Леон

И тогда я тоже ударил этого гаденыша. Но не ладонью, как Эд, а кулаком в нос.

Мое дело

Я почти никогда не возвращался из школы прямо домой – меня ждала работа в городе. Вот и сейчас, оставив Эда дожидаться младшего брата, я отправился – пешком – к городским воротам.

Я шел и думал, что, наверное, вихрастый решил отыграться на Рамоне за обиду. Что, скорее всего, жестяная лейка, упавшая на голову Эду, никакого отношения не имеет к Ойге. Этот вихрастый – нагл, шустер, изобретателен в своей вредности, но на этот раз, думал я, он был ни при чем, и Эд зря оттаскал его за волосы утром, в школьной карете.

Но все равно, думал я, Ойга получил по заслугам. Эд, конечно, старше его и сильнее, а бить младшего нехорошо. Но ведь учитель тоже старше и сильнее Рамона и может оставить его сидеть в школе хоть до вечера. Рамон наказан за чужую вину, а Ойга – за свою. Надеюсь, разбитый нос надолго отучит его посылать иглы-проклятия человеку в спину.

В животе у меня бурчало. Школьный обед я съел еще утром, как только выдалась минута. Теперь мешок из-под него, сохранивший запах сыра, лука и копченого мяса, был свернут и упрятан в школьный саквояж. Я шагал по направлению к городу, напевая песню из музыкальной шкатулки дедушки Микеля.

Как хорошо было бы, если бы Эд и на уроках сидел за двоих! Тогда у меня было бы время и поработать, и выспаться, и подумать. Но вот убито целое утро, потрачено впустую – на что? На теоретическую магию, которая никогда мне не пригодится! На драку с младшим мальчишкой!

Я ускорил шаг. Наш учитель в жизни не открыл ни одного портала, хоть лучше всех знает, как они устроены. Это называется «теория»; в огромных университетах ученые годами наносят на мрамор один-единственный знак, с помощью сложных приборов просчитывают углы и радиусы кривых, учитывают расширение и сжатие камня в зависимости от температуры. И если случается чудо и такой портал однажды срабатывает – новость об этом тут же облетает весь ученый мир, и такое деяние считается подвигом университета…

Я перешел через горбатый мостик. На высшей его точке мне открылись городские башни – две красные над воротами и зеленый шпиль ратуши.

* * *

Дедушка Микель когда-то владел целым торговым пассажем. Дела у него шли так хорошо, что в городе родилась присказка: «целуется с удачей, как Микель». На самом деле удача была ни при чем: секрет заключался в огромном опыте Микеля, его изобретательности и трудолюбии. Он завел свое первое дело, когда был подростком, как я, и начинал, как и я, на ровном месте.

Дедушкин торговый квартал мне не достался. Микель распродал его по частям – не хотел, чтобы налаженное дело перешло моему отцу. «Пусть твой Онри сам докажет, на что способен!» – кричал дед моей матери, а я дремал на кресле под эти крики, и мне снилось, что я веду в бой огромную армию и, занеся меч над головой, ору в лицо вражескому полководцу: «Пусть он сам докажет!»

Мой отец никому ничего не доказал. Он был магом, а не торговцем. Он мог заговорить котел на кухне, чтобы тот не протекал, или поставить десяток лисиц мыть хвостами ванну – но искусство зарабатывать деньги было для него чем-то вроде высшей математики, недостижимой, да еще и постыдной.

Дед Микель в лицо звал моего отца неудачником. Отец был решетом, сквозь которое вытекали из семьи амбиции, деньги, планы; он боялся убытков, и они следовали за ним по пятам. Наши семейные призраки издевались над ним, преследовали и травили. Я знаю: он спал всегда с зажженным светом. Он и теперь спит, поставив у изголовья свечу.

Год назад я купил магазин на все сбережения Семьи: замечательное просторное помещение на главной улице города, в двух шагах от площади. Это очень дорогое, очень бойкое место. Я назвал магазин «Подарки Надир» и оказался самым молодым купцом в торговом квартале: на меня ходили взглянуть как на диковину. Отцы богатых купеческих семей ставили меня в пример переросткам-сыновьям.

Мой собственный отец перестал со мной разговаривать.

То есть, конечно, мы с ним обменивались какими-то фразами: «Доброе утро», «Как дела? – Нормально», «Спокойной ночи». Это были звуки, лишенные содержания – как трупы жуков, от которых остался только хитиновый панцирь, как стены дома, в котором давно никто не живет. А ведь отец любил меня, наверное, сильнее, чем братьев: раньше он даже учил меня магии, тайком от матери и вообще от всех. Это не была академическая магия, которую трудно выучить и невозможно применять. Никаких порталов и схем: отец играл со мной в «летающие чашки» и «смеющийся котел», в «позови белку» и «подрумянь булку». Я охотно помогал ему по дому и думал, что эти игры затем и ведутся – убрать, расставить по местам, вымыть, короче, использовать бытовую магию по прямому назначению. И только потом, когда отец перестал со мной разговаривать, я понял: он хотел, чтобы я был магом, а не торговцем.

Я-то как раз очень гордился собой, мне было интересно владеть магазином. Я поставил дело на широкую ногу: нанял трех помощников и девушку Лину, которая должна была зазывать покупателей. Я заказал у портного специальную одежду для своих людей, и они расхаживали по магазину, разодетые в мундиры с галуном, а Лина была в костюме знатной дамы. Я заполнил стеллажи самыми дорогими товарами: золотые украшения, драгоценные камни, музыкальные инструменты. Праздник длился несколько месяцев, а потом оказалось, что я терплю жесточайшие убытки.

Мой отец обрадовался.

Однажды я вернулся домой поздно, продрогший, голодный и раздавленный свалившейся на меня бедой. Отец стоял на верхней площадке парадной лестницы и смотрел на меня сверху вниз. В его глазах было столько торжества, что я разглядел эти искры в полумраке большого дома.

Нет, он сочувствовал мне. Он меня любил. И все-таки мысль о том, что я оказался таким же неудачником в торговле, как и он, взятый в Семью «из милости», – эта мысль приводила его в восторг.

В ту ночь наши призраки будто сорвались с цепи. В вое ветра я слышал злобные голоса; на стене нашей с братьями спальни то и дело возникал портрет бабки Лейлы, висевший в столовой. Я знал, что портрета здесь нет и быть не может, но он проявлялся снова и снова, и Мертвая Ведьма глядела на меня, будто собираясь взглядом поджечь мое одеяло.

Не мой крах огорчал меня, не позор, не потеря денег – а только злорадство отца. На память приходили сказки, которые он рассказывал мне в раннем детстве – о волшебниках-воинах, игравших молниями, о волшебниках-плутах, способных нырнуть в кувшин с молоком. Но ведь это были всего лишь сказки! Разве отец не различает жизнь и выдумку? Как он смеет радоваться моему коммерческому провалу?!

Утром я встал с кровати разбитый, с твердым намерением продолжать дело во что бы то ни стало.

Магазин мой со всем товаром должны были продать с молотка. Я выпросил короткую отсрочку. Уволил всех помощников и девушку Лину (она горевала больше всех и вызывалась работать без денег). На время бросил школу, сам стал зазывать покупателей, разговаривал с каждым, показывал товар, шутил; дела пошли чуть лучше. Но те же самые купцы, которые ставили меня в пример сыновьям, теперь давили мой магазин, как муху, сапогом жестокой конкуренции: товары оказывались слишком дороги и лежали на полках слишком долго. Если прежде мое дело катилось в пропасть – теперь оно сползало в нее медленно, но неудержимо. Тем временем из-за пропусков мой школьный балл упал до столь низкой отметки, что вот-вот грозил исключением.

Пришлось тащиться на уроки. Выслушивая рассказ учителя о повадках ехидны (лекция о природе для младших школьников) и пытаясь изобразить на грифельной доске треугольник девичьих желаний (задание по обществографии), я впал в оцепенение, похожее на сон или медитацию. И в этом состоянии, одновременно блаженном и отчаянном, мне привиделся простой узор на серебряном колечке. Я тупо всматривался в этот воображаемый узор, пока не понял, что это графическое заклинание, простенькое, из тех, что я знал еще в детстве. И тут у меня волосы встали дыбом: неужели никто не додумался раньше?!

Не помню, как я досидел до конца занятий. Эд и Рамон смотрели на меня, словно на умалишенного – слова путались у меня на языке, будто макароны. Едва прозвенел последний гонг, я бегом понесся в магазин, но открывать торговлю не стал. В каморке, служившей мне складом и временами спальней, я взял серебряное колечко с обыкновенным простым орнаментом и долго разглядывал. Потом нашел острый гвоздь (инструмента у меня тогда еще не было) и попытался вплести в орнамент заклинание.

Помню, что у меня ничего не получилось, и я только испортил кольцо. Помню ночь, которую я провел в магазине. Помню, как пытался воссоздать свое видение, а оно выскальзывало и не давалось. Наконец я заснул, сидя за столом, и во сне еще раз увидел узор – в подробностях. Мало было просто вплести колдовство – его требовалось навести, причем так, чтобы ключом активации могло быть самое простое действие.

И я сделал это. И на другой день опять пропустил школу.

Мое первое кольцо было совсем невзрачным. Я положил его на бархатную подушечку и выставил на видное место. Первыми в то утро явились матрона с дочерью: они часто наведывались ко мне, но ничего не покупали.

– Что это? – удивилась девушка, глядя на мое кольцо.

– Колечко с заклинанием, – сказал я равнодушным голосом. – Для девиц и дам. Надеваешь на палец, трешь – и чувствуешь себя счастливой.

– Да ну, – сказала женщина недоверчиво.

– Попробуйте. Рекламный образец. Всего десять монет.

Наверное, в тот момент я выглядел как-то по-особенному. Женщина вытащила кошелек и отсчитала деньги. Ее дочь протянула руку, но матрона сама взяла кольцо и не без труда надела на мизинец.

– Потереть?

– Просто потереть, – я вдруг охрип. Испугался, что не сработает.

Женщина большим и указательным пальцем взялась за кольцо. С силой потерла. Минуту стояла, будто раздумывая, глядя сквозь витрину на бойкую улицу; я падал, как сбитая ледорубом сосулька, ниже, ниже, ниже пола, в безвестность, в ничтожество…

Женщина обернулась, и я увидел ее лицо. Оно помолодело лет на двадцать.

– Леон, – сказала она дрогнувшим голосом, – у тебя есть еще такие кольца?

С того дня, самого счастливого в моей жизни, дела магазина резко пошли на лад. Коморка-склад превратилась в мастерскую; вечером и ночью я партиями делал уже известные вещи и – на пробу – экспериментировал с новыми. Хорошо поддавались обработке музыкальные инструменты: я создавал лютни, поющие человеческими голосами. Я делал серьги, в которых все женщины казались голубоглазыми, зеленоглазыми, кареглазыми, на выбор. Самая первая модель колечек по-прежнему шла нарасхват. Потерев кольцо, девушка чувствовала себя счастливой только один раз, потом колечко становилось обыкновенным. Но оказалось, что многие девицы обладают столь сильным воображением, что сам вид «счастливого кольца» заставляет их улыбаться.

В моем магазинчике теперь постоянно толпились девушки, их женихи, матроны с мужьями и приезжие всех возрастов. Разумеется, магических товаров на всех не хватало, они были дороги, и не каждый решался их купить. Зато, привлеченные доброй славой, покупатели охотно брали у меня шелка и посуду, благовония и духи, украшения и пряности; словом, торговля моя процветала, я приносил домой деньги и был счастлив.

Отец делал вид, что радуется за меня.

Тень

– Леон! Леон, я тебя ждала!

Лина, которую я когда-то нанял в зазывалы, а потом уволил, – эта самая Лина, девица восемнадцати лет, вскочила со ступенек моего магазина.

Щеки ее горели на бледном лице. Светлое платье казалось тесным – грудь выпирала, раздирая шнуровку. Я невольно попятился: Лина часто приводила меня в замешательство. Она была слишком большая, круглая, слишком сдобная, с невыносимо горячим дыханием. И еще она была глупая; почему-то ей втемяшилось в башку, что если я польщусь на ее прелести в тесной подсобке, то потом обязательно женюсь. И она, Лина, войдет в дом Надир и нарожает мне ребятишек, да таких хорошеньких, что никто и не подумает отказать им в праве продолжения династии. Не брать же во внимание детей Эда, если они будут, или Рамона, который сам еще ребенок! Мои родители уже стары; в мечтах своих Лина видела себя хозяйкой дома Надир, ни больше ни меньше, а потому дышала мне в ухо, задевала мягкой грудью, сводила с ума и всячески мучила – а я, вместо того чтобы сразу ее прогнать, терпел. Мне даже нравилось. Я даже тискал ее несколько раз. Когда-то мы даже целовались. Но потом начались убытки, и стало не до утех.

– Я тебя ждала, у меня к тебе дело, срочное… – Лина взяла меня за локоть. Рука у нее была очень горячая, я почувствовал ее жар сквозь плотную школьную куртку.

– Что за дело?

– Не на улице… Давай войдем…