Орелинская сага. Книга вторая

– Да. Оно не глупая сказка, придуманная полубезумным Генульфом. Тот пропавший мальчишка на самом деле отправился на поиски. Он должен найти остальных детей Дормата, собрать их вместе и привести сюда, на Сверкающую Вершину. Тогда проклятие нашего предка будет снято со всех потомков безвинного Генульфа.

Донахтир на мгновение умолк. Шум за окном не прекращался, но разобрать, что происходит, было невозможно. Ольфан тоже все не возвращался, поэтому Великий Иглон заговорил снова:

– Верховный Правитель тем и отличается от всех остальных, что знает тайны, которые порой и знать бы не хотел. В Галерее Памяти мне было открыто такое, о чем я не могу вспоминать без содрогания, и что необходимо прекратить. Наш отец учил нас думать на несколько шагов вперед, и теперь я понимаю, как это сложно. Глядя вдаль легко споткнуться о маленький камешек, но если смотреть только под ноги, не заметишь, как расшибешься о более серьезное препятствие… Мне необходим был крепкий мир между нами и Нижними орелями, чтобы проклятие Хеоморна, наконец, исполнилось, и исполнилось без помех! Пусть дети Дормата придут сюда, и я сниму с себя бремя власти, как тяжелую одежду с крыльев… Но, видимо злые слова, посланные нашим пращуром вослед невинно изгнанному, бросают тень и на нас. Поэтому Судьба позволила Лоренхольду найти тело брата, и моя ложь будет раскрыта.

– Но тебе не обязательно говорить, что ты все знал, – краснея и опуская глаза, тихо проговорил Форфан. – Ни я, ни дядя тебя не выдадим.

– Нет.

Донахтир решительно покачал головой.

– Теперь не могу. Теперь это будет трусливой ложью ради себя самого. А я не позволил бы себе такого, даже будучи простым орелем, и, уж конечно, не стану этого делать сейчас. Я пока еще Великий Иглон! Так что не упрекай меня, брат. Лучше поддержи снова. И рука об руку мы встретим надвигающуюся грозу тверже, чем та скала, о которой ты говорил.

Смущенный Форфан не успел ничего ответить. В покои Правителя вернулся Ольфан с новым, не самым радостным известием. Он сообщил, что Лоренхольд еще не прибыл, а шум внизу был вызван ссорой между двумя рофинами.

Получилось так, что один из них прилетел, чтобы занять наблюдательный пост на вулкане, а другой как раз собирался на отдых. Перекинувшись парой слов о последних новостях, оба обнаружили, что воспринимают происшедшее совершенно по-разному. Первый считал Нижних орелей убийцами, которых следовало наказать, а второй, напротив, винил во всем Лоренхольда, затеявшего ссору, толком ни в чем не разобравшись. Он считал поселян мирным и несчастным, из-за неумения летать, народом, не способным совершить убийство.

Оба начали отстаивать свои точки зрения и, чем дальше, тем яростнее. Стражи дворца, орели, пролетающие мимо и стоящие на площади в ожидании Лоренхольда, проявили к ссоре живейший интерес. Очень скоро разросшаяся толпа зевак раскололась на две враждебные части, каждая из которых считала верной только свою позицию и ни в какую не соглашалась с другой.

Появление Ольфана немного разрядило обстановку, и страсти поулеглись, но вид ругающихся орелей расстроил бывшего Иглона чрезвычайно.

С тяжелым сердцем возвращался он к Правителям, между которыми тоже не все было ладно. Но перемена, произошедшая с братьями, сразу бросилась в глаза. Взгляд Донахтира обрел прежнюю прямоту и ясность, а смущенный Форфан, слушая рассказ дяди, несколько раз посмотрел на Великого Иглона с прежней преданностью и любовью.

– Что ж, – вздохнул Донахтир, когда Ольфан закончил, – все это очень печально. Мы с Форфаном, как раз говорили о том, что Иглонам теперь, как никогда, необходимо сплотиться. Полагаю, нужно немедленно послать за братьями, а Лоренхольда с товарищами до их прибытия попросим погостить во дворце. Здесь они все подробно расскажут и ответят на вопросы, которые неизбежно возникнут. Надеюсь, ситуация не такая уж и страшная, и мы сумеем убедить молодых людей, что крайние меры нежелательны. Не глупцы же они, чтобы не понимать – сейчас важнее всего восстановить согласие между орелями. И, если нам удастся успокоить Лоренхольда, то, с его помощью, мы найдем способ успокоить и тех, кто требует расправы над поселянами.

Форфан согласно кивнул, а Главный Страж дворца низко поклонился племянникам.

– Рад, что между вами снова понимание, – сказал он с облегчением. – Я немедленно пошлю рофинов в остальные Города, а сам, пожалуй, полечу навстречу Лоренхольду. Как бы он не наболтал лишнего по дороге.

– Братьям ты тоже расскажешь про Старика? – спросил Форфан, когда дядя скрылся за дверью.

– Видимо придется, – вздохнул Великий Иглон. – Не хотел я прежде времени, но оно, кажется, уже пришло. Хотя, и не совсем так, как мне бы хотелось… Но, – прибавил он после минутного молчания, – больше никто о детях Дормата знать пока не должен.

На это Иглон Восточного города понимающе наклонил голову.

– Теперь ступай, Форфан. Тебе нужно приготовиться к встрече братьев, а мне подумать, какими словами успокоить Лоренхольда, чтобы он не счел себя обманутым.

Однако относительный покой в душе Донахтира, вызванный принятым решением, оказался недолгим. Надежды на тихую развязку возникшей проблемы рухнули под утро, когда до слуха, так и не заснувшего Правителя, донесся звук множества хлопающих крыльев, тут же сменившийся громкими криками. Поначалу Донахтир подумал, что прибыли его братья, и орели на площади их приветствуют. Он только удивился, что Иглоны взяли с собой такую многочисленную свиту, но вбежавший в покои побледневший Ольфан все разъяснил.

Крики вызвало появление Лоренхольда, но не живого, как ожидалось, а убитого поселянами. Его принесли орели, бывшие с ним, и целая делегация из Нижнего Города, где печальная процессия делала остановку.

Свет померк в глазах Великого Иглона!

Не помня себя, спустился он в Зал Совета, куда уже поспешил Форфан со свитой и все несшие службу во дворце.

Огромное круглое помещение быстро заполнилось. Недалеко от входа, отдельной группой стояли прилетевшие орели во главе с Тористином, а на выдвинутой в самый центр скамье лежало тело Лоренхольда.

Тяжело было Донахтиру слушать рассказ о происшедшем. Тяжело смотреть в мертвое лицо своего подданного и в горящие гневом лица остальных. Но еще тяжелее делалось ему при мысли о том, что сейчас он должен будет уговаривать их отказаться от мести! И, чем живописнее расписывал Тористин коварство поселян, тем сильнее крепла в Правителе уверенность в своей правоте. Незамутненное гневом сознание Великого Иглона легко усмотрело за всеми домыслами и преувеличениями истинную картину происшедшего. Случайность! Опять случайность! Но какая нелепая, какая ужасная и злая! Ах, зачем эти мальчики были так любопытны в той, другой, такой спокойной жизни! Может быть, действительно не стоит нарушать правила, создававшиеся веками и веками же проверявшиеся на прочность?!…

– В смерти Тихтольна несомненно виноват тот, якобы исчезнувший мальчишка-поселянин, – говорил, между тем, Тористин. – Но Лоренхольд был уверен, и мы все с ним согласны, что парня просто где-то прячут. Убийцу же самого Лоренхольда мы видели собственными глазами и готовы указать, если он еще в поселении. А, если сбежал… Великий Иглон, только прикажи, и, куда бы он ни скрылся, мы достанем его, а заодно и того, другого!…

Остальные орели возбужденно загалдели, кивая головами. Их крылья взметнулись вверх, словно юноши готовы были немедленно лететь обратно, на поиски убийцы. Но Великий Иглон поднял руку, и шум мгновенно стих.

– Вам следует успокоиться, – бесстрастно сказал он. – Орелям не пристало под влиянием минуты совершать поступки, которые потом нельзя будет исправить, и воспоминание о которых будет жечь стыдом.

– Но, Правитель! – слегка опешил Тористин, – стыдом нас может жечь только то, что мы оставим безнаказанной смерть наших сородичей! Разве ты не собираешься покарать убийц?!

Вместо ответа Донахтир подошел к лежащему на скамье Лоренхольду, встал перед ним на колени и замер, накрывшись крыльями, как шатром.

Все бывшие в Зале Совета устыдились. Гнев, смятение и жажда мести заставили их забыть об Обряде Прощания, и сейчас, вслед за Правителем, орели, один за одним, стали опускаться на колени и шептать свои скорбные слова под покровом собственных крыльев.

Однако Донахтир не только прощался. Сквозь неплотно сомкнутые перья он смотрел в безжизненное лицо Лоренхольда и просил у него прощения. «Не мне судить тебя, – мысленно произносил Великий Иглон, – как не вправе я судить и Тихтольна. Вернулись бы вы живыми и невредимыми, я бы пожурил вас, как беспокоящийся отец и разъяснил бы, в чем вы были не правы. Но вы оба погибли, а, значит, бессмысленно теперь искать тот поворот на дороге вашей жизни, где вы свернули не туда. Выбор уже свершился и принес свои печальные плоды. И ты, Лоренхольд, и твой брат – вы сами распорядились своими жизнями. Мне же сейчас придется распорядиться жизнями других. Не думаю, что вам станет легче, если я приму решение, которое приблизит еще чей-то конец. Мне не видится злой умысел в том, что произошло с вами. Лишь случайность! Ужасная, но спровоцированная вами же! Поэтому, каким бы бессердечным ни сочли меня ваши товарищи, я не стану мстить, ни за твою смерть, Лоренхольд, ни за смерть твоего брата… Простите меня!…».

Великий Иглон решительно поднялся и бесшумно, но твердо ступая, прошел к возвышению, на котором стояло Кресло Правителя. Оттуда, не садясь, а лишь опершись о высокий подлокотник, смотрел он, как один за другим заканчивали Церемонию Прощания орели. Оттуда же, едва заметным кивком, позволил стражам дворца унести мертвое тело. И только когда Лоренхольда вынесли, а в Зале остались одни живые, Правитель позволил себе сесть.

Все молчали.

Тористин, слегка остуженный прощанием с товарищем, неловко переминался с ноги на ногу. Прилетевшие с ним орели тоже не знали, что сказать, и в повисшей тишине было слышно только, как Ольфан, ожидающий прилета Иглонов на внешней террасе, отдает приказания стражам.

Наконец Донахтир устало спросил:

– Чего вы требуете от меня?

– Мести, Правитель, – глухо произнес Тористин.

– Какой же мести ты хочешь?

– Великий Иглон сам это решит. Нам же позволь отыскать убийц и доставить их сюда.

Донахтир прикрыл глаза.

– Судя по всему, ты ждешь, что я воздам смертью за смерть, убийством за убийство? Но не содрогнешься ли ты, если следом за телом Лоренхольда, опущенным в вулкан, я велю сбросить туда же и того, кто его нечаянно убил?

– Нет, Правитель, не содрогнусь! – ответил Тористин, не задумавшись ни на минуту.

По Залу пробежал ропот, а глаза Великого Иглона снова широко распахнулись, и те, кто стоял ближе, заметили в них страх.

– И ты сам сможешь его туда столкнуть?! – спросил Донахтир слегка изменившимся голосом.

– Я теперь многое смогу, чего раньше не мог, – твердо сказал Тористин.

Казалось, что его гнев обрел второе дыхание. Решительно тряхнув головой, словно сбрасывая оцепенение недавних печальных минут, Страж дворца Нижнего Города шагнул вперед, и кулаки его сжались.

– Ты не видел, Правитель, искаженных злобой лиц поселян, когда они бились с нами! Не слышал, с каким цинизмом говорил их старейшина о смерти нашего Тихтольна! Они чувствуют себя уверенно, оттого, что не сомневаются – Великий Иглон орелей со Сверкающей Вершины их сурово не накажет! Он добр, милосерден и ценит чужую жизнь! Мы сами внушали им это постоянно! Но наше благородство, как и все НАШЕ, злит их, вызывает зависть!… Я и сам всю жизнь гордился тем, как добр и миролюбив мой народ, но сейчас думаю, что наша доброта очень похожа на глупость!…

В Зале охнули, но не все, и чуткий слух Донахтира это сразу уловил.

– Как смел ты сказать такое Великому Иглону! – воскликнул Форфан.