Ведьмин зов

Эффектно, на взлете, на высокой ноте, резко, как подстреленная; стадион взорвался аплодисментами, и в этот момент Клавдий кинулся.

Губы ведьмы страшно искривились. В лицо ударил направленный луч страха – панического, тошнотворного. Он успел выкинуть перед собой руки – зрачки ведьмы сделались вертикальными, как у кошки:

– На… зад…

Снова поток страха – как удар бича. Но уже слабеющего бича, готового вывалиться из руки.

– Назад… инквизитор…

В руках ее тускло полыхнул металл. Серебро. Изогнутый язык серебра.

Вздох. Ведьма запрокинулась назад – грациозно, по-своему красиво; потом, резко согнувшись пополам, кинулась на пол.

Удар рукоятки о паркет. Все.

Та, что стояла на коленях в углу, тихонько заскулила. Там, наверху, на сцене, ударила музыка, и ритмично загнусавили сразу несколько неокрепших девичьих голосков.

Клавдий жестом остановил людей, столпившихся в дверях. Подошел к лежащей ведьме. Провел над ней ладонью, будто желая и не решаясь погладить. Рука ничего не ощутила – будто на паркете было пусто.

Клавдий взял лежащую за плечо и с усилием перевернул лицом вверх.

Кровь ведьмы казалась черной, как кровельная смола. Клавдий только теперь понял, что на лежащей надет синий халатик гримера. И между кокетливыми нагрудными кармашками торчит рукоятка серебряного ритуального кинжала, дарящего мгновенную и гарантированную смерть. Прекрасная участь для любой ведьмы. Славный уход.

– Что… здесь… господа, вы…

Клавдий обернулся. Отодвинул локтем потную, перепуганную звезду, в ужасе топчущуюся на пороге собственной гримерки. Как покойница говорила? «Много-много парного мяса»?..

Флаг-ведьма, пророчица. «Одница, округ Одница, да, да, да!..»

Что там она еще пророчила, а?..

За дверью, перед фронтом испуганной толпы администраторов и служек стоял куратор Мавин, и глаза его горели холодно и хищно.

(Дюнка. Апрель)

– …Так куда вас везти, ребята?

Пассажиров было двое. Парень лет шестнадцати и девчонка, закутанная в длинный черный плащ; поднятый воротник закрывал ее лицо до самых глаз.

– Проезд Мира? Ого, в этот час в центре такие пробки…

– Мы не спешим.

Машина неспешно глотала километры. Клав сидел, вжавшись спиной в кожаное сиденье, крепко сжимая в руке холодную Дюнкину ладонь.

Теперь все будет по-другому. Он не позволит за ней охотиться, он никому ее не отдаст. Многолюдная Вижна – не пустая лодочная база, попробуй выследи среди миллиона следов единственный Дюнкин след…

Он снял квартиру в центре. Выпотрошив для этого заветный счет, заведенный три года назад с мечтой купить спортивную машину. Клетушка на пятнадцатом этаже тесного, как улей, дома, где даже соседи знают друг друга лишь мельком и случайно; теперь у них с Дюнкой будет настоящая спокойная жизнь. Будто бы ничего этого и не было…

Он вздрогнул, сжимая руку сильнее. Ему было страшно. Он боялся за Дюнку – но вот горе, Дюнку он боялся тоже. Его мозг пытался – и не мог осилить это противоречие: Дюнка умерла… Дюнка вернулась… Она в могиле… Она мертва – и вот она, сидит рядом…

Усилием воли он запретил себе задумываться. О жизни нельзя думать слишком усиленно – пропадет охота жить. Не будем предвосхищать грядущие беды, будем решать проблемы по мере их поступления…

На Дюнкиной спине пятном проступила влага. Это мокрый купальник пропечатывается сквозь тонкий плащ…

– Тебе не холодно?

Отрицательный жест головой. Теперь ей никогда не бывает холодно. А пальцы у нее ледяные, как зима…

Будто ощутив его настроение, она чуть повернула голову. Легко сжала его ладонь – чуть-чуть:

– Клав… Не… покидай… меня.

* * *

Комнатушка была размером с автобус. Над улицей нависал балкон, полукруглый, с неровными проржавевшими перилами. У Клава, который вышел покурить, сразу же закружилась голова, потому что под ногами, на расстоянии четырнадцати этажей, текли друг другу навстречу два безостановочных потока – сверкающий металл, разноцветные фары, раздраженные, доносящиеся в поднебесье гудки… И ночи – как не бывало. Грязноватый, неестественный свет.

Дюнка сидела на продавленном диване. Она скинула плащ и снова осталась в проклятом купальнике змеиного цвета.

– Сними его, – попросил Клав шепотом. – Давай его… сожжем.

Против ожидания, она послушно кивнула. И стянула с плеча лямку. И другую тоже; Клав смотрел, не догадавшись отвести глаза.

Ее грудь казалась белой в сравнении с остальным телом. Ах да, загар… Не бронзовый, а пепельно-сероватый. Или путает свет, пробивающийся с улицы?..

Дюнка привстала, стаскивая змеиную ткань с бедер. Клаву захотелось зажмуриться. Купальник превратился теперь в мокрую тряпочку, жгутом скрутившуюся на ее коленях.

Его бросило в жар. Он невольно взялся рукой за пряжку собственного пояса; Дюнка сбросила купальник на пол и поднялась:

– Клав…

Волосы на его голове встали дыбом. Он чуть не вскрикнул – так больно столкнулись в нем два одинаково сильных, одинаково безжалостных знания.

Любимое тело. Его девушка. Его женщина.

Мокрые волосы-сосульки. Ледяные ладони. Босые следы на промерзшем песке. Удушливый запах цветов на могиле, и ее лицо – это самое лицо! в широкой траурной рамке…

Он видел ее в гробу. Как теперь…

– Клав… не… прогоняй… меня…

– Я не прогоню, – вытолкнул он сквозь пересохшее горло. – Но…

– Не бойся… Клавушка, не бойся… Я же тебя люблю… Обними меня, Клав, я так долго…

Он впился зубами в нижнюю губу, так, что потекла по подбородку теплая струйка крови:

– Дюночка, не сейчас…