В плену королевских пристрастий

– Она очнулась, Алекс. Только не надейтесь, такой какой она была, ей уже не быть… Я ведь сказал, ей придется дорого за эту схватку заплатить. Она, конечно, выиграла ее, только цена слишком большая… И говорить, и ходить она вряд ли сможет. Конечно, со временем, понемногу что-то и сможет восстановиться, но очень медленно.

Герцог шагнул к супруге, опустился рядом с ней на колени и приподнял ее голову. Алина открыла глаза и осознанным взглядом посмотрела на него, губы ее дрогнули, изогнулись, по лицу прошла судорога, было видно, что она старается что-то произнести, но кроме очень тихого нечленоразделного мычания у нее ничего не получилось.

– Алина, Вы что-то хотите? – тихо спросил ее герцог.

Алина, согласно прикрыв глаза, еле заметно кивнула и вновь ее губы изогнулись, пытаясь что-то произнести.

– О, Господи, – скорее простонал, чем проговорил герцог, – и это что, так будет всегда?

– Да, Алекс, – кивнул отец-настоятель. – Вам или тому, кто будет ухаживать за ней, придется набраться терпения. Понимать ее будет сложно, а порой и вовсе невозможно. Пройдет очень долгое время, чем она сможет хоть что-то сказать, а может это и никогда не случится. Все будет зависеть от ее старания и терпения окружающих.

– Сейчас-то, что она хочет?

Отец настоятель, нагнулся к Алине, поднял на руки, отнес к скалистой стене, усадил ее там, потом, нежно погладив по щеке, заглянул ей в глаза, и ласково спросил: – Что ты хочешь девочка моя любимая? Для себя что-то?

Алина отрицательно повела глазами из стороны в сторону.

– Чтобы Алекс что-то сделал? – стал задавать ей вопросы отец настоятель и смотреть на ее реакцию. – Снова не угадал? Узнать что-то? Да? О Катарине? Нет? О сыне? Да, моя девочка?

Он повернулся к Алексу: – Она хочет, чтоб Вы о сыне ей рассказали, Алекс.

– Здоров он, – ответил тот и раздраженно повел плечами. – А если никто не догадается, что она хочет, тогда что?

– Возьмете бумагу и будете по буквам определять каждое слово из того, что сказать она хочет.

– Это как?

– Спросите ее, какая первая буква: гласная или согласная, и потом по очереди будете перебирать, потом так же со второй.

– Повеситься легче… – герцог схватился руками за голову.

– А кто говорил, что легко будет? Она наверняка предупреждала Вас, что Вы не раз пожалеете о принятом решении.

– Ну, предупреждала… Только сейчас говорить о том, толк какой?

– Никакого… кроме того, чтоб Вы поняли, что сами выбрали этот путь, и сетовать теперь бессмысленно. Смиритесь, Алекс, и идите по нему. Молитесь больше о ней, возите ее чаще на службы в церкви.

– Вы издеваетесь, святой отец? – в глазах герцога полыхнул гнев. – Считаете, я могу позволить окружающим видеть ее в таком состоянии?

– Алекс, Вас до сих пор беспокоит мнение окружающих? – игумен испытующе посмотрел на него.

– Хотите сказать, что это кара, чтоб смирился я?

– В какой-то степени, да, – кивнул тот.

– Мне уже плевать, что будут думать обо мне, но о ней… нет! Я никому не позволю смеяться или издеваться над ней!

– С чего Вы решили, что кто-то будет смеяться или издеваться над занемогшим человеком?

– Хорошо, не смеяться, смеяться в открытую я никому, конечно, не позволю, но тогда притворно жалеть и соболезновать, смакуя подробности ее состояния… и тайно злорадствуя. Только я не доставлю никому такого удовольствия.

– Почему притворно жалеть и тайно злорадствовать, Алекс? Откуда у Вас такая убежденность?

– Потому что уважают лишь сильных, тех, кто способен постоять за себя, кто не позволит себя унизить… И хватит об этом, святой отец. Можете еще что-то сделать для нее – сделайте, а нет, так пойдем мы. В Ваших нравоучениях я не нуждаюсь. Ведь основываясь именно на Вашем разрешение, я позволил жене забрать Катарину к нам. А Вы все знали про демона и даже не предупредили меня. Если б я только знал, чем Алина рискует, Кэти никогда бы за ворота монастыря не вышла, причем, скорее всего, даже не Вашего.

– Алекс, этот демон был ни для кого не опасен, пока Катарина была под присмотром Алины. Проблемы начались, когда Вы решили девочку этого присмотра лишить.

– Это бессмысленный разговор, святой отец. Считаете, что утаив от меня информацию, сделали благое дело, считайте так дальше. Считаете, что лишь я виноват в том, что Алина оказалась в таком состоянии, что ж спорить с Вами не собираюсь, это дело Вашей совести. Я же лишь лишний раз убедился: тот, кто преступил закон единожды, сделает это и еще, поэтому жалость в таких вопросах неуместна, за нее слишком дорого платить приходится. Вот настоял бы я, чтоб Кэти казнили, и никаких бы проблем не было, вообще никаких проблем.

– Не судите, Алекс, и не судимы будете. Прощайте, и да простится вам.

– Я не могу не судить, – раздраженно проговорил герцог. – Меня мое положение судить обязывает. Я сужу и выношу приговоры иногда по несколько десятков за день, так что разом больше или меньше уже никакой роли не играет… А если б я всех прощал, в моих владениях и разбойники с грабителями на каждом шагу были бы, и беспорядок бы творился. Так что не надо мне о прощении говорить… это Вы, святой отец, должны всех прощать и врачевать души, а у меня иные задачи. В моих владениях честным и законопослушным подданным должно быть безопасно и хорошо. Они должны знать, что закон соблюдается и соблюдается неукоснительно, и им будет хорошо лишь в том случае, если они его не только ни разу не нарушат, но даже помыслить о том не посмеют. Я отошел от этого правила, пойдя на поводу требований Алины, и пожалев собственную дочь, решив дать ей шанс исправиться, за что сейчас и расплачиваюсь, да и Алина тоже… Мне не про свадьбу слушать ее было надо, а не слушать тогда, когда она за Катарину просила.

– Алекс, в жизни все не так однозначно. И каждый человек может и ошибиться и оступиться. Вы тоже небезгрешны. Смотрите, как бы с Вас не спросилось той же меркой, какой Вы спрашиваете.

– Да, я грешен, грешен во всем, и пусть спрашивается с меня. Почему она-то страдать должна? За что ей такое? Она-то как раз всех прощала… И что теперь? Ей лишь двадцать два, а она каким-то полутрупом стала… Где здесь прощение и милость, о которых Вы говорили, да даже справедливость, в конце концов? Где?

– Вы мешаете мирское с духовным, Алекс.

– Потому что я мирской человек и живу в миру. И мыслю я категориями мирскими и приземленными. Не дано мне другого. Ладно, что теперь говорить об этом, все равно не исправишь уже ничего… – герцог решительно шагнул к супруге. – Я, конечно, Вам благодарен, за то, что Вы сделали для нее, без Вас, как я понял, умерла бы она скоро… правда, не уверен, что такой жизни, на которую она обречена теперь, она рада будет, но уж что есть… Пойдем мы.

– Идите с Богом, Алекс. И да хранит Вас Господь, – отец-настоятель перекрестил его, а потом склонился к Алине и перекрестил ее: – Храни тебя Господь, девочка моя любимая, и дай Бог тебе сил и терпения вынести все то, на что обрекла ты себя.

Изабелла Норес сидела в комнате герцогини и читала ей Евангелие. В дальнем углу комнаты под присмотром двух камеристок играли двое малышей. Ее сын и сын герцогини. Герцогиня, сидевшая в высоком кресле, не сводя глаз, наблюдала за детьми, на губах ее играла ласковая улыбка. В это время, из раскрытых окон донеслись цокот копыт и возбужденные крики.

Изабелла отложила библию и поднялась, герцогиня перевела взгляд на нее.

– Извините, Ваша Светлость, но будет лучше, если детей заберут, – тихо проговорила Изабелла, обращаясь к ней. – Вы знаете, как относится герцог к тому, что дети находятся в Ваших покоях, после того Вашего приступа…

Герцогиня согласно прикрыла глаза. Камеристки, повинуясь знаку Изабеллы, моментально подхватили на руки малышей и, подобрав их игрушки, поспешно направились к дверям.

– Через черную лестницу идите, попадетесь на глаза Его Светлости, обе наказаны будете, – напутствовала их Изабелла, после чего вновь села в кресло и, раскрыв библию, принялась читать.

Прошло не больше пяти минут, как дверь распахнулась, и на пороге появился герцог. Посмотрев мрачным взглядом на вставшую с кресла и склонившуюся перед ним Изабеллу, он кивнул ей и шагнул к жене.

– Как Вы, моя дорогая? – спросил он, склоняясь к ней, и тут же прижал пальцы руки к ее губам, искаженным попыткой ответить ему. – Тсс, не утруждайте себя так, кивните, я пойму.

Герцогиня едва заметно кивнула.

– Действительно все хорошо? – герцог обернулся к Изабелле.

– Да, Ваша Светлость, – подтвердила та, после чего несмело добавила: – только Лерон говорит, что будет все-таки лучше, если Вы, Ваша Светлость, все же позволите и пытаться говорить ей и еще хотя бы самостоятельно стоять.

– Выпороть его хорошенько прикажи. Он уже достаточно мучил ее, больше такого я ему не позволю. И запомни, узнаю, что ты ему потакала и втайне от меня ему то позволила, с тебя взыщу.

– Ваша Светлость, он же лишь спрашивал позволения… За что наказывать его?

– Что б думать даже о таком не смел. И хватить пререкаться со мной, а то тебя прикажу наказать.