Кавказские каникулы

– Стой, тебе говорят! – спорят они за дверью, кому взять ключ, кому отодвинуть засов. – Яври му[67 - Яври му (?????? ???) – «дитя мое», ласковое обращение в диалекте константинопольских греков (тур. yavru – детеныш животного).]!..

«Яври му»! Немного на свете таких слов, которые ударяют в ухо как колокол, как голос из другого мира. Они звучат из мира ушедшего и с ностальгией отзываются в мире зарождающемся.

– 2-

Первый мир Анны – это был радостный и благополучный мир вокруг их дома в Городе. Простые люди, довольные и спокойные. Непрестанным пиршеством была ее первая жизнь возле кухни бабушки Локсандры. Зачем ей фальшивые игрушки из «Бон Марше»[68 - «Бон Марше» (Le Bon Marche) – первый парижский универмаг, основанный в 1838 г.], когда все, что имелось в доме, было в ее распоряжении?

– Бабуля, что мы сегодня делаем?

И что они только не делали! Развязывали тюки с тряпьем и искали в них лоскутки для кухонных прихваток, варили варенье из розовых лепестков, красили яйца и пекли пасхальные цуреки[69 - Цуреки (????????) – сдобный пасхальный хлеб.], или же отправлялись в Ферапию[70 - Ферапия (????????) – пригород Константинополя, ныне Тарабья.] к дяде Коцосу на именины. Да, ты не забыла, что сегодня именины у дяди Коцоса?

Каждое лето они выезжали на Халки[71 - Халки (?????) – остров архипелага Додеканес в Эгейском море, ныне принадлежит Греции.]. А позже, когда семья на несколько лет переселилась в Пирей[72 - Пирей (????????) – главный порт Греции, пригород Афин.], уже не было надобности выезжать за город: их дом в Кастеле[73 - Кастел(л)а (????????) – район Пирея.] стоял у самого моря. Ах, как чудесно жилось Анне в Пирее!

Да и годы в колледже, по возвращении в Константинополь, что о них сказать? И это были счастливые годы. Такие счастливые, что жаль, что они миновали.

За три следующих счастливых года Анна должна была окончить колледж и поступить в университет. Если бы не пришло злополучное письмо из Батума. То самое письмо, разделившее ее жизнь на до и после.

Дома письма из Батума всегда становились камнем преткновения, поскольку отвечать на них должна была Анна. В Батуме жил дядя, брат ее матери, он содержал их семью.

– Пиши, тебе говорят! – настаивала мать.

Анна сидела с пером в руке и рисовала на промокашке петушка.

– Анна, пиши.

– Что писать?

– Напиши: пусть Бог убавит дней от нас и прибавит ему.

– Тьфу!

И после этого начинался скандал.

Анна не была неблагодарной, она понимала, что не кто иной, как дядя Алекос, живущий на Святой Руси, платит несметные лиры за ее обучение в колледже, что он раньше – до женитьбы на тете Клод, которая теперь водит его за нос, – присылал им икру, русские золотые иконы и позолоченные ложки и рюмки – на всех них была царская печать с двуглавым орлом.

«На Святой Руси есть все блага Авраама и Исаака», – узнав это от бабушки, Анна решила, что даже Рай – и тот находится в России, где все велико и обильно. Даже час там длится дольше: «Я тебя жду битый русский час», – говорила Локсандра бакалейщику, когда тот медлил.

Дядя Алекос, живший на райской земле, в России, казался Анне Богом. Грозным Богом Авраама и Исаака, которому, чтобы его ублажить, надо петь во струнах и органе[74 - Пс. 150:4.], ведь он пообещал тебе Землю Обетованную, к тому же не потребовав от тебя за это ни единой кровной жертвы. Каждый год с приближением сентября Анне виделись черные ангелы, виделись до тех пор, пока она не убеждалась, что и этот ее учебный год оплачен. Что же касается университета, обещанного ей в дальнейшем, за него Анна была готова принести любую жертву. Будь у нее давидова арфа или иерусалимские кимвалы, – тогда она, быть может, могла бы достойно восхвалить своего благодетеля, но перо здесь бессильно. Потому всякий раз и случался скандал. Ибо что можно написать человеку, которого ты видела лишь несколько раз за всю свою жизнь, да и увидев – сразу бежала прятаться под стол или за шкаф.

Когда дядя приехал в последний раз, он привез с собой жену, чтобы та поцеловала руку бабушке – то есть его матери.

Жену дяди Алекоса звали Клод. Она была француженкой, утонченной француженкой, и ворвалась в дом подобно урагану, перевернув в нем все вверх дном. Все она хотела видеть, все ей надо было знать: и сколько масла кладется в еду, и сколько платят служанке, и почему живут они на Большой улице Перы, не желая переселиться в более дешевый район. Зачем им животные – ведь от них одни микробы, надо их прогнать.

Кот Аслан, которому тогда был только год, убежал и, пока тетя Клод не уехала, лишь по ночам прокрадывался на кухню и спал там. Анниного пса Дика пришлось привязать: завидев тетю Клод, он сразу приходил в ярость.

Бабушка всего этого просто не заметила: она уже плохо слышала и не выходила из своей комнаты. Ей – девяностолетней – не стали ни о чем рассказывать.

Как только гости покинули дом, все перевели дух. «Эта женщина наводит порчу», – сказала за ее спиной мать Анны, и с той поры именем невестки стало «эта».

Дядя Алекос был «этим ангелом», а виновата во всем была «эта».

– Не иначе как все это придумала «эта», – снова заметила Клио, прочитав то злополучное письмо и собираясь разорвать его.

Анна успела выхватить письмо из рук матери.

Голова пойдет кругом, если задумаешься, от каких мелочей зависит человеческая жизнь. Если бы Клио порвала письмо, жизнь Анны сложилась бы совершенно по-другому. Но кто знает. Не зря говорится: сделай меня пророком, а я сделаю тебя богачом. Так и есть.

В том письме дядя пригласил Анну на месяц в Россию. Мать может посадить ее в Константинополе на пароход «Сицилия» компании «Ллойд Триестино», капитан этого парохода – большой друг дяди Алекоса, и он в Батуме передаст Анну с рук на руки дяде. Тетя Клод, пишет он, ждет Анну, и они вдвоем совершат путешествие по Кавказу, а заодно навестят одну родственницу, которая живет на Северном Кавказе, в городе под названием Ставрополь.

Анна сразу воодушевилась:

– Еду! Сейчас же!

– Ты с ума сошла? Война начинается, тебе говорят! Сербы в Сараеве убили австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, австрийцы это так не оставят. На их стороне Германия. Весь мир уже поднялся на ноги. И сейчас эта проклятая вдруг вспомнила о тебе!

– Ну и что? Если и война, нам-то что? – ответила Анна.

То же самое сказала и тетушка Агафа, к которой они пришли за советом:

– Войны идут только в горах и в полях.

– Дорогая моя, ты что, весь мир уже перевернулся с ног на голову! – воскликнула несчастная Клио.

– Мир перевернулся для мужчин, – со слезами ответила тетя Агафа. – Почему у меня не девочки?

Она думала о своих сыновьях: ей пришлось поспособствовать им обоим бежать в Грецию, ведь турки объявили мобилизацию христиан.

– А если Россия вступит в войну и ребенку будет не вернуться? – настаивала Клио.

– Почему не вернуться? Будто мы не видали войн на своем веку. Помнишь Балканские войны? И что, корабли не ходили? Помнишь войну 1897 года? Как на нее отправился Эпаминонд и не успел дойти до Афин, как она закончилась. Клио, Клио, помнишь русско-турецкую, как мы смеялись, когда русские дошли до Сан-Стефано, и ты видела русского солдата, как он…

– Молчи! Хватит меня смешить, мне своего горя хватает!

Тем вечером Анна в постели изучала карту России и читала словарь Ларусса: «Ставрополь, губернский город. 42 000 жителей. В городе отсутствует какое-либо уличное движение. В Ставропольской губернии, несмотря на примитивную технику земледелия, выращивается большое количество злаков. Животноводство. Часть населения – калмыцкие и туркменские кочевники. На севере граничит с Астраханской губернией и Казачьей областью. На западе – с Кубанской областью. На востоке – с Терской областью. Площадь 60 957 кв. км».

Всю ночь Анна не могла заснуть от радости, и наутро они с матерью отправились в греческое консульство. В тот же день все было готово. Взят билет в первый класс «Сицилии», которая должна зайти в Константинопольский порт в пятницу, пройти Инеполь, Керасунт, Самсун[75 - Инеполь (ныне Инеболу), Керасунт (ныне Гиресун), Самсун – города на северном побережье Малой Азии.] и в среду прибыть в Батум.

Покидая Город, Анна ни с кем не прощалась. Не стоит бегать прощаться перед таким коротким путешествием. Она только подготовила ящик для Пардалы, которая на днях должна родить, и упросила мать не раздавать котят до ее возвращения, а она уж сама решит, как их пристроить. А еще договорилась с матерью, что ящик будет стоять в бабушкиной комнате, чтобы кошку никто не беспокоил.

Ах, надо же попрощаться с бабушкой!

– Нет-нет, – возразила мать. – Оставь бабушку в покое, не надо ее тревожить. Я ей скажу, что ты у тети Агафы.

Анна не выдержала. Тихо-тихо открыла она бабушкину дверь и на цыпочках зашла. Локсандра, склонив голову на ладонь, спала блаженным сном в кресле возле окна. Другая рука, с аметистовым перстнем, когда-то подаренным ей Анниным отцом, покоилась на подлокотнике. Анна не решилась разбудить бабушку. Она только аккуратно преклонила колени и поцеловала руку. Эту словно выточенную из слоновой кости руку Пандоры.

Все годы, которые Анна провела в России, она не могла забыть красоту, твердость и спокойствие этой руки на лиловом бархате кресла.

Не могла она забыть и глаза Дика: он, растерянный, стоял у дверей и даже не пытался проводить ее. Было это молчаливое несогласие, недоумение, или же дурное предчувствие? Пес стоял неподвижно и, поскольку не мог ничего сказать, сосредоточил в этом взгляде, прикованном к хозяйке, всю свою душу.