Роза Ветров

Прошлый учитель был настолько старым, что однажды просто не явился на урок, потому что умер, и отец рискнул взять на эту должность кого-то помоложе, дабы избежать повторения. Тем более, что за Геннадиоса уже ручался Вачаган… Конечно, она никогда не нарушит приличий, иначе перестанет себя уважать, но удержать свою тягу к нему … всё-таки выше её сил!

– Тикин Нвард, – позвала вдруг горничная, появляясь в дверях спальни, – вас хочет видеть хозяин.

Бабушка пожевала губы и, держась за спину, тяжело поднялась с тахты. Манэ помогла ей дойти до дверей, где её уже перехватила служанка, и вяло вернулась на своё место. Большие нелепые часы на прикроватном столике как раз пробили полдесятого, и девушка не без иронии подумала о домашних. Уже пора пить кофе и ужинать!..

– Каждый день одно и то же, – с горечью вздохнула барышня. – Даже кофе всегда пьют в одно и то же время!..

Манэ знала, что и её скоро позовут к столу, но, когда кто-то кинул в её оконце первый камешек, мысли о родных тотчас покинули девушку. Она припала к стеклу, почти не дыша, и несколько раз протёрла глаза, чтобы удостовериться, что те её точно не обманывали. Неужели?..

– Что вы здесь делаете?!

В тёплую майскую ночь юная возлюбленная выбежала на балкон, накинув на плечи одну лишь шаль. Тёмные кудри, убранные с лица только на висках, ниспадали с обеих сторон волнами. Голубые глаза загорелись всеми цветами радуги, когда Манэ сравнила себя с шекспировской Джульеттой. Геннадиос почти поравнялся с её окном, цепляясь за перила балкона и балансируя на плечах Вачагана… И улыбался, как он улыбался!..

– Манэ Хореновна!.. – как ни в чём не бывало рассмеялся грек, видя, с каким восторгом она приняла его сумасбродный поступок, и как раз положил оба локтя на плоскость. – Вы рады меня видеть?..

– Не так как мои плечи! – глухо пробормотал Вачаган и сделал над собой недюжинное усилие, чтобы не упасть. Гена только что убрал одну ногу с выступающих из стены балок и поставил её на голову друга.

– Кириос Спанидас… Что вы?.. Зачем вы?..

– Мне захотелось увидеть вас в эту дивную ночь. Думал – умру, но до этого повидаюсь с ней! Расскажу ей о своих чувствах.

– Что вы сказали?..

– Послушай, Ромео, ты мне только что плечо отдавил!..

– Вачаган Багратович! И вы здесь?

– Он тоже здесь, потому что он самый лучший друг на свете.

– Неужели, Гена? В коем-то веке я не чёрствый сухарь!

– Так вы всё-таки рады?.. Скажите, что вы ждали меня!..

Девушка не сдержала хихиканья и чуть не захлопала в ладоши. Для Геннадиоса ничего на свете не стало бы более красноречивым ответом, и он рискнул податься вперед, так что чуть не перелез к ней в спальню. Возможно, ему бы удалось и это, если бы за дверью девичьей опочивальни как раз не послышались шаги. И этот голос!..

– Отец!.. – в ужасе воскликнула Манэ, оборачиваясь на медленно повернувшуюся ручку двери. – Это отец идёт!..

Вачаган – единственная холодная голова из всех! – мыслил здраво. Он резко отошёл в сторону, от чего Гена с громким ойканьем грузно упал наземь, затем почти за шкирку оттащил его под тень выступающих балконных балок и с самым невинным видом встал под окном Манэ.

– С кем это ты разговариваешь, цавт танем?[40 - . Цавт танем (армян.) – душа моя]–спросил по-армянски хайрик – мужчина самого непринуждённого нрава и с золотыми руками. – А! Вачаган джан! Какими судьбами?..

Вачаган улыбнулся во все тридцать два зуба и, стараясь не смотреть на потиравшего ушибленную спину Геннадиоса, невинно развёл руками.

– Здравствуйте, Хорен Самвелович! – отвечал он так же по-армянски, а Манэ стояла рядом с отцом и изображала беспечность, нервно поправляя причёску. – Я проходил мимо. Смотрю, Манэ Хореновна стоит на балконе, любуется ночью. Дай, думаю, подойду – поздороваюсь.

– Это ты очень хорошо придумал, сынок, – удовлетворённо покряхтел Хорен Самвелович, в душе давно мечтавший о том, чтобы назвать младшего Гюльбекяна своим зятем. – Мы как раз садились ужинать. Как думаешь, душа моя?.. Может, пригласим Вачагана к столу?

– Что вы, Хорен Самвелович! Я только поздороваться…

– Да, папа, – хрипло бормотала Манэ. – Только поздороваться.

– Полно вам, полно!.. – попенял дочери пальцем отец и сощурился. – Не буду я вас ругать… Хотя должен признаться, Вачаган джан, что, если бы на твоём месте был кто-то другой, я бы приказал спустить на него собак, а эту проходимку запер бы на хлебе и воде.

Нерсесян громко рассмеялся со своей, как ему казалось, искромётной шутки, а Вачаган ещё шире расплылся в улыбке, так что у него даже заболели скулы. Манэ держала оборону из последних сил – казалось, что она вот-вот лишится чувств! – а Гена, как назло, постоянно шептал: «Что он говорит? О чём вы?!». Армянину приходилось несколько раз многозначительно кашлять в кулак, чтобы заглушить его шёпот, но грек, как известно, никогда и никого не слушался. Часы в спальне Манэ пробили ровно десять.

– Сейчас и правда очень поздно…

Часы три раза отбили десять. Гюльбекян театрально зевнул.

– Я, пожалуй, пойду, Хорен Самвелович!..

– Ну, смотри, Вачаган Багратович, смотри! – всё веселился султанский ювелир, одной рукой поворачивая дочь к двери. – Что-то ты кашляешь сегодня много… Следи за своим здоровьем. Ты нам нужен живым!

Старик посмеялся в последний раз сам с себя и, ведя за руку перепуганную Манэ, вышел вместе с ней из спальни. Вачаган тотчас стёр с лица широченную улыбку и, собрав руки на поясе, чертыхнулся. Геннадиос, отряхиваясь, поднялся с земли и пробормотал себе что-то под нос по-гречески.

– Ты мой спаситель, филос! Сейчас бы бегал от собак…

– Да уж, – скептично причмокнул филос. – Стоило оно того, по-твоему?

– Стоило всей моей жизни! – горячо прошептал Гена и поднял взгляд на балкон, хранивший тепло и запах Манэ. – Ещё немного, и я бы её поцеловал!..

– Па!.. – громко фыркнул Вачаган и закатил глаза.

В ту ночь Манэ с трудом удалось уснуть. И не потому, что кофе, традиционно выпитое на ночь всем её семейством, слишком горячило кровь!.. Сегодня вечером в её сердце произошёл ощутимый раскол, а жизнь больше никогда не будет прежней. Белая перьевая подушка пропиталась слезами, так как осознание, что слишком сильно тяготило её сердце…

После того, как кириос Спанидас – этот обаятельный, очаровательный грек, зажигавший на её лице улыбку одним своим присутствием! – нарушил все запреты, чуть не перелез через балкон и признался ей в любви, она навсегда пропала. Она поняла, что отныне связана с ним особыми нитями, и эти связи никто не сможет разорвать… ни религии, ни деньги, ни их семьи!..

– Не знаю, что сегодня с печатью, но, куда ни глянь, одни кражи и убийства, – недовольно проворчал Хорен Самвелович, распивая утренний кофе и заедая его излюбленным рахат-лукумом.

Манэ вялым, неуверенным шагом вошла в гостиную, где её семья обычно обедала, и поразила родных мертвецкой бледностью лица да тёмными мешками под глазами. Мать и бабушка сразу же захлопотали вокруг неё, надеясь разузнать, что же так расстроило их «княжну». На вопросы «княжна» почти не отвечала. Завен – средний брат, который, в отличие от старшего, уже давно женившегося и проживавшего в Тифлисе, напротив, очень хорошо её понимал – не мучил сестру расспросами, а только смотрел так понимающе, что Манэ очень захотелось рассказать ему обо всём. Когда-нибудь он обязательно её поймёт… когда-нибудь!

– Если тебя обидел какой-то жених, ты только скажи, – обратился к Манэ шёпотом брат и подвинул к ней поближе кувшин с таном и тарелку с виноградом. – Я его с землёй сравняю.

Манэ любовно улыбнулась. Мать и бабушка застучали столовыми приборами о тарелки. Отец попросил горничную принести его курительную трубку, а слуги в отцовской конторе, наверняка, уже вовсю трудились на своих прялках, швейных машинках и станках. Недавно Нерсесяны получили внушительный заказ на обмундирование нового султанского полка, и работа не терпела отлагательств…

– Хайрик говорил, – продолжал Завен, намазывая масло на хлеб, – что вчера Вачаган Гюльбекян стоял под твоими окнами. Меня не было – я вернулся только под утро и…

– Под утро? Но где же ты был?

– Мне не спалось. Но не уходи от ответа… Неужели Вачаган?..

– Нет-нет! – поспешила заверить Завена сестра и вновь залюбовалась им. Длинные ресницы, большие карие глаза, пухлые губы… Какой же брат у неё красавец!.. – Поверь мне, он просто самый лучший друг на свете.

Когда Манэ поняла, что заговорила, как Геннадиос, то краска снова залила её лицо. Завен больше ничего не спрашивал, только посмотрел очень уж пристально и положил сестре в тарелку побольше долмы. Откашлявшись, Хорен Самвелович снова подал голос:

– Ну вот только посмотрите! – проворчал он угрюмо, сдвинув брови. – Опять смерть…. Великий Иисус, я даже знаю этого человека…

Та статья гласила: