало погостил на свете, тебя на ноги не поставил, Манафа не женил…

– Обо мне не думай, я уже мастеровой, не пропаду, тебя бы поднять.

– Здесь можно выздороветь, лечат, стараются врачи, пошли Аллах им благополучие! А там, не только в нашем ауле, в Кумухе даже фельдшера нет. Если же придёт неизбежное, отдам душу Владыке. Найдётся и мне место на мусульманском кладбище. Не всё ли равно, откуда явиться на суд Всевышнего…

Наступила зима шестнадцатого года. Тревожное затишье царило в городе. Печальные вести шли с фронтов. Немцы продолжали наступать.

В середине зимы усиленным сопротивлением русской армии удалось приковать германцев к своим позициям. После беспримерного по героизму штурма русские войска взяли первоклассную турецкую крепость Эрзерум.

План наступательных операций немцев в направлении Рига – Кале – Двинск – Киев – Минск оставался только на помеченных флажками и стрелами военных картах. Турецкая армия несла потери на Кавказском фронте. Об этом говорилось много, громко, чтобы заглушить то неизбежное, что, достигнув высшей степени брожения, через все щели подполий и преград, поднималось внутри Российской империи.

Это брожение невозможно было отвлечь военными действиями. Этому не могли воспрепятствовать самодержцы и союзники.

– Абакар, друг мой, крепись, скоро шабаш войне. Идём в наступление. Наш Черноморский флот обстрелял турецкие батареи, расположенные у Трапезунда, и потопил двадцать шесть судов противника, нагруженных провиантом и каменным углём. Нет, Россию-матушку за шкирку взять нелегко. Выпил, ей-ей выпил, за помин души павших за Родину.

Голос Спиридона Мартыновича, зашедшего проведать больного, доходил до Абакара глухо, как будто из подземелья. Он с трудом открыл глаза, глянул на доброго хозяина, принёсшего радостную весть, и закрыл снова. Спиридон Мартынович покачал скорбно головой, смахнул незаметно слезу и ушёл.

Манаф с Джавадом молча проводили вечера у постели больного. Они знали, что скоро конец, хотя где-то в глубине души теплилась слабая надежда на выздоровление отца.

– Сыновья мои, проснитесь, я чувствую, тень Азраила[2 - Азраил – ангел смерти.] стала у изголовья, – проснувшись однажды ночью, проговорил старик.

Первым поднялся Джавад, спавший рядом, на тахте.

– Отец, ты что-то сказал?

– Сынок, я сказал, что настал мой час, умираю.

– Манаф! – не своим голосом крикнул Джавад.

Испуганный Манаф вскочил на ноги:

– Ты что?

– Отец умирает.

– Дети мои, не поднимайте шума, спокойно учитесь переносить то, что неизбежно. Джавад, садись рядом, прочти мне ясин[3 - Ясин – заупокойная молитва.].