Дневник смертницы. Хадижа

Когда я видела его в последний раз, они тоже там были. Его мать, моя другая бабушка, сидела в синей юбке рядом с ним на кровати.

– О Аллах, – говорила она, поднимала руки и снова бросала их на колени. – О Аллах…

У моего папы была очень хорошая работа – он работал сварщиком и получал много денег. Их всегда хватало на шоколадные конфеты и зефир. В Махачкале было кафе возле моря, мы ходили туда, и нам приносили очень красивые железные вазочки с мороженым, посыпанным шоколадом. Мой папа был богаче дедушки – ириски я тогда не ела, от них зубы болят.

Один день папа вернулся с работы и сразу лег. На другой день приехали эти родственники, и все говорили, что у него солнечный удар. Мама в это время плакала и носила его родственникам чай. Потом папу увезли в больницу. Я так скучала по нему.

– Мама, я тоже к нему хочу, – просила я.

– К нему нельзя, – говорила мама.

Вечером приходили родственники, и мама готовила им еду.

А потом нас позвали.

Мы зашли в белую комнату. Папа лежал на кровати с открытым ртом, и я слышала, как он дышал. Зачем он так притворялся? Моя другая бабушка уже сидела рядом с ним.

– Папа! – сказала я.

– Иди погуляй. – Она толкнула меня в спину.

Я помню, как зашел белый человек, что-то сказал, и мама уронила на пол носовой платок. Я засмеялась, села на пол, расстелила платок. Я могла его складывать и так, и так… Я играла с платком и смеялась. Пока папа не позвал меня…

– Хадижа…

Меня взяли под мышки и посадили на его кровать. Зачем он так открывает рот, не понимала я. Зачем он смотрит вверх – там же ничего не видно.

– Папа, ты зачем делаешь такие глаза?

– Хадижа… – позвал он опять.

Я думала, что, если буду играть с папой в платок, ему тоже станет смешно. Я взяла платок и накрыла им его лицо.

– А! – крикнула моя другая бабушка, больно схватила меня под мышки и кинула маме.

Я еще подумала: какая она злая. И закричала.

– Унеси ее отсюда! – крикнула другая бабушка.

Мама вынесла меня из белой комнаты, у нее вздрагивала грудь. Но она была слабая, и я сумела вырваться из ее рук, упала на пол и билась головой и ногами. Потом мы сидели на полу и снова играли в платок. Пока из белой комнаты не вынесли ковер. Больше я папу не видела. Неужели Аллах не мог его вернуть? Почему я должна была любить Всевышнего только за конфеты?

* * *

В доме вкусно пахнет, когда бабушка готовит халву из муки, масла и сахара. А больше ничего в халву добавлять не надо. Только у каждой хозяйки получается свой вкус. У бабушки – самый лучший. Не надо думать, что халву готовить легко. Совсем не легко. Сначала масло кладешь на горячую сковородку – большой кусок. Сыплешь туда муку – сколько, только глаз знает. И мешаешь. И нюхаешь все время. Когда запах говорит, что пора, добавляешь туда сахар и снова мешаешь. Так трудно объяснить, когда сахар сыпать надо, – никто не знает, по запаху определяешь. Но если не вовремя добавишь сахар, халва будет как камень, а халва должна рассыпаться по бокам. Бабушкин нос всегда знает правильное время, наверное потому, что она нюхает табак. Потом халву выкладываешь на тарелки, украшаешь сверху чищенными грецкими орехами, а когда она застынет, режешь ее острым ножом.

Когда к нам должны были прийти Курбановы, бабушка четыре тарелки халвы сделала. А дедушка зарезал барана. Теперь я всегда ухожу в сад, когда дедушка режет барана. У меня был свой баран. Тамерланом его звали. Я его ловила за ноги и расчесывала. Тамерлан траву любил. Такой он трусливый был – все время трясся, когда я его ловила. У Тамерлана были голубые глаза, а у меня – черные. Когда пошел первый снег, дедушка его зарезал, потому что у Тамерлана был самый жирный курдюк. Я так плакала. Тамерлан тоже не хотел, чтобы его резали, он такой трусливый. А зачем столько ел? Худого бы резать не стали.

– Ему больно будет, – говорила я, когда дедушка крутил ручку желтого камня.

Этот камень стоит у нас во дворе. Желтый. Крутишь ручку, и он крутится. Надо к нему приставить нож, и нож будет острым. Я любила просто так крутить.

– Не будет больно твоему Тамерлану, – сказал дедушка и потрогал ножом свою ладонь. У дедушки на ладонях очень твердая кожа.

– А тебе не было бы больно, да?

– Я же не баран, я человек. Человека резать нельзя, а барана можно. Баран ничего не чувствует, так его Аллах создал, специально чтобы люди его ели, поэтому ему не больно. Когда я скажу «Бисмилля» и поверну его головой в сторону Мекки, ему больно не будет. Чик – и все, – сказал дедушка.

– Дедушка, а если человеку голову повернуть, ему тоже больно не будет?

– Ты что говоришь?! Зачем человека резать?!

– А Тамерлана зачем? Я люблю Тамерлана. С кем я тогда буду играть, да?

– Смотри, сколько у нас баранов. Выбирай любого и играй, – ответил дедушка.

– Я с Тамерланом играть хочу… – сказала я.

– А я хочу шашлык из Тамерлана кушать. Вот посмотришь, какое я тебе самое лучшее место дам. Я знаю у барана такое место… Тебе понравится.

– А почему человек чувствует?

– У человека душа есть.

– У Тамерлана тоже есть душа, я знаю.

– Откуда ты знаешь? Ты что видела, чтобы такие глупости говорить?!

– Я видела! Честное слово, видела!

– Где ты видела?

– Она у него на спине сидела!

– Ва-ба-бай, ну что ты придумываешь? Душа только у человека есть, у животных нет души.

– Дедушка, не режь, да, Тамерлана…

– Это – Аллаху жертва. Садака соседям дадим. Аллах хочет, чтобы мы жертвовали для него.

– Дедушка, возьми, да, другого барана…

– Все! Иди отсюда! Ноет и ноет над ухом! Айша! Забери ее отсюда!

Ой, какой Тамерлан был трус. Дедушка его поймал, когда он с пастбища вернулся, потащил за ноги во двор. Тамерлан встал, ногами затряс и упал на колени. Я убежала в сад. Зачем Аллах постоянно хочет жертву? Почему я не могу играть с Тамерланом, не понимала я, у него такие красивые голубые глаза? Почему Аллах забирает себе все, что я люблю?

У нас в саду – обрыв. Когда проходишь под тутовыми деревьями, яблочными, черешневыми, потом грушевыми и абрикосовыми, темно в саду становится – веток много. После абрикосовых начинается обрыв. Там очень глубоко. Под ним течет речка. Я могу схватиться одной рукой за дерево и наклониться вниз, чтобы посмотреть на нее. К речке можно спуститься – надо пройти все село, дорога будет спускаться, дальше будет дом генерала Казибекова, надо оставить сзади родник, еще чуть-чуть пройти, и будет речка. Уже не высоко, а под ногами.

В тот день, когда дедушка резал Тамерлана, я ничего не боялась. Подошла к обрыву, села прямо возле него: если упаду – ну и пусть. Я не хотела возвращаться домой. Они никогда не делают, что я прошу. Зачем мне туда возвращаться? Я подумала, что можно уйти за другие горы, потом еще за другие. Когда мы ехали сюда из города на маршрутке, мы проехали много гор. Конечно, мне придется долго идти, думала я, но через несколько дней я смогу дойти до города, я помню, где наша секция. Наверное, папа там ждет.