Кавказские каникулы

Беззаботно начавшиеся каникулы Анны впоследствии превратились в «страшную одиссею возвращения в Город[36 - ?????????? ?. ??? ?? ????? ??????. ?. 173.]» и составили сюжет публикуемого романа.

Подобно Алисе, скользнувшей вслед за Кроликом в нору и тут же потерявшей из виду своего провожатого, героиня уже на вокзале оказалась разлучена с встретившей ее тетей. Как и Алиса, она открыта миру и настроена дружелюбно по отношению ко всем, кто встречается на ее пути. Как и Алису в Стране чудес, Анну на каждом углу поджидают всевозможные странности и несуразности, но обаятельная непосредственность и находчивость героини помогают ей освоиться в далекой стране, где все столь велико и обильно, что «даже час там длится дольше».

Впоследствии, познакомившись с русской литературой, Анна обнаружит, что сошедшие со страниц произведений классиков персонажи до сих пор обитают в провинциальном Ставрополе. Встретит она там и Ивана Никифоровича (правда, не гоголевского Ивана Никифоровича, а его внука), и Обломова, и Феклушу из «Грозы». Прототипы других героев не указаны напрямую, но за образами Кирилла Петровича и Прасковьи Афанасьевны могут угадываться «Старосветские помещики», а имя крестьянина Пантелея, на телеге которого Анна совершает путешествие по степи, напоминает о Пантелее из чеховской «Степи». Подтверждает догадку и звучащее из уст этого героя ругательство «анафема ид олова», которое мы встречаем и в повести Чехова: писательница с несомненной иронией приводит эти слова (оба они происходят из греческого языка) как образец иностранного выражения, которое еще не освоившей русский Анне оказывается понятным исключительно по интонации.

Изучение русского языка, некоторые слова которого «состоят из одних согласных», потерявшаяся путешественница начинает с самых необходимых слов «ну» и «ничего», ведь они «могут означать все что угодно в зависимости от того, с какой интонацией и с каким выражением ты их произнесешь» – возможно, это наблюдение перекликается с известным рассказом о Бисмарке, потрясенном русским «ничего» и заказавшем себе перстень с этим словом.

В Ставрополе Анна становится гувернанткой и учительницей английского, осваивает русский язык и начинает учиться в гимназии. Тем временем в размеренную жизнь русской провинции вторгаются перемены, на фоне войны и революций изобилие сменяется нищетой, и перед Анной возникают все новые и новые препятствия.

Критики отмечают наблюдательность писательницы, ее внимание к бытовым деталям, неожиданные метафоры (например: «подобно тому как в Британской империи в ту эпоху никогда не заходило солнце, так и на Святой Руси никогда не угасал самовар»). По замечанию критика Паноса Турлиса, писательница, «к ее чести, не создает историческое обрамление вокруг истории Анны, а, напротив, отголоски и последствия событий постоянно меняют жизнь главных и второстепенных героев книги»[37 - ??????? ?. ???????? ???? ???????, ??? ?????? ??????????. URL: https://tovivlio.net/????????-????-???????-???-??????-????/(дата (https://tovivlio.net/????????-????-???????-???-??????-????/(дата) обращения: 6.11.2023).].

Повествование насыщено литературными реминисценциями. В нем нашлось место античным и библейским мотивам, отсылкам к произведениям европейских, русских и греческих писателей, а стихотворные цитаты – от Пушкина до народных песен – Мария Иорданиду приводит в собственном поэтическом переводе на греческий.

Несмотря на все пережитые за время «кавказских каникул» трудности, в дальнейшем писательница с ностальгией будет вспоминать проведенные в России годы: в разные моменты жизни похожими на Ставрополь ей покажутся и Александрия, и Эллинико, и Идра, где родился ее отец, а возвращение из концентрационного лагеря напомнит ей возвращение из России.

С печалью узнает она, что прежнего патриархального Ставрополя уже нет. Теперь город превратился в большой промышленный центр. В своей последней книге Мария Иорданиду пишет: «Камня на камне не осталось от старого города. Меня зовут приехать. Нет, говорю. Этому не бывать. Все это прекрасно и достойно восхищения, но у меня слезы наворачиваются на глаза, когда я в сумерки сижу на балконе и вспоминаю давние времена. Мне жаль всего, что было когда-то и теперь прекратило существование. Куда же оно все ушло, забрав с собой и часть моей жизни?»[38 - ?????????? ?. ? ???? ???. ?. 105–106.].

В 1997 году был опубликован перевод романа «Кавказские каникулы» на французский[39 - lordanidou M. Vacances dans le Caucase: roman, [tr. by]: Blanche Molfessis. Arles: Actes Sud / Institut Frangais d’Athenes, 1997. 212 p.] язык, а в 2020 – на испанский[40 - lordanidu M. Vacaciones en el Caucaso / tr. by Selma Ancira Berny. Barcelona: Acantilado, 2020. 208 p.]. Сейчас пришло время познакомиться с ним и русскоязычному читателю, который, несомненно, найдет в нем немало сведений об известных исторических событиях и о быте и культуре дореволюционной и революционной России. Вместе с главной героиней книги он сможет взглянуть со стороны на знакомые реалии и разделить свежесть восприятия ею событий уже столетней давности.

Екатерина Бобрецова

Кавказские каникулы

Моим детям

Эта книга – история путешествия на Кавказ Анны, внучки моей Локсандры[41 - Локсандра (Роксана) – имя бабушки Марии Иорданиду, заглавной героини ее первого романа. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика).].

Поездка эта состоялась в самый неподходящий момент, и потому из увеселительного путешествия она превратилась в одиссею, длившуюся целых пять лет.

Почти все лица – вымышлены.

Стихи приводятся в моем переводе с русского.

    М.И.

– 1-

В июле 1914 года, когда Анна покинула Константинополь и отправилась в Россию, за ее спиной остался величественный Город[42 - Словом «Город» (????) с заглавной буквы в грекоязычной традиции принято обозначать Константинополь.] минувшего века. Город ее бабушки и матери. Неспешный Город извозчиков и носильщиков ромейского[43 - Ромеи (??????? / ??????) – буквально «римляне», самоназвание греческого народа в византийскую и османскую эпохи, использовалось и позднее греками Константинополя и Малой Азии.] квартала, где тени местных хозяек витали над жаровнями и прочей кухонной утварью. Это была та эпоха, когда Богородица простирала руку и прекращала дождь в тот самый миг, когда Локсандре нужно было заняться стиркой. «Пресвятая! Не попусти такого зла, пусть сегодня не будет дождя!». И, по слову Локсандры, дождя в этот день в Городе не было.

В августе 1920 года, когда Анна вернулась из России, оказалось, что она одним прыжком перескочила из средневековья в двадцатый век.

На площади Каракёй[44 - Каракёй (Karak?y) – название одного из районов европейской части Стамбула.] толпятся английские и французские военные, греческие солдаты, русские беженцы, евреи, левантинцы[45 - Левантинцы – католики европейского происхождения, обосновавшиеся на Ближнем Востоке.] и внезапно разбогатевшие ромеи.

В этой толпе уже не видно носильщиков и извозчиков.

Автомобили!

По узким улочкам Галаты[46 - Галата (???????) – исторический район Константинополя, бывшая генуэзская торговая колония, ныне входит в состав района Каракёй.] французские военные фургоны оглушительно сигналят и чуть не давят народ, чтобы прошло английское войско как ангелы сходящие с неба, имеющие великую власть[47 - Откр. 18: 1.], и… горе побежденным!

Nous avons gagnе la guerre…[48 - «Nous avons gagnе la guerre» – «Мы выиграли войну» (франц.)], – поет Madelon de la victoire[49 - La Madelon de la victoire – «Мадлон победы», героиня популярной французской песни времен Первой мировой войны.], подавая пиво в барах и гриль-румах, повсюду выросших как грибы. А в мухаллебную[50 - Мухаллеби – турецкий десерт из молока и рисовой муки.] Редзеписа уже не зайти: напротив входа в нее составлены пустые пивные бочки.

Астраханский генерал-губернатор стоит на Галатском мосту[51 - Галатский мост – мост в Стамбуле через бухту Золотой Рог.] с подносом и продает пирожки.

Перед пекарней Каракёй трое пьяных в стельку Джонов затеяли драку с продавцом бугацы[52 - Бугаца (цлоиуатоа) – слоеный пирог, как правило, с начинкой из заварного крема или сыра.] из-за того, что тот не продает виски.

Шарманки, на которых среди обрамляющих женские портреты бумажных цветов красуются греческие флажки, играют песню «Ребята из национальной обороны прогнали короля, и Данглис с Кунтуриотисом даруют нам равенство».[53 - «Ребята из Национальной обороны» (??? ?????? ?? ??????) – греческая песня в честь Движения национальной обороны, тайной организации, поддержавшей премьер-министра Элефтериоса Венизелоса. 30 августа 1916 г. Движение национальной обороны совершило переворот, в результате которого в Салониках было образовано проантантовское второе временное правительство и страна оказалась расколота на два лагеря. Временное правительство возглавил триумвират: Э. Венизелос, генерал-лейтенант Панайотис Данглис и адмирал Павлос Кунтуриотис.]

В кофейнях – фотографии Элефтериоса Венизелоса[54 - Элефтериос Венизелос (?????????? ?????????, 1864–1936) – греческий политик, неоднократно занимавший пост премьер-министра. Неожиданностью становится появление его портретов в кофейнях столицы Османской империи.]! И все в один голос поют «Типперери»[55 - «Долог путь до Типперери…» (It’s a long way to Tipperary…) – маршевая песня британской армии, написанная в 1912 г. Джеком Джаджем.].

В Пере[56 - Пера (????) – исторический район Константинополя, омываемый водами Босфора и бухты Золотой Рог, ныне Бейоглу.] перед гостиницей «Лондра»[57 - Londra – Лондон (тур.)] не пройти: посреди улицы с десяток греческих солдат принялись отплясывать каламатьянос[58 - Каламатьянос (????????????) – греческий народный хороводный танец.], остановилось движение и на Большой улице Перы[59 - Большая улица Перы (??????? ?????? ??? ????, ?????? ???? ??? ?????) – ныне пешеходная улица Истикляль.]: там идут, играя на дудках и барабанах, облаченные в леопардовые шкуры шотландцы.

Гостиница «Токатлиан»[60 - Гостиница «Токатлиан» – первая турецкая гостиница, построенная по европейскому образцу (1897 г.).] походит на распухшее мертвое тело, оно лопнуло, и у входа кишат черви: дельцы, иностранные агенты, контрабандисты-продавцы наркотиков, торговцы живым товаром и проститутки, проститутки на любой вкус. Бесстыдная роскошь, безумный пир, карнавал. Вавилонская блудница, облеченная в порфиру и багряницу, украшенная золотом[61 - Откр. 17:4.], таскается по улицам Перы и Галаты.

Очи черные… – доносится из кафе-шантана. – Я жить хочу! Принесите шампанского! – распевают русские аристократки, избавляясь от последних бриллиантов.

Левантинки и полячки Абаноза и Тахтакале[62 - Абаноз и Тахтакале – улицы Константинополя, на которых появились первые публичные дома.] облачились в чадры и притворились турчанками: национальный колорит востребован, а настоящие турчанки попрятались.

Говорят, что черный сенегалец из войска Мак-Маго-на[63 - Маршал Франции Патрис де Мак-Магон (Patrice de Mac Mahon, 1808–1893) ~ французский военачальник и политический деятель, президент Франции с 1873 по 1879 г.] откусил сосок одной русской великой княгине. Две балерины из Большого театра от ужаса упали в обморок прямо перед Галатасараем[64 - Лицей Галатасарай (Galatasaray Lisesi) – старейшее и наиболее престижное учебное заведение Османской империи, ныне Галатасарайский университет.].

У Анны закружилась голова. Еле волоча ноги, она пытается подняться по переулку Акарджа и задается вопросом, на месте ли Татавла[65 - Татавла (???????) – один из районов европейской части Константинополя, ныне Куртулуш.].

Пока она шла до Татавлы, стемнело. Стал загораться свет в окнах. Двери многих домов были открыты и на порогах сидели люди. Кого-то из них Анна знала, но ее никто не узнавал. Как тень из другого мира она проследовала перед их глазами до Ай-Димитриса[66 - Ай-Димитрис (??-????????) – Церковь Св. Димитрия в районе Татавла.], где свернула налево. Вскоре она оказалась возле дома тетушки Агафы, где непременно должна быть и мать. Анна смотрит наверх – все окна темны. Она стоит, стиснув зубы, лоб у нее взмок: неужели все умерли?

«Мрр-няу», – о ее ногу потерлась кошка. Серая кошка. Серая, пушистая – как их кот. Как их Ас… Аслан!

– Аслан! Аслан! – зовет Анна со слезами. – Аслан, где Дик? Где наш песик? Умер?

На первом этаже открылось окно и послышалось «Па!» тети Агафы.

Сколько лет Анна не слышала этого «Па!».

А вскоре раздался и истерический крик матери:

– Держите меня! С ума сойти! Дитя мое!

Зажглись два окна, хлопнула дверь, заскрипела лестница. Да, эта лестница всегда скрипела.

«Спускаются», – думает Анна, уже зная, что, спускаясь, они непременно заденут столик с китайской вазой, из-за чего разразится скандал.

Вот он и начался.

– Душа моя, опять этот стол! Когда-нибудь мы убьемся насмерть!

И тетя Агафа:

– Клио, дорогая моя, куда же я его дену, если здесь его место?

Место столика – там, под лестницей. Место скамеечки – перед бархатным креслом, а если ты сидишь на диване, то у тебя нет скамеечки для ног. В доме у всякой мелочи свое место, ведь в то время, когда Бог сотворил столики, скамейки и все прочее, Он, Своей премудростью, поместил их именно там, где их и нашла каждая хозяйка. Все они одинаковые. Рухнула Российская империя, изменился лик земли, а Варвара Васильевна волнуется из-за воды, капнувшей на атласную обивку кресла – того кресла, которое два дня спустя будет выброшено из окна вместе со всей прочей мебелью. И Прасковья Афанасьевна, дабы ничто из ее хозяйства не пропало, оставалась в доме и тогда, когда он уже был окружен пламенем, так что в конце концов сгорела заживо. Такая же и тетя Агафа, такая же и мать Анны. Вот они – точь-в-точь такие, какими она их оставила.