Онтологически человек

Один из дану плавным движением поднялся навстречу, зашуршали просторные шелковые одеяния. Второй, чуть помедлив, последовал за ним. Женщина осталась сидеть, разглядывая их исподлобья.

– Доброго дня, – сказал дану. Он был будто с витража – высокие скулы, удлиненное, спокойное, почти неподвижное лицо, на котором «терпение и радушие» начертано, как на щите. – Как долетели?

– Ужасно медленно, – Вран оправил манжет. Блеснула запонка. – Что вы все находите в этих железках?

Дану прижмурился.

– Как был ты ретроградом, Вран, так и остался.

– Увы, – без малейшего сожаления сказал отец.

Нимуэ ощутила, как тяжелая ладонь легла ей на плечо.

– Позволь представить, – произнес Вран. – Эльфин. Мирддин. Керидвен.

Эльфин приветственно кивнул.

Второй названный, Мирддин, с заминкой повторил жест. Он выглядел копией Эльфина – минус мантия, минус невидимая броня, минус возраст. Графичная челка, водолазка под горло, штаны, ботинки. Набросок пером вместо картины маслом. Нимуэ с удивлением поняла, что, кажется, видит того, кто живет так же недолго, как и она сама. Это было очень странно.

– Я – Нимуэ, – сказала она в который раз.

Сидящая женщина дернула краем рта:

– Да уж понятно. – Что-то было не так с ее временем – спрессованным, концентрированным, спутанным, как клубок. Она казалась и младше, и старше всех присутствующих одновременно. Чего-то в ней не хватало или что-то, наоборот, было лишнее.

– Достопочтенная Керидвен – человек, – шепнула мать, отводя Нимуэ к креслу. – Со всеми вытекающими последствиями.

– Это какими, например? – громко осведомилась Керидвен.

Мирддин застыл. Эльфин вздохнул. Вран хмыкнул.

– Например, люди гораздо более ранимы. И нам следует это учитывать, – сказала мать.

Эльфин чуть заметным движением тронул Керидвен за локоть.

– Что такое человек? – спросила Нимуэ.

– Двуногое прямоходящее без перьев, – проворчала Керидвен, расправляя многослойные юбки. На большом пальце вспыхнул и погас рубиновый перстень.

У Нимуэ начинала кружиться голова. Их всех было слишком много. Слишком много для одного маленького места. Что-то ходило, сжимая круги, левиафаном под днищем лодки, отчего ясный летний день начинал казаться ненастоящим.

Она села, сложив руки на коленях, и попыталась отстраниться. Голоса отступили, но легче не стало. Ветер месил над озером облака, то сминая их в комья, то размазывая полосами. Было душно, как перед грозой.

Вдруг воздух дрогнул и разошелся, пропуская высокую седую женщину. Беседка будто рывком раздалась вверх и в стороны. Пространство и тишина заполнили собой все, одновременно разделяя и соединяя собравшихся.

Все встали.

Женщина обвела их взглядом. Зеленые глаза были самым ярким пятном на ее бледном лице.

– Привет вам – от меня и от Круга.

Она сделала плавный жест. Нимуэ поняла, что делает шаг вперед. Краем глаза она заметила, что Мирддин делает то же самое.

– Я – Рианнон, дети, – сказала женщина. – Всякая новая душа – это бесконечно драгоценное приобретение для Авалона. Единый, – что-то прошло тенью в ее голосе, как всегда у матери и отца при упоминании этого имени, – в своей непостижимой милости посылает их нечасто. Работа тех, кто послужил вашими проводниками сюда, почти закончена. Ваша работа начинается сейчас. Я надеюсь, что она не будет тщетной.

Рианнон протянула вперед руки. Нимуэ ощутила прикосновение – прямо над переносицей, там, куда обычно приходится контакт визора. Мир отодвинулся, став одновременно четче.

У Рианнон в ладони оказалась прозрачная чаша. Она протянула ее отцу:

– Вран.

– Я не вмешиваюсь в происходящее здесь ни словом, ни делом, ни мыслью, – тяжело произнес отец. Медленно, будто с усилием поднял руку и бросил черное птичье перо в чашу – вертикально вниз, как дротик.

Рианнон повернулась к матери.

– Эйрмид.

Мать повторила формулу. Голос у нее чуть дрогнул. В чашу лег белый округлый камешек. От Эльфина достался коготь. Тон у него был хорошо поставленный, будто он тренировался.

– Керидвен.

– Что, и я? – Женщина усмехнулась краем рта.

– И ты, – без улыбки кивнула Рианнон.

Женщина сдернула с пояса ножичек, обрезала прядь волос и ссыпала ее в чашу. Слова ее звучали досадливо.

Чаша сомкнулась, превратившись в прозрачный шар. В нем, как в невесомости, плавали заключенные предметы. Рианнон опустила сферу на треножник в центре беседки.

– Пора, – сказала она.

Дальнейшее как-то смазалось – они прощались на причале, обсуждали какие-то технические детали, Эйрмид спрашивала, можно ли пользоваться коммом. Энгус утверждал, что связь может сбоить, Вран пенял на технический прогресс и грозил воспользоваться голубиной почтой, Нимуэ обещала, что найдет способ попроще, все смеялись… Все это было как сквозь стеклянную стену. Слова скользили по поверхности, не отражая происходящего. Когда флаер взмыл вверх, Нимуэ вздохнула с облегчением.

Последней ушла Рианнон – просто исчезла, была, и нет ее.

Мирддин качнулся с пятки на носок, провожая взглядом следы в небе.

– Ты заметила, – сказал он. – Они все напуганы.

Нимуэ покатала на языке слово. «Страх» – это было из мира рыб, птиц, зверей, живых-неразумных; острое, охватывающее все существо нежелание того, что может произойти. Она попыталась совместить «Вран» и «напуган», и у нее не вышло. Но что-то, теснившееся вокруг, мешавшее дышать и двигаться, отступившее с прикосновением Рианнон, должно было как-то называться. Может быть, оно называлось именно так.

– Чем можно было их напугать? – спросила она.

Мирддин смерил ее взглядом.

– Вот и мне интересно.

– Есть вещи, которые они не могут пережить за вас. Оттого за вас и переживают, – Энгус прищелкнул языком, явно довольный каламбуром. – Идите-ка обживайтесь, утро вечера мудренее. Мирддин, айда за мной! – Энгус махнул рукой и размашисто зашагал вдоль берега.