Пещера

– Павла… Твое здоровье.

Она подумала, что в рамках сложившихся обстоятельств его тост звучит двусмысленно. Отхлебнула, как воду, раз, другой и третий – и на последнем глотке поперхнулась, закашлялась, краснея и стряхивая с глаз навернувшиеся слезы.

– Скажи честно, Павла… – Кович помолчал, ожидая, пока она откашляется. – Скажи честно, почему тебе не нравятся «Железные белки»?

«Мне бы твои проблемы», – подумала Павла устало.

– Отчего же не нравятся? Нравятся…

Кович вздохнул:

– Хорошо… За что тебе нравилась «Девочка…»?

Коньяк привольно разливался внутри Павлы, согревая и расслабляя, снимая стресс; сколько их было, стрессов, за сегодняшний длинный день?!

– «Девочка…» – Она поискала, куда сесть, опустилась на низкую мягкую скамеечку. – Я смотрела раз двенадцать… В первом составе три раза, остальные во втором…

Кович напрягся:

– Почему?

– Потому что он был свободнее. – Павла смотрела в открытую форточку, туда, где горели в прямоугольном переплете две острых весенних звезды. – Как цепь… все звенья свободные, а держат крепко. Так и так ее поверни, она останется цепью… Не порвется… И приведет куда надо… Железная палка – тоже неплохо, но она… некрасивая… палка, и все. Она не танцует…

– А цепь танцует?

Павла огляделась в поисках своего «дипломата». Ах да, сегодня она взяла сумку… Потому что Митика…

Кович сидел напротив, на полу, скрестив ноги, поставив перед собой тарелку с бутербродами, роняя крошки в складки мятых брюк.

– Значит, «Девочка и вороны» – это цепь? А «Железные белки» всего лишь палка? А ты знаешь, что «Белки» в десять раз умнее… глубже… совершеннее? Что это не я придумал, это сотни умных людей…

– Ну и ладно, – сказала Павла устало. Минутное очарование от алкоголя прошло – она измоталась, не было сил ни спорить, ни думать, ни бояться, ей все сильнее хотелось спать.

– Кофе будешь? – спросил Кович шепотом.

Павла встрепенулась. Чашечка крепкого кофе была сейчас единственой силой, способной без потерь довести ее до дому.

– Павла… Ты знаешь, я ведь все это время в шоке. Со вчера…

Кович стоял теперь над столом – склонясь над включенным в розетку кофейником, будто желая помочь ему собственным теплом.

Он в шоке, подумала Павла, извлекая красную конфету из груды зеленых. Он в шоке, видите ли… Он, здоровый клыкастый сааг, в шоке. А я ничего – вот, с Тританом познакомилась…

– Что мы можем изменить? – спросила она меланхолично.

Чайник наконец-то вскипел и забулькал; Кович достал откуда-то пару чашек и жестяную баночку кофе.

«Сколько я этой гадости сегодня выпила, – подумала Павла с отвращением. – Весь день кофе, кофе, кофе…»

Кович нашел в шкафу одну чайную ложку. Порылся в ящике стола и нашел другую.

– Павла… Скажи честно – как тебе это удается?

– Что? – спросила Павла после паузы. Она действительно не поняла.

Кович побарабанил пальцами по столу:

– Тебе везет? Да? Это просто везение, удача, тебе везет, а, Павла?..

«Случай ярко выраженного антивиктимного поведения», – сухо сказал в Павлиной голове чужой, смутно знакомый голос.

– Вообще-то, – сказала она, глядя в чашку, – мне везет обычно как утопленнику. То на масло сяду, то автобуса долго нет… А недавно вот крысы провода перегрызли…

Кович снова сел на пол – прямо перед Павлой:

– Ты понимаешь, ЧТО произошло? А, Павла?..

Павла помолчала. Хмыкнула, прогнусавила голосом противной дикторши:

– «Сон ее был глубок, и смерть пришла естественно!»

Воистину, короткое общение с Тританом пошло ей на пользу. Он стала свободнее обращаться с некоторыми понятиями.

Кович, впрочем, с Тританом не общался; он дернулся, как от удара:

– Ты не могла бы…

– Извините, – сказала Павла, испуганная собственным цинизмом. – Я не хотела, честно… Это… я тоже, понимаете, немножко не в себе…

– Мы с тобой оба ненормальные, – сказал Кович с горечью.

Некоторое время они думали каждый о своем – потом Кович поднял голову:

– Павла… А та машина, вчерашняя – тоже повезло?..

Павла смотрела на него непонимающе. При слове «машина» вспоминался лимузин, в который ее усадил сегодня Тритан… и еще почему-то тюбик помады в щели тротуара.

– Какая машина?

Глаза Ковича округлились; она почему-то испугалась:

– Да какая машина-то?..

Кович заговорил, медленно и четко, будто втолковывая роль непонятливой актрисе; по мере того как развивался его рассказ, из Павлиной головы выветривались и сегодняшний день, и усталость, и остатки хмеля. Ладони взмокли – так, что их приходилось то и дело вытирать о колени.

– Вам показалось, – сказала она наконец.

Кович усмехнулся – довольно печально.