Орелинская сага. Книга первая

Генульф внял ее словам и пообещал в следующую вылазку обязательно взять их с собой в Долину. Этого Рофана никак не ожидала, и несколько дней ушло на ее уговоры, пока она не сдалась, мудро рассудив, что пусть уж лучше будет так, чем постоянно жить со страхом, что в один прекрасный день Генульф совсем не вернется. Однако она оговорила, что самый младший из сыновей – Дорхфин – все же ещё не полетит, чем вызвала бурю протестов со стороны мальчика. Весь день, пока отец с братьями отсутствовали, он дулся на мать и, почему-то, на сестер, и ни за что не хотел спускаться со скалы, с которой высматривал, не возвращаются ли старшие братья обратно.

Когда вечером вся семья собралась в гнездовине, восторгам не было конца! Одно дело представлять все по рассказам и, совсем другое, увидеть это же самим. Фостин, Хорик и Форехт не могли усидеть на месте, пересказывая матери то, что она и так миллион раз слышала от их отца. Но, слушая их, Рофана с грустью заметила, что ее обожаемые мальчики стали совсем взрослыми юношами и недалеки от того, чтобы разделить помешательство Генульфа. Рассказывая, они все чаще упоминали о бескрылых девушках, прекраснее которых, по их мнению, никого на свете не было, а муж только посмеивался и многозначительно подмигивал Рофане. Когда все улеглись, он пытался ее успокоить, уверяя в быстротечности юношеских впечатлений, но, довольно скоро, им пришлось убедиться, что восторги их сыновей вызывают чувства более глубокие, чем это могло показаться вначале. Когда через год бескрылые снова вернулись в Долину, только слепой мог не заметить, что составились три влюбленные пары.

Немного понаблюдав за молодыми, старейшина кочевников с Генульфом решили, что неплохо им было бы породниться. Ранние браки были у бескрылых делом обычным. А ореля чрезвычайно подкупило то обстоятельство, что влюбленные девушки были согласны ради своих избранников на жизнь в горах. Но тут возмутилась Рофана. Узнав о принятом решении, она заявила, что по орелинским законам такой ранний брак недопустим и, что обычаи бескрылых ей – орелине – не указ! Она была полна решимости стоять на своём до конца, и это вызвало первую в их жизни с Генульфом ссору.

Он буквально взорвался гневом! Напомнил, что много лет назад его лишили права называться орелем, поэтому, теперь и он, и вся его семья, могут себе позволить жить так, как им хочется, не сверяясь с какими-то дурацкими законами! «И, кстати, – добавил напоследок Генульф, – все орелинские клятвы и проклятия тоже не имеют теперь никакого значения». И тут Рофане стало страшно.

Память унесла ее в те далекие дни, где, поддерживая несчастного изгнанника, она спускалась в Низовье и слушала его рассказ. Генульф вспоминал, что в то время, когда Дормат рассорился с амиссиями, Северный город был Главнейшим, и именно в его дворец слетелись все Иглоны, чтобы уговорить брата не спешить с женитьбой. Вечером, идя в свои покои по внешней террасе, Генульф услышал из внутренних комнат голос Дормата. Судя по всему, Великий Иглон разговаривал с кем-то из братьев, так как только перед ними он мог не скрывать ни раздражение, ни досаду. Генульф тогда быстро удалился, чтобы не унижать себя подслушиванием, пусть даже и невольным, но одну фразу он, все же, услышал. С презрительным смешком Дормат произнес: «вот и все секреты Великого Знания…».

Тогда эти слова мало что значили, но, после череды несчастий, Генульф вспомнил о них и ужаснулся. Неужели Великий Иглон открыл кому-то самое сокровенное?! А, когда подозрение пало на него, совсем растерялся. Он понял, что кто-то действовал по заранее продуманному плану, выведав у Дормата Знание, и хладнокровно использовал его прикрываясь им, Генульфом, от разоблачения. Но кто? Хеоморн? Зачем ему? Ради власти Великого Иглона? Чушь! Он не мог быть уверен, что ему эту власть отдадут. К тому же, Хеоморн был столь ревностным сторонником соблюдения всех древних обычаев, что ни за что на свете не стал бы вносить такую сумятицу в веками отлаженный порядок. Нет, он не мог! Да и никого из братьев не представлял Генульф в роли циничного убийцы.

До последнего момента Иглон Северного города надеялся, что кто-нибудь подумает так же и выступит в его защиту, но этого не произошло. Летописец Гольтфор сделал, было, слабую попытку, однако, стоило Хеоморну задать ему прямой вопрос: зачем амиссиям клеветать на их брата, смутился и отступил. И тогда Генульф решил принять свою судьбу. Раз все вокруг, с легкостью, признали в нем злодея и негодяя, значит, ему нечего делать среди орелей! Он был даже благодарен Хеоморну за столь скорую расправу и изгнание, а посланное вослед проклятие вообще не воспринял всерьез. Но вот Рофана… своим благородным поступком она тронула до глубины души! Ее Генульф губить не хотел и долго уговаривал вернуться. А, когда понял, что уговоры бесполезны, тогда и рассказал все о своих подозрениях, чтобы она поняла и поверила в его невиновность. Девушка пришла в ужас! Она не могла взять в толк, почему Генульф не защищался и не рассказал обо всем Иглонам и Большому Совету, требовала идти назад, но он наотрез отказался. Амиссии указали на него, что же теперь, валить вину на другого? Рассказать об услышанном, значит бросить тень на весь род Великих Иглонов. Кто из подданных станет их после этого уважать?

Рофана, кажется, поняла и, после этого, занавес над прошлой жизнью окончательно опустился.

Никогда больше не вспоминали они о былом и, устраивая свою новую жизнь, даже как-то подзабыли, что Фостин не приходится им сыном. Но прошлое вернулось само, в облике амиссии, так напугавшей детей. Она заявила Генульфу, что посланное проклятие не исчезает само собой. Чтобы исчезнуть, оно должно исполниться, иначе, беды будут множиться, и множиться, а старая история не кончится никогда. Поэтому, святая обязанность Генульфа – найти детей Дормата и доставить их на Сверкающую вершину. Она даже дала некоторые ориентиры, весьма, впрочем, туманные, но объяснила это тем, что он должен был искать исчезнувших наследников вообще безо всякой помощи.

Орелин не знал, как ему отвертеться, ссылаясь на то, что не может оставить Рофану и детей, не поставив, хотя бы старших, на крыло, и на то, что условия их жизни не до конца созданы. Амиссия не возражала, но взяла с Генульфа клятву. Он не должен затягивать с поисками и начнет их при первом же удобном случае.

Вечером, в гнездовине, Генульф пытался найти сочувствие у Рофаны, но она, на удивление серьезно отнеслась к словам амиссии и готова была выпроводить его, едва ли не утром. Генульф даже сделал несколько пробных вылетов, по ее настоянию, с каждым разом удаляясь от дома все дальше, чтобы приучить крылья к долгому полету, но…

Увы! Встреча с бескрылыми положила всему конец. Новые сильные впечатления пали на благодатную почву старой обиды. Бывший Иглон решил, пусть изгнавшие его сами разбираются со своими бедами, а он начинает новую жизнь, далекую от дряхлых законов и узкого мирка Сверкающей Вершины. За право пренебречь данной клятвой он расплатился сполна и несправедливым обвинением, и жестоким наказанием. И теперь Рофане, увидевшей особенно ясно, как мало в ее муже осталось от ореля, стало страшно, как никогда. Несдержанная клятва могла навлечь на них беды куда большие, чем те, что принесет ее бывшим сородичам посланное сгоряча проклятие.

Сделав вид, что не желает длить ссору, Рофана ушла, якобы собирать листья, но, на самом деле, ей нужно было все хорошенько обдумать. Перечить мужу и дальше представлялось ей большой глупостью. В конце концов, ранний брак сыновей был наименьшим из зол, поэтому, приняв решение, она вернулась и объявила Генульфу, что согласна на свадьбы, но через год. Этот срок, пояснила Рофана, необходим для того, чтобы юноши смогли построить гнездовины для своих будущих жен и хорошенько в них обустроиться. Да и девушкам не мешало бы немного повзрослеть и проверить свои чувства. А через год она с радостью примет невесток и поможет им освоиться в новых условиях.

Генульф был несказанно счастлив тем, что жена перестала упрямиться, и кинулся к ней с объятиями, но она его остановила. «Я поступилась своими принципами не просто так. Ты должен пообещать, теперь уже мне, что, сразу после свадеб, отправишься на поиски детей Дормата, а этот год потратишь на подготовку и сборы». Генульфу ничего другого не оставалось, как пообещать, хотя, и не без некоторого смущения.

Бескрылые сочли условие Рофаны очень разумным, а когда узнали, что орелю предстоит долгое путешествие, снабдили его теплой одеждой и посоветовали впредь не отказываться от их угощения, а приучать себя потихоньку к земной пище.

Все складывалось прекрасно! Гнездовины строились и получались очень красивые и просторные. Рофана перекраивала и перешивала одежду бескрылых, делая ее более пригодной для ношения орелем, а Генульф, без устали тренировал крылья, укрепляя их для долгих перелетов. Супруги высушили множество плодов Кару и уложили их в мешки, которые тоже подарили бескрылые. Они были сшиты из шкур животных и очень удобны для долгого пути. В них переносить пищу оказалось гораздо легче, чем в каменных сосудах.

За заботами и хлопотами год пролетел совсем незаметно. Зато, когда бескрылые, в очередной раз, вернулись из своих походов, все уже было готово, и к свадьбам, и к последующей жизни молодых семей, и к отлету Генульфа. Несколько дней и ночей горели в Долине костры и слышались смех и веселые возгласы во здравие молодоженов. Ради такого события, вся семья орелей спустилась со своих гор. Дорхфину и Усхольфе позволили лететь самим, а младшую Ланорфу несли на руках старшие братья. Рофана впервые увидела бескрылых, хотя, со слов мужа имела о них весьма объемное представление. Ее многое удивляло в их земной жизни. Кое-что пугало, кое-что приводило в восторг, но, как ни старалась орелина, она так и не смогла понять, что во всем этом было такого, из-за чего Генульф готов был забыть самого себя.

Она искренне радовалась, видя счастливые лица сыновей, и не испытывала неприязни ни к бескрылым вообще, ни к юным невесткам. Ей было весело слушать их непонятную речь, диковатые песни и смотреть на возню их малышей. Но, все равно, Рофана еле дождалась окончания праздников, чтобы скорее лететь к себе в гнездовину. Там, в привычном уюте, она почувствовала такое умиротворение, что поразила всех домашних совершенно молодым, заливистым смехом, когда смотрела, как ее сыновья приносят в Гнездовище своих молодых жен. Девушки впервые оказались так высоко в горах, да ещё таким невероятным способом – на руках мужей, поэтому об их приближении было слышно уже издалека: все три исправно визжали от ужаса и восторга. Они прилетели растрепанные, совершенно счастливые и, кажется, ещё больше влюбленные.

Все в новом месте вызывало у них удивление, а гнездовины привели в полный восторг. Оказалось, что будущий дом в горах девушки представляли, как какую-то каменную пещеру, и не ожидали ничего подобного. До позднего вечера все семейство орелей водило новых сородичей по крошечному пятачку Гнездовища, и восторженные возгласы бескрылых девушек наполняли сердца хозяев горделивым удовольствием.

Но ночью в своей наполовину опустевшей гнездовине Рофана долго не могла уснуть. Она слушала, как в детской, подхихикивая, перешёптываются её дочери, улавливала из бывшей комнаты сыновей одинокое посапывание Дорхфина, чувствовала рядом равномерное дыхание мужа и думала о скорой разлуке. Невероятно, даже в страшном сне ей не могло привидеться, что думать об этом она будет с облегчением. Нет, конечно, мысли о скором путешествии Генульфа темной незримой тенью весь этот год омрачали даже самые радостные дни, но дальше откладывать исполнение долга было невозможно. «Чем скорее приступишь к неприятным обязанностям, – рассуждала Рофана, – тем скорее вернуться покой и беззаботность. Генульфу, конечно, придется нелегко – он не уверен в необходимости того, что должен совершить. Но проклятье было произнесено и слово было дано. И теперь никто, кроме него не может этого поправить».

Генульф, видимо, это тоже понимал, потому что не прошло и двух дней, как он объявил о своем отлёте. Рофана заботливо собрала мужа и долго не могла разжать рук, когда обнимала его на прощанье. Она и потом, после того, как орелин скрылся из вида, всё стояла и стояла на том месте, где он её оставил, словно боялась пошевелиться и обнаружить, что его рядом нет.

* * *

Рофана собралась ждать долго. Весь прошедший год она готовила себя к этому и решила, что, сколько бы времени ни прошло, но Генульфа она дождется, даже если для этого ей придется прожить ещё одну жизнь. О том, что он может не вернуться, орелина старалась не думать. Вернее, она рассуждала так: уж если Судьбе было угодно, чтобы именно Генульф искал детей Дормата, то она не допустит, чтобы он погиб. А, когда дети найдутся, ее муж отведет их на Сверкающую Вершину, и там уж пусть они сами разбираются и с Хеоморном, и с Большим Советом. Ее же Генульф будет свободен и вернется к ней, в свое Гнездовище. И станут они жить, как жили.

Рофане очень нравилось так думать, но она и помыслить не могла, что Судьба над ними просто посмеется.

Генульф вернулся меньше чем через месяц.

Он спустился со скал пешком, совершенно ободранный и страшно израненный. Ноги его едва слушались, крылья безжизненно повисли, и одно из них было безнадежно сломано. Ни кожаных мешков с едой, ни теплой одежды… Руки стали красными от крови, сочащейся из многочисленных глубоких порезов, и было совершенно непонятно, как он вообще смог вернуться. Видимо, одно лишь страстное желание добраться до дома вело его и поддерживало силы, потому что, едва увидев своих, Генульф свалился без чувств. И только еле слышимое дыхание подсказало Рофане, что он ещё жив.

Несколько дней и ночей несчастная орелина билась над мужем, вспоминая все, что знала из искусства ольтов. Дети и невестки помогали ей, кто, чем мог, но, видимо, знаний Рофаны оказалось недостаточно. Генульф в себя не приходил.

Тогда одна из девушек предложила обратиться за помощью к ее отцу, который умел врачевать. Бескрылые ещё не ушли из Долины, и Рофана, всю ночь и половину следующего дня, плела крепкие толстые веревки, чтобы на них можно было поднять в Гнездовище взрослого мужчину. Ещё полдня ушло на перелет с сыновьями в Долину и переговоры с бескрылыми, и только поздно вечером, испуганного высотой лекаря удалось доставить к больному. Рофана, с отчаяния, даже согласилась принести в Гнездовище огонь, и сама несла факел, далеко отставив его на вытянутых руках и освещая дорогу сыновьям, тащившим бескрылого.

При свете этого факела лекарь осмотрел Генульфа и остался очень недоволен его состоянием. Он попросил разрешения понаблюдать за орелем какое-то время и перенести сюда его младшего сына, который, несмотря на юный возраст, уже необычайно искусен в лекарском деле. Рофана на все согласилась, и уже с утра Хорик с Фостином полетели к бескрылым.

Прибывший с ними молодой человек действительно оказался настоящим лекарем. Он не так пессимистично, как его отец, отнёсся к состоянию Генульфа. И даже пообещал, что срастит крыло, вот только летать, по его словам, орелин уже не сможет.

Рофана всё это время старалась скрывать от бескрылых своё отчаяние и слёзы и держала себя с печальным достоинством. Но тут выдержка её оставила. От смешанного чувства облегчения и горечи слёзы, так долго сдерживаемые, вырвались, наконец, наружу и она зарыдала, более не таясь.

Выздоровление Генульфа шло очень долго. Юноша-лекарь отпустил отца, неуютно чувствовавшего себя в горах, а сам остался. Он не ушёл с бескрылыми, когда они, по обыкновению, покинули Долину, и не ушёл тогда, когда Генульфу стало настолько лучше, что он смог, наконец, рассказать, что же с ним всё-таки произошло.

Оказалось, что, простившись с семьёй, орелин взял курс на восток, где, по мнению бескрылых, должны были обитать роа-радорги. Они да ещё уиски очень подходили под ориентиры, данные амиссией. С них Генульф и решил начать свои поиски. А чтобы не затягивать путешествие, задумал срезать путь и перелететь через высокие горные хребты, как когда-то, когда он был Иглоном Северного города и орелем, летающим над облаками. Почему-то Генульфу вдруг страстно захотелось вновь испытать то волшебное чувство, которое охватывало его всякий раз, когда он распахивал крылья в свободном, счастливом парении и летел, одним только лёгким движением плеч, задавая себе нужное направление. Былое величие подняло в нём голову, и орелин устремился ввысь.

Однако, живя в спокойном Низовье, Генульф забыл о том, с какими мощными воздушными потоками, ему приходилось иметь дело на высоте. Он переоценил свои силы. Неудобная одежда бескрылых, хоть и перешитая Рофаной, всё-таки мешала, сковывала движения. Тяжёлые мешки с едой, казавшиеся такими удобными при перелётах в Долину и обратно, заметно отягощали руки. И очень скоро Генульф понял, что его крылья едва справляются с этими нагрузками и неудобствами. Он совсем уже решил спускаться ниже, но тут, на беду, началась буря.

По меркам Низовья, она и сильной-то особенно не была, но здесь наверху её мощи оказалось достаточно, чтобы ослабевшего орелина швыряло из стороны в сторону, как оторванный лист. Генульф занервничал, попытался спуститься, но сделал это неловко, слишком раскинув крылья, и был отброшен на скалы. Поначалу он ударился несильно, боком, так что серьёзных увечий не получил и даже не растерялся. Он быстро подсобрал крылья, намереваясь просто падать до тех пор, пока не поймает нужный момент для выхода из этого падения. Но новый более сильный и стремительный порыв ветра, откуда-то снизу, закрутил Генульфа и опять швырнул его на скалы, только теперь уже спиной. Орелин даже не сразу понял, что произошло. От вспыхнувшей, как молния, боли он на мгновение перестал дышать, слышать и вообще, что-либо чувствовать. Сознание только успело отметить, что он камнем летит вниз, и тут же угасло.

Очнулся Генульф у подножия скалы, о которую его ударило, на небольшой площадке, кое-где поросшей мхом. Вокруг валялись огромные валуны и, как он не разбился о них при падении, оставалось чудесной загадкой. Сломанное крыло постепенно наливалось нестерпимой болью, и очень скоро незадачливому путешественнику стало казаться, что его невероятное спасение было не таким уж благом… Дальнейший путь, бесспорно, заказан, значит, нужно искать возможность вернуться домой. Но для этого требовалось осмотреться и, как минимум встать. А этого орелин больше всего боялся. Что, если кроме крыла, сломанной окажется ещё нога или рука? Тогда – всё! Конец! Отсюда ему не уйти, и останется только разбить себе голову об один из этих валунов, если, конечно, раньше он не потеряет сознание.

Полуослепшими от боли глазами орелин рассмотрел недалеко от себя довольно удобный спуск и всё-таки попытался подняться. То, что его тело, если не считать обширного синяка на боку и мелких ссадин на спине, нигде более не покалечилось, вызвало тусклое удивление, но не больше. Начинался мучительный, бесславный путь обратно…

Генульф совершенно не помнил, сколько дней он то шёл, то полз, теряя сознание и без конца рискуя сорваться в какую-нибудь пропасть. Мешки с едой, конечно же, пришлось бросить, как и неудобную одежду бескрылых. Она хоть и грела, но от ползания по скалам превратилась в совершеннейшие лохмотья, которые цеплялись за каждый выступ и очень мешали. Удивительно, но сплетённая им плотная кольчуга из листьев, оказалась гораздо прочнее, и Генульф часто плакал по ночам, вспоминая, как они с Рофаной высушивали эти листья и раздёргивали их на волокна.

Он вообще много вспоминал. И особенно другой свой путь. Тогда он тоже шёл израненный и несчастный, но тогда рядом была Рофана… Рофана… Опять Рофана… Она не выходила у Генульфа из головы. Он обманул её надежды и не сдержал слова!.. Может не стоит теперь так цепляться за жизнь? Не нужно судорожно махать здоровым крылом, удерживая равновесие в опасных местах, а просто сложить его, разжать пальцы и упасть в блаженное небытиё. Тогда разом прекратятся боль, мучительный стыд, голод, усталость и ещё одно непонятное свербящее чувство, которому Генульф никак не мог найти объяснение. От этого всего так легко избавиться! Но не от Рофаны. Он не мог не вернуться, не мог малодушно предать ту, которая перекроила под него всю свою жизнь, и поэтому и шёл, и полз, и даже привык к боли, чтобы не отвлекала…

Рофана слушала рассказ Генульфа, как осуждённый слушает приговор. Вид постаревшего израненного мужа яснее ясного говорил ей о том, что он уже ничего не может поправить. Остаётся только покорно ждать, когда эхо проклятья пронесётся над их головами, а несдержанное слово нанесёт свой удар. Судьба явно наказывала Генульфа, но за что? За малодушие, проявленное на Сверкающей вершине? За отказ от самого себя? Орелина устала ломать над этим голову. Всё рано поделать ничего уже нельзя, а жизнь на месте не стоит. Её муж, похоже, выздоравливает, у невесток скоро появятся дети, да и молодой лекарь что-то подзадержался в Гнездовище. Сначала Рофана думала, что он просто не долечил Генульфа и ждёт, когда тому станет хуже, чтобы быть рядом и оказать помощь. Но очень скоро заметила, какие понятные и о многом говорящие взгляды кидает на бескрылого юношу её Усхольфа, и всё поняла. Мужу она решила до поры ничего не говорить, но он и сам догадался. И, когда силы к нему окончательно вернулись, молча взялся за строительство новой гнездовины. Так у орелей образовалась ещё одна семья.

А потом стали появляться дети. У бескрылых невесток они рождались по-земному, что безумно напугало Рофану, а у Усхольфы – обычным орелинским способом. Но крылья у всех были одинаково непригодны для полетов. Рофана, первое время, надеялась, что они ещё вырастут. А когда поняла, что даже выросшие, они не поднимут своих обладателей выше деревьев Кару, страшно огорчилась. Хотя, во всем остальном, малыши были очаровательными! Бабушке доставляло огромное удовольствие носиться за ними по всему Гнездовищу, вытаскивать из самых неожиданных мест и ласково учить уму-разуму.

Скоро женился на бескрылой девушке Дорхфин. Он с братьями, наконец-то стал летать в Долину, когда новые сородичи возвращались из своих странствий. Иногда к ним присоединялись и Усхольфа с Ланорфой. И, хотя последняя ещё не нашла себе любимого, Генульф, после свадьбы Дорхфина, решил построить гнездовину и для нее.

Он заметно постарел внешне и, как-то потускнел душой. Первые внуки очень обрадовали орелина, но потом он опять впал в странную задумчивость и стал надолго уходить один, как когда-то, после встречи с амиссией. Рофана не мешала ему, понимая, что в уединении ее муж ищет покой.

Они не вспоминали больше про детей Дормата. К чему? Однажды, правда, Генульф как-то уж очень пристально и долго наблюдал через окно за работающим Фостином, и Рофана догадалась, о чем он думает. Но это было всего один раз. Потом старый орелин возобновил свои одинокие прогулки, которые явно шли ему на пользу. А сама она, за строительством гнездовин, свадьбами и рождениями действительно стала обо всем забывать. Но, видимо таково назначение необдуманных проклятий и невыполненных клятв: они напоминают о себе именно в тот момент, когда о них счастливо забывают.

Однажды Генульф вернулся с прогулки, как никогда, возбужденный. Рофану он попросил пока ни о чем не спрашивать – сам расскажет, когда время придет. Но потом не удержался и доверительно шепнул, что нашёл способ поправить то, что ему не удалось исполнить. Больше он ничего не говорил, но достал все свои инструменты, придирчиво их осмотрел и, отобрав нужные, снова ушёл. Рофана сначала встревожилась. Но, видя, как день за днем, ее муж возвращается все более радостный и все более увлеченный своей идеей, решила: что бы он ни задумал, а это вернуло его к жизни, и, значит, мешать она не станет. Пусть занимается. По крайней мере, с его лица исчезли опасная задумчивость и хандра.

Генульф действительно воспрял духом. Он уходил засветло, а возвращался в сумерки, весь засыпанный какой-то белой пылью. Шёл прямиком к каменной чаше, которую выдолбил давным-давно для дождевой воды, мылся, слушал в гнездовине рассказы Рофаны о том, что произошло за день, и шёл спать. А утром все повторялось сначала.

Дети, первое время, пытались дознаться, чем так увлечен их отец и, даже хотели за ним проследить. Но следить Рофана строго-настрого запретила. А поскольку на их расспросы никто ничего вразумительного не отвечал, они скоро оставили бесплодные попытки что-либо разузнать и занялись своими собственными делами. Их, кстати, в Гнездовище заметно прибавилось. Ещё на свадьбе Дорхфина старейшина бескрылых подарил Рофане мешочек каких-то зернышек, сказав, что «это прорастет даже на камнях». И, помня, как орелина боится всего нового и чужого, добавил, что ее невестки знают, как с этим управляться и помогут. Рофана поблагодарила, но, подумав, как тяжело им с мужем было привыкать к плодам Кару, решила у себя ничего не сажать и отдала все зернышки невесткам и зятю. И теперь молодые семьи были страшно увлечены посадками. За каждой гнездовиной расчистили по небольшому участку, обнесли их каменными ограждениями от ветра и повтыкали зернышки прямо под траву Лорух. Довольно скоро в местах посадок что-то проросло ко всеобщему ликованию, и невестки пообещали изумленной Рофане невиданные яства из плодов того, что должно было здесь вызреть. А пока они коротали вечера вместе с ней, учась плести детскую одежду. Им скоро снова предстояло стать матерями.

Конечно, Рофана не могла не радоваться тому, что происходило в Гнездовище. Она уже успела полюбить бескрылых, хотя и не так самозабвенно, как ее муж. Но, когда несколько молодых людей из Долины, привлеченные рассказами ее детей, пожелали обосноваться в Гнездовище, Рофане это явно пришлось по сердцу.

Одно только обстоятельство удручало ее все больше и больше: Генульф постепенно становился здесь совсем чужим. Тайна, которой он так увлеченно занимался, совершенно отдалила его от детей, а их от него. Дни проходили за днями, месяцы складывались в годы, и все полностью утратили интерес к тому, что делал Генульф. В один прекрасный день Рофане, с горечью подумалось, что не вернись он однажды вечером в Гнездовище, никто этого, пожалуй, и не заметит. Да и он, когда приходил, уже не слушал, с прежним интересом, о том, что происходило дома. Его совершенно не взволновал рассказ о свадьбе Ланорфы, которая прошла без него, ничуть не удивили проросшие зерна и подселившиеся к ним молодые люди. Генульф ни на что не реагировал. Он только смотрел светящимся от внутреннего удовлетворения взором, куда-то сквозь Рофану, и уходил спать. Однажды она решила ничего ему не рассказывать, но он этого даже не заметил. Вся жизнь Генульфа заключалась теперь в таинственной работе, которую он делал, и которая никому уже не была нужна. В жизни Гнездовища, если не считать состояния Генульфа, ничего страшного не происходило. Может, все же, Судьба решила оставить их в покое?

Рофана тоже старела. Работа мужа и ее давно перестала интересовать, поэтому орелина не сразу разобралась в своих чувствах, когда все переменилось. Как-то раз, поставив перед мужем еду и сев с ним рядом, скорее, по бессмысленной привычке, чем по велению души, Рофана страшно испугалась, услышав его голос. «Завтра вместе пойдем, – прохрипел отвыкший от речи Генульф, – пора тебе все узнать». Больше он ничего не добавил и ушёл спать. А утром, поманив жену одним только жестом, отправился привычной дорогой.