В плену королевских пристрастий

– Ты заранее не хорони никого, не надо. И она пока жива, да и у тебя мозги не должны еще настолько от выпивки размякнуть, чтоб о самоубийстве всерьез задумываться… Так что чем языком глупости разные молоть, молись лучше Богу, чтоб вернул Он нам ее. Один раз ведь вернул уже. Может, и еще раз призрит наши молитвы. Так что молись, Алекс, и мысли поганые, вроде тех, что сказал, из головы своей выкинь. Не место им там.

– Это говорить легко… – герцог удрученно покачал головой.

– Хватит ныть, Алекс! Я люблю ее не меньше тебя, и ты знаешь об этом. Поэтому слушать твои стенания не намерен. Все! Что б к вечеру выехал с ней! – жестко проговорил король и вышел, хлопнув дверью.

Через три часа, отдав необходимые распоряжения о ведении дел в его отсутствие, Алекс Тревор, забрав Алину, выехал в карете со двора Телдомского замка.

– Господи, помоги им. Даруй там, в монастыре, куда они поехали, исцеления герцогине, – тихо прошептала провожающая их графиня Норес и незаметно осенила отъезжающую карету крестным знамением. Потом она оглянулась и увидела, что многие из слуг, стоящих во дворе, тоже крестятся сами и крестят выезжающую из ворот карту. Она знала, что герцогиню любили в замке. Герцога, а теперь и ее, почитали и боялись, а герцогиню именно любили, хотя ей старались этого не показывать, видимо, страшась ее ревности.

Графиня дождалась, когда за каретой захлопнутся ворота, и прошла в дальний конец двора, где стояла беседка, увитая зеленью. Ей хотелось немного посидеть на воздухе и привести в порядок и мысли, и чувства растрепанные сначала неожиданным визитом короля и его обвинениями в ее адрес, и последовавшим за этим поспешным отъездом герцога с супругой.

Уже подходя к беседке, она услышала негромкие всхлипывания, а потом приглушенный разговор и замерла, вслушиваясь.

– Да хватит реветь, прекрати… – тихо говорил один женский голос. – Вот чего ты ревешь?

– Он в монастырь ее повез, чтоб там оставить… – всхлипывая, ответил ему другой.

– Да с чего ты взяла? Он на богомолье, чтоб исцелить ее повез, ведь слышала ты.

– Ты верь больше… ведь даже слуг не взял для нее… значит, наверняка там оставит… Конечно, кому жена такая нужна? И король видно разрешил ему… и женится он теперь на этой… раз хозяйкой ее оставил… бедная моя госпожа…

– Да прекрати ты… Не может такого быть, чтоб король ему такое позволил. На богомолье они поехали.

– Тогда слуг почему не взяли?

– Взяли… не взяли, то не нашего ума дело. В любом случае не изменить ничего. Так что прекращай реветь, вот увидит Ее милость, что зареванная ты вся и влетит тебе. Ты же знаешь, скора она на расправу.

– А пусть увидит, может тогда не захочет при себе держать и на кухню или еще куда, после порки отправит. Уж лучше раз перетерпеть, чем каждый день ее придирки выносить. Ведь не бывает довольна она…

– Да ладно тебе… с герцогом все равно не сравнить…

– Его Светлость раньше наездами был… а теперь вовсе ни во что не лезет, она теперь хозяйка. Это вот с Ее Светлостью ее не сравнить.

– Нашла с кем сравнивать. Ее Светлость ведь даже если плохо ей было или сердилась она из-за герцога, на слугах никогда не отыгрывалась… наоборот поблагодарит всегда и если беда какая – поможет… а коли оплошаешь невзначай, пожурит, да и только… она вообще была госпожой, о которой только мечтать можно.

– Вот именно что "была", уж я так молилась, чтоб помог ей Господь, но не внял он моим молитвам… И чем она так Его прогневать могла? Ведь и христианка ревностная и добрая… Ну как мы теперь без нее? – невидимая девушка зарыдала с новой силой.

– Значит, чем-то прогневала… Господу виднее. Может, и правда то, что о ней с королем говорят… Может, этим и прогневала.

– Ты с ума сошла что ли? Не был здесь король ни разу без герцога.

– А может, они при герцоге, и он знал все…

– Ты совсем того? Ты хочешь сказать, он сам жену ему предлагал? Это прям даж как назвать-то не знаю… Его Светлость конечно для короля всегда девок держал и любую отдавал, но не жену же… Нет, это явный бред. Его Светлость в вопросах чести очень щепетилен… Правда, сам-то он по части, свернуть на сторону от супружеской спальни, лишь последнее время не особо стал охоч… Но таковы все мужчины. Это удел женщин честь рода блюсти.

– Ну я тогда тоже не знаю… Кстати, паж этот ее… между прочим, красавчик, каких поискать… и ни с одной служанкой не заигрывал, лишь на нее всегда смотрел… может, с ним она… ведь он одно время не отходил от нее ни днем, ни ночью… Вот сейчас, может, она и расплачивается за это.

– Дура ты… Герцог сам его к ней приставил…

– В начале-то приставил, а потом, помнишь, как все время, что он при ней был, то подарками задаривал ее, а то сердился на нее причем даже не понять из-за чего… Ведь и посуду бил, и мебель ломал, и слуг что при ней были изводил, и всех заставлял про каждый ее шаг рассказывать… Я тогда каждый его приезд от страха дрожала вся… Ведь не на пустом месте он психовал так? А она вела себя так, будто ее и не касалось все это… а потом вдруг ни с того ни с сего бросила все и в монастырь уехала, не сказав никому ничего… Мы ведь тогда ее трое суток искали… Может, как раз раскаялась и уехала грехи замаливать, а герцог понял, что она может не вернуться, простил ей все и вернул… Он же ведь за ней сам ездил, и сам обратно привез вместе с дочерью… и после этого стал с ней совсем другим… А она хоть открыто не перечила ему ни в чем, но вертела им, как хотела. Стоило ей только глазками повести, он сам был готов все что угодно для нее сделать и лютовать перестал. Так если только за дело кого накажет и все. Сама ведь помнишь, как мы вздохнули тогда… Хорошее время было, жаль что недолго. А паж вот после того, как вернулась она, уже не все время при ней был… Так только иногда… Кстати, герцога он до сих пор очень сильно боится, да и герцог его явно недолюбливает, хоть и не взыскивал с него никогда. Так что тут точно темное какое-то дело было…

– Да что ты городишь такое? Не стала бы она с пажом никогда… Она скорее всего самого герцога к себе не допускала, вот он и бесился из-за этого… Что-то у них еще в первую брачную ночь не сложилось, леди Гиз говорила, обидел герцог ее вроде как… а потом еще их ребеночек при родах умер… вот герцогиня, видно, и решила не торопиться со вторым, а герцог злился… А ты "паж", говоришь. Да ей ничего не стоило короля в любовники заполучить, а ты про пажа…

– Любовь, она штука злая… Влюбиться и в козла можно. Умом прикидываешь, что этот лучше, а сердце совсем о другом сохнет…

– Да, ладно, тебе… Не была она ни в кого влюблена, и не сохла ни по кому… Видно бы это было. Король вот тот явно сох по ней, да и паж, наверное, тоже, только она не такая… она гордая была.

– Вот значит, от гордости и страдает, чтоб посмиренней была.

– Ты точно дура. Считаешь, то, что не прелюбодействовала она, грехом быть может?

– Она что исповедовалась тебе, что ты так уверена в ее безгрешности и в том, что она никогда и ни с кем не согрешила? Ни с королем, ни с пажом? Господь, он знает, за что карать, и раз покарал ее, значит не без причины.

– Может и была причина, может и согрешила она когда с кем… но даже если это так, то, на мой взгляд, ее добродетели больше… Неужели Господь не сжалится над ней?

– Может и сжалится… Слушай, а может, такое случилось из-за того, что она сама в монастырь уйти хотела? Может, призрел Господь ее мольбы и сделал так, чтоб муж сам ее туда отправил?

– Тогда это ужасно… Это еще хуже… Лучше бы ты мне не говорила это… Лучше считать, что согрешила она. Я бы тогда молилась, чтоб Господь простил ее и вернул нам.

– Ну и считай так, и молись. Кто не велит-то? Главное не на глазах у Ее милости, вряд ли ей это понравится, и даже коль за это открыто не взыщет, найдет другую причину, чтоб взыскать, как пить дать, найдет. Она явно на герцога виды имеет и не в ее интересах, чтоб Ее Светлость вернулась.

Изабелла решительно шагнула в сторону, откуда раздавались голоса, и раздвинула кусты. Ее взору предстали камеристка герцогини и одна из ее горничных. Обе испуганно замерли, а потом, потупив головы, опустились на колени, видимо ожидая приказа о наказании.

– Значит, господам кости перемываете… Мило… – она недобро усмехнулась. – Был бы здесь герцог, уговорила бы его обеим языки выдрать… Распустились совсем… Ну да ладно, он вернется, и если я к тому времени не буду убеждена, что вы научились держать язык за зубами, еще о том с ним поговорю.

Служанки испуганно молчали, покорно дожидаясь ее решения.

– Значит так, – суровым тоном продолжила она, – молиться о здравии герцогини обе будете в церкви и не меньше чем по часу утром, и столько же вечером… а в оставшееся время рот раскрывать будете, лишь отвечая мне или выполняя мой приказ. А за то, что обсуждать ее посмели по двадцать ударов каждая получит, и прислуживать теперь мне будете, чтоб получше с той, грехи которой обсуждать посмели, сравнить могли, да поистовее молились о здравии ее и возвращении. А теперь марш на конюшню, а после наказания ко мне.

– Да, Ваша милость, – прошептали обе, низко склонились, потом поднялись и быстро удалились в направлении конюшни.

Изабелла вошла в беседку и села на скамейку. За сегодняшний день она узнала о супруге герцога больше, чем за все время, проведенное в замке. Она почувствовала, что перестала воспринимать Алину, как неподвижную красивую куклу, оживление которой может спасти Алекса. Она впервые подумала о ней как о реальной женщине, которую любит не только Алекс, но еще и король… Почувствовав на своих плечах его нежные объятья, в которые была вложена и неподдельная теплота, и ласка, и забота, она уже не сомневалась в том, что король не только любит свою кузину, но и искренне печется о ней. Изабелла поймала себя на мысли, что за последнее время ее чувства к так внешне похожей на нее супруге Алекса, претерпели ряд сильных изменений. Вначале она перестала испытывать к ней чувство ревности и перестала считать ее своей соперницей, поняв, что только ее наличие гарантирует, как спокойствие Алекса, так и его терпимое отношение к ней самой. Потом Алина превратилась для нее в предмет ее заботы и опеки, став вызывать у нее чувство сострадания, и лишь теперь предстала в образе реальной женщины, жизнь которой была, как оказалось, полна тайн и загадок. А сама она по всей вероятности до недавнего времени была окружена любовью и ревностью облеченных властью мужчин.

Сейчас Изабелла поняла, что Алекс стал ее любовником как раз во время отчуждения между ним и супругой, а к ней в дом герцогиня попала в период их примирения, которое тут же и закончилось, и именно это так тогда разгневало Алекса.

Она зябко поежилась, вспоминая, как вернувшийся после свадьбы дочери герцог, зайдя к ней в комнаты, выгнал всех слуг. После чего, в свойственной ему резкой манере, заявил, что если что-то случится с его супругой, то он, учитывая как она до этого обошлась с ней, во-первых, ни за что при себе ее не оставит, а во-вторых, постарается превратить ее жизнь в ад, заставив до самой смерти каяться в этом. Изабелла тогда на коленях клялась ему, что уже кается, и все силы приложит, чтоб герцогиня поправилась, и только это заставило Алекса смягчиться, и он, пробормотав: "это твой единственный шанс", ушел, причем, даже не взглянув на новорожденного сына.

То, что он не проявлял ни малейшего интереса к ее ребенку, взяв его на руки лишь однажды, во время крестин, на которых, как знала Изабелла, настояла герцогиня, уже не удивляло Изабеллу. Однако то, что он так отнесся и к своему наследнику поначалу повергло ее в шок. Она пыталась несколько раз, уже когда герцог начал пить, рассказать ему о нем, но герцог, перебивал ее вопросом: "он здоров?" и, получив утвердительный ответ, тут же отсылал ее, не давая продолжить рассказ о ребенке. Лишь, в самом начале, когда она пришла к нему и предложила принести сына к Алине, он прошел вместе с ней к ребенку, и проводил их в комнату герцогини. Однако, увидев, что супруга не очнулась и никак не прореагировала на ребенка, больше сыном не интересовался. Мало того, он отказался искать крестных сыну и выбирать ему имя, сказав, что это его не интересует, и Изабелла на свой страх и риск сама вызвала священника и окрестила младенца, став его крестной матерью и выбрав ему имя – Теодор.

– Господи, если б я только знала, что все так обернется, – прошептала графиня, – я бы никогда в жизни не дала бы ей почувствовать, что спала с ее супругом… Господи, развяжи как-нибудь весь этот узел… я не знаю, как, но развяжи. Я не желаю ей смерти, и не хочу, чтоб он в монастыре ее оставил… Я поняла уже, он не сможет без нее жить, и меня возненавидит и постарается извести… Пусть выздоровеет она, Господи, только молю, сделай так, чтоб она не прогнала меня… я согласна ей служить, лишь бы ему хорошо было… Пусть он даже и не коснется больше меня… мне бы лишь бы рядом с ним… лишь бы видеть его… Я не могу без него, Господи… не могу… наверное, так же, как он без нее… Я за сыном их ухаживать буду и за другими детками, если появятся они… только бы он доволен был, и еще пить бы так перестал… Помоги ему, Господи, и позволь мне быть подле него.

Изабелла стала обдумывать возможные перспективы дальнейшего развития событий, если Алина выздоровеет. Как она поклянется ей, что не станет домогаться любви Алекса, довольствуясь лишь тем, что будет видеть его. Как пообещает, что будет заботиться об ее сыне и все делать для него… и возможно тогда Алина, также как она, перестанет видеть в ней соперницу, и все каким-то образом наладится.

В это время к беседке подбежала одна из горничных прислуживающих ей:

– Ваша милость, Теодор проснулся, плачет.

Изабелла резко поднялась: