Медный король

Глава третья

Он вспоминал его не раз, когда нужно было собраться, забыть о боли и усталости, повторить еще раз, без остановок, сложную серию ударов, блоков, переворотов. Когда мышцы деревенели, а связки готовы были разорваться, и от жажды вываливался язык, а сотник Бран, краснолицая скотина, не позволял пить, «пока не сделаешь еще три круга».

Развияр давно не был мальчиком-переписчиком; на коротком веку ему приходилось работать веслами на «Чешуе», таскать мешки и камни, бегать вверх-вниз по крутым склонам, вертеть ворот и ходить в колесе – но сотник Бран считал его «соплей» и гонял, как ездовую крысу. Развияр уставал мучительно; падая на тюфяк, засыпал еще в воздухе и почти не вспоминал ни дом, ни лес, ни бегущих по меже белок.

Нос ему сломали в учебном бою, через месяц после зачисления в младшую десятку. Он долго ходил в синяках, с подбитыми по очереди глазами, а потом – поздней осенью – в схватке без оружия уложил Кривулю, самого сильного и опытного среди вновь поступивших. Тогда сотник Бран, не говоря ни слова, перевел Развияра из младшей десятки в действительную стражу.

Все знали, что Развияр бывший раб, но упоминать об этом было не принято. Считалось, что новому стражнику покровительствует властелин; сам Развияр боялся в это верить. Чудо, что властелин велел принять его в младшую десятку вместо того, чтобы отдать палачу… Но покровительство?!

С тех пор Развияр видел властелина только один раз. Прямо с вечернего построения его, уже действительного стражника, вызвали наверх; властелин сидел в кабинете, той самой комнате, где утонула когда-то личинка огневухи. Все так же отражались свечи на поверхности водоема в центре комнаты. Все так же неподвижно сидел в кресле человек со шрамом поперек губ.

– Перепиши мне книгу, – сказал властелин.

Развияру принесли переплет с чистыми страницами, две больших свечи, чернильницу и набор сытушьих перьев. Он неловко уселся за письменный стол, взял перо – и вдруг испугался, что разучился писать, что рука, натруженная и твердая, как дерево, не сможет вывести ни знака.

Властелин наблюдал за ним. Преодолевая страх, Развияр открыл книгу, которую предстояло переписать.

С первых же строчек у него захватило дух. Это был трактат ученого, живущего в Империи – о магах, их могуществе и откуда они берутся. Наверняка очень ценная, редкая, а может быть, и запрещенная для чтения всеми, кроме императорских мудрецов. Может быть, выкраденная из хранилища. Так или иначе – такая книга стоит дороже, чем десяток молодых рабов…

Развияр зажмурился. Знаки складывались в слова, стояли перед внутренним взором так же ясно, как если бы он видел их глазами. Его способность не оставила его, не забылась, и Развияр испытал в этот момент радость, как от встречи с давним другом.

Он начал переносить увиденное на бумагу – сперва осторожно, дрожащей от непривычки рукой, а потом все смелее. «Во дворце и в хижине, и в треногом жилище мастерового на Безземелье – всюду, где есть камин или печь, может явиться на свет маг. Он может летать без крыльев и приказывать камню, может убивать огнем или исцелять смертельно больных, но главное его призвание – вести в этот мир то, чего прежде не было…»

– Любопытно, – сказал властелин, невесть как оказавшийся у Развияра за спиной. – Если бы не другая бумага, не свежие чернила… Твою копию можно выдать за оригинал, маленький гекса.

Развияр не ответил, занятый работой. Властелин скоро ушел; Развияр сидел один в большом кабинете и при свете двух свечей переписывал книгу о магах, их привычках и званиях. Как они ставят радужную печать на императорские деньги, и как они выслеживают бунтовщиков по одним только замыслам, и о перстнях с цветными камнями, которые они носят на руке, и о том, как им повинуются громы, и о многом другом.

К утру он закончил. Передал книгу личному слуге властелина, вышел, пошатываясь, спустился в казарму и попал прямо на утреннее построение, а сотнику Брану плевать было, кто спал ночью и кто не спал. Упражняясь с клинком, со щитом, с дубиной, с цепью, Развияр думал о магах, которым не нужна воинская премудрость, которые и без оружия непобедимы…

Бран не хвалил его. Но поглядывал серьезно, с одобрением.

* * *

Миновала осень, потом зима. Вершины гор побелели. Молодые стражники катались по ледяным желобам на щитах – с риском убиться насмерть. Сотник Бран поощрял эти забавы, потому что «без опасности не бывает отваги».

Развияр поднимался выше всех – так, что сжимало грудь – и летел, чуть не опрокидываясь на поворотах, перепрыгивая через провалы, через бесснежные камни. Ветер хлестал в лицо, будто хотел сорвать его и унести, как шапку. Глаза горели, слезы срывались со щек и улетали назад, превращаясь в снежинки, и на вечернем построении сотник Бран недовольно спрашивал:

– Опять заплаканный, как баба?

Он учил Развияра стрелять из лука и арбалета, хотя тому больше нравилась рукопашная.

– Ты стрелок, а не мечник, – назидательно говорил Бран. – Руки твердые, хороший глаз. – Учись, скотина, шкуру спущу и на бубен натяну!

Но почти никогда не бил.

Зимой закрылись перевалы, меньше работы сделалось дозорам. Проходимой осталась единственная дорога, тянущаяся вдоль ущелья, по ней в замок доставляли продовольствие и топливо из соседних деревень. Во всем замке топились печи, горячий воздух поднимался сквозь круглые отверстия в полу и дрожал, смешиваясь с холодными струями. Самая большая печь горела, не затухая, во втором ярусе замка, согревая покои властелина, и топили ее не рабы и не слуги, а стражники из проверенных в деле.

Развияр знал об этой печи, наверное, больше других в казарме. Там, в ячейках железной сети, грелись яйца огневухи – их было не меньше тысячи. О том, что за сила окажется в руках того, кто разобьет их, Развияр старался не думать.

Зато другие мысли занимали его без остатка. Другая забота, поначалу задев только краешком, вдруг накинулась и заслонила свет, и, поднимаясь выше всех, скатываясь на щите по ледяным и снежным языкам, Развияр бравировал, бросая вызов судьбе.

Судьбу звали Джаль.

* * *

Их привозили из окрестных деревень, иногда из порта Фер. Некоторые были рабынями, другие – нет. Они прислуживали, убирали, рукодельничали в замке, – все молодые и крепкие, с белыми зубами, с волосами, сплетенными в косы. По ночам в обязанность им вменялось ублажать стражников, потому что у женатых семьи были далеко, а все прочие страдали от одиночества.

Джаль попала в замок осенью, когда Развияр был еще в младшей десятке и думать не смел о том, чтобы отправиться после смены «к птичкам». Впрочем, под началом у сотника Брана, с его решимостью превратить «соплю» в человека, у Развияра и мыслей о женщинах не возникало. Джаль тем временем прижилась в замке, начала улыбаться, и однажды Развияр увидел, как она зажигает светильники, идя вдоль галереи.

Она поднималась на цыпочки, доливала масло в плошку, подносила свечу. Ее лицо освещалось, широкие рукава откатывались к плечам, обнажая руки. Джаль кивала, будто довольная сделанным делом, и шла к следующему светильнику, и на ходу – так показалось Развияру – танцевала.

С тех пор он искал ее всюду. Он выслеживал ее в замке, когда она мела полы, или носила дрова, или выгребала золу из печей. Поначалу наблюдал издали, потом перестал прятаться, потом подошел. Хотел заговорить: спросить, кто и откуда, есть ли родные, и видела ли она море. Вместо этого взял за плечи, развернул к себе и поцеловал; Джаль не смела вырываться, но застыла, как деревяшка, прижав к груди метлу из жестких птичьих перьев.

С этого дня Развияр заболел. Мысль о том, что каждую ночь – или почти каждую – кто-то из его же товарищей, стражников, присваивает себе ее губы, руки, покорное тело, била ему в лицо, как холодный ветер, и слезы текли невесть от чего – от ветра или от боли. Над ним посмеивались, звали с собой в «птичник» – так называлась женская половина, где в маленьких клетушках без окон ютились служанки и рукодельницы, причем двери всех комнат выходили на один длинный балкон, где во множестве гнездились черкуны. Он отказывался, вспоминая все ругательства, которые знал, и еще те, что прочитал когда-то на стенах Восточной темницы. Он обливался ледяной водой, забираясь под струи наполовину замерзшего водопада. Его особенно раздражала стрельба из лука и арбалета – хотелось двигаться, а не целиться, разрубать, а не ждать своего часа.

В один из дней на исходе зимы, когда над горами набухло небо и откуда-то с юга потянуло сырым ветром, Развияр явился к сотнику Брану и сказал, что хочет себе Джаль в единоличное пользование.

– Ты ее покупаешь? – удивился Бран. – У властелина? Да захочет ли продать? И чем заплатишь? Да и не странно ли, ведь ты сам, кажется, все еще раб?

Он потешался, но без злобы. Развияр был одним из его любимцев.

– Слушай мудрого человека, грамотей. Баба – не алмаз, в оправу не вправишь и на руку не наденешь. Я женился по молодости лет, вот как ты, мед с нее слизывал, молоком умывал. И что? Стоило в поход уйти, как пошла моя глазена по рукам, и я не удивлялся-то. У них, видишь, в поселке так принято, там в горах на пять мужиков одна баба родится…

Развияр, сжав зубы, ушел на верхние галереи, где пустовали по зиме гнезда черкунов. Снял пояс, замечательный кожаный пояс со стальными бляхами, который он выиграл «в тычки» у длинного Кривули. Бросил на камень.

– Медный король…

Он еще не понимал связи между заклинанием и своей жизнью, но уже не сомневался, что такая связь существует. Он не получил хлеба на галере – зато получил память. В каменном мешке он просил жизни и свободы – и получил по крайней мере первое.

А теперь он хотел себе Джаль. Он так ее хотел, хоть вой, хоть по полу катайся.

– Медный король! Возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно!

Он сделал все, как велел старый Маяк, но пояс не исчез. По-прежнему лежал на камне, широкий, тяжелый. Почему, что Развияр сделал не так?!

– Медный король, Медный король…

Ничего не изменилось. Развияр медленно поднял пояс, надел, затянул. Привередливый Медный король не посчитал жертву достойной; Развияр вполне мог обойтись и без пояса – а значит, Король не нуждался в таком подношении.

А что у Развияра есть дорогого?

С тех пор, как он стал есть досыта, ни один кусок хлеба не имел такой ценности, как тот, на галере. У него было не так много свечей, но и в темноте не приходилось пропадать. И не нашлось ничего достойного, чтобы предложить Медному королю в обмен на призрачную услугу.

В ту ночь наступила весна.

* * *

Поток, бегущий по дну ущелья, ревел так, что в нижних ярусах замка трудно было разговаривать. Водопады на противоположной стороне ущелья из ленточек превратились в полноводные белые полотнища. Джаль стирала белье в корыте с теплой водой, на ней было желтое полотняное платье до щиколоток.