Стократ

Он плеснул из кринки в кружку, наполнил до половины. «Оставьте нас в покое», надо же. Небось еще и читать умеет.

Он протянул девушке кружку, и она взяла. И выпила под его взглядом – хоть с первого глотка у нее глаза на лоб полезли. По-хорошему, следовало напоить и Правила Приличия, но тот интересовал Стократа куда меньше.

Он запер дверь на засов. В комнате было тепло – внизу топилась печка, труба выступала из стены массивной кирпичной колонной. За окном едва серело позднее пасмурное утро.

Стократ зажег все свечи, какие нашел в глубоком дубовом шкафу. Кивнул девушке:

– Снимай с себя все.

Она колебалась секунду. Потом вскинула голову – и очень красноречиво начала раздеваться.

Каждым движением она говорила: можешь делать, что хочешь. Но оскорбить меня не сумеешь. Тебе не под силу меня оскорбить. Ты только сам замараешься; я выше любых твоих грязных намерений. Раненый на постели закрыл глаза – он, наоборот, считал себя уязвимым и виноватым. Он предпочел бы умереть от разбойничьего ножа, только не лежать при этой сцене беспомощным свидетелем.

Стократ устал от беззвучного пафоса, которым насыщали комнату эти двое. Он подошел к окну и стал смотреть на маленький двор, пустой и залитый дождем, на коз под навесом и кур, бродящих по желтой земле; когда длинный вздох сообщил ему, насколько же девушка его презирает, – обернулся, взял свечу со стола и наконец-то посмотрел.

Никогда прежде ему не доводилось видеть подобного. Узор покрывал ее плечи и спину – полностью, спускался на поясницу и целомудренно таял на ягодицах. Узором была покрыта правая грудь, левая – до половины. Живот, руки и ноги были чистыми – нормальная белая кожа, в пупырышках холода, хоть в комнате все больше сгущалась теплая духота.

Стократ почувствовал странное беспокойство. Он знал, что люди разных племен и кланов по-разному украшают своих женщин; он повидал всякое – и стальные кольца в носу, и живые цветы, укорененные в пупках. Но то, что он видел теперь, не было украшением.

Ниже основания шеи, слева, бугрились шрамы. Как от ожогов – три старых рубца. Еще один, один свежий, розовый – прямо посередине спины. На левой лопатке – длинный глубокий порез и следы от ниток, когда-то его зашивших (неровно и плохо зашили, подумал Стократ, руки бы оторвать такому лекарю). На левом плече был еще один порез, совсем свежий, с каплями запекшейся крови. Девушка стояла, гордо выпрямившись, но вздрогнула, когда он коснулся рубцов кончиками пальцев.

Причудливые буквы складывались в слова – сперва он прочитал «Северный», и тогда перед его глазами будто пленка лопнула: «Северный Град». «Домна». «Старынь». «Дубрава». «Ручейник». «Светлая»…

Картина обрела смысл: эти мягкие линии – реки. А эти точки, иногда совпадающие с родинками – города. А край рисунка – побережье, за ним – немного человеческого моря, исследованного рыбаками, и исчезающая кромка неисследованного, нечеловеческого, где нет даже рыбы. Карта Обитаемого Мира в мельчайших деталях, и, присмотревшись, можно различить небольшие поселки, границы мелких владений…

Свечи чадили, воняли и ничего не освещали. Стократ подошел к окну и рукавом оттер испарину, выступившую изнутри, застилавшую тусклый свет. Заодно проверил – нельзя ли заглянуть в окно снаружи. Без очень длинной лестницы – нельзя.

Вышло солнце – будто дожидалось этой минуты.

Все так же молча он подвел девушку к окну и развернул спиной к свету. Шрамы на правом плече: будто кто-то приложил раскаленную трезубую вилку. Три рубца обезобразили кожу на месте владения Загоры в Лесном Краю.

Стократ протер глаза кулаком. Пожары в Лесном Краю, закрывшие дымом небо на несколько лет, погубившие урожаи, обрекшие на голод тысячи людей – с тех пор прошло три года; тогда, помнится, полыхнуло сразу в трех местах…

В трех местах!

Четвертый, свежий рубец приходился на древнюю столицу Выворот. Теперь там развалины и головешки. После пожара, случившегося полгода назад, люди там не селятся. Властитель Вывор, когда-то господин огромного плодородного края, пропал без вести. Скорее всего – сгорел вместе с городом, замком и семейством, и земли на левом берегу Светлой отошли владетелю Грану…

Стократ понял, что в комнате очень холодно. Стыло и мокло, хоть от кирпичной трубы шло к потолку сухое тепло. Солнце спряталось.

Он сел за пустой деревянный стол. Оперся локтями о столешницу.

Перепрыгивая через сто вопросов, спросил отрывисто и зло:

– А что будет, когда ты умрешь?

Она не ждала таких слов. Ее гордо распрямленная спина чуть ссутулилась.

– Ну, ты же не собираешься жить вечно? – он хотел подбодрить, но получилась угроза.

– Оставь ее в покое! – слабым, но яростным голосом заговорил вдруг Правила Приличия. – Тебе ничего не пройдет даром! Ты за все ответишь! Ты…

Стократ повернул голову:

– И где ты собирался ее спрятать? И от кого?

Никто не ответил.

Стократ открыл скрипучую тумбу. Вытащил одеяло, развернул – оно было старое, но целое, из хорошей тонкой шерсти. Подошел к девушке и укутал ее со спины, будто статую; она странно шарахнулась от его рук – что-то было в этом движении, кроме страха.

Он обнял ее.

Она застыла в ужасе. Он подумал было: может, ей больно от прикосновений? Он разжал руки, но тут колени девушки подломились, и он был вынужден снова подхватить ее – чтобы не грохнулась на пол.

– Кто это с тобой сделал?

Она дрожала, как лист:

– Колдун.

– Ясно, что не подпасок. Имя?

Она открыла рот, будто собираясь сказать – и закашлялась.

– Ладно, – он усадил ее на край кровати. Поправил одеяло на ее плечах. Сам уселся на скрипучий стул под окном. – Давай по порядку.

* * *

Ее звали просто и незатейливо – Мир.

– Миранда? Мирабелла?

Нет, просто Мир. Она была незаконнорожденной дочерью владетеля Грана, не крупного, но и не мелкого властителя земель, расположенных между двух притоков Светлой – Домны и Старыни.

У Грана не было других дочерей. Все его законные дети и бастарды были мальчиками. Он любил Мир, как любят домашнего ласкового зверька.

Когда Мир было четырнадцать лет, в замок приехал настоящий колдун. Властитель приказал дочке явиться к ужину; колдун был страшен и смотрел только на Мир.

На другой день она заболела.

Ее мучил жар. Одолевала лихорадка. Колдун сказал, что вылечит Мир, и увел к себе в комнату. Что там было, она не помнит, потому что колдун усыпил ее сонной травой; в части снадобий этот колдун был знаток – куда там самой мудрой травнице.

Через несколько дней она проснулась у себя в спальне здоровая, только кожа на спине немного пощипывала. Колдуна уже не было в замке, но слуги шептались, и от Мир не укрылась страшная новость: он сказал, что заберет ее. Через год или два, когда она подрастет, – колдун вернется и заберет ее навсегда.

Ей было очень жутко в первые месяцы. Но все забывается; скоро визит колдуна превратился в страшное воспоминание, похожее на сказку. И жизнь вернулась в привычное русло, и так было, пока младший сын властителя, играя с маленьким луком, не оцарапал девушке плечо деревянной стрелой без наконечника.

Тогда Мир заболела второй раз. Ее снова мучил жар, и мерещились страшные глаза колдуна. В лихорадке она провалялась почти неделю. Все сильнее щипала кожа на спине и боках. А когда жар ушел – Мир увидела в зеркале узор, покрывавший ее кожу.

От отца ничего не удалось скрыть – няньки доложили. Он явился и долго разглядывал спину и плечи дочери, и в особенности ранку от стрелы, которая совпала с Гремячьим портом в устье Светлой. А назавтра пришли вести: в порту случилась крупная стычка между двумя кланами контрабандистов, пролилось немало крови, теперь подешевеет жемчуг и подорожает сладкий тростник.