Тёмная сторона Ио

Когда Хизро полностью прочистил горло, я аккуратно продолжил наш разговор.

– То есть этот дождь содержит в себе тёмную силу?

– Верно, – улыбнулся старик. – Эльфы даже деревни и посёлки окружали защитным полем, что и говорить о Великой Цитадели, где это поле действует до сих пор. Взрыв же говорит о том, что где-то защиту пробило…

Меня это натолкнуло на интересную мысль… А что если Антарес вспомнил свою прошлую жизнь? Или, скорее, позапрошлую, ведь Неизвестный погиб не во время атаки эльфийского города. Более чем правдоподобно, возможно, что он так погибал не единожды. Да и я, впрочем, наверное тоже. А как эльф узнаёт, кем он был в прошлой жизни?

Раздался третий взрыв и мне вновь пришлось идти успокаивать брата, но теперь и у меня было тяжело на сердце. Пока все готовились ко сну, ко мне подсела Ника, кокетливо ко мне прижавшись:

– Шур.

– М-м-м? – вяло промычал я, созерцая очередной ковёр.

– Шур! – настаивала она, но теперь перейдя решительным действиям, она больно ущепнула меня за бок.

– Ах… – я бессознательно отстранился, но потом сам же вернулся на прежнее место. – Прости… Я задумался…

– О чём?

– О той Цитадели…

– О той, что бахала? – теряя интерес в голосе, продолжала цыганка. – Ну, и что ты надумал?

Секунду назад меня так и разрывало от желания излить ей душу, сейчас же как отрезало.

– Ничего интересного.

Уязвлённый до глубины души за предков, о которых почти ничего не знал, я встал с ковра и вышел из фургончика подышать. Гроза кончилась и наступила тихая бархатная ночь. В лесной чаще проснулась парочка розовых светлячков. Остановились мы не очень далеко от опушки. Зябко кутаясь в тёплый халат, поверх исподнего, я подошёл к самому крайнего дереву, прислонившись к его шершавой коре. Едкий туман утекал в сторону Хрина, обнажая горы Истарь, казавшиеся отсюда ещё совсем невысокими. Цитадель Ио терялась где-то во мраке и различить я мог лишь призрачные очертания, поддёрнутые фантомным сиянием.

– Шура… – я слишком ушёл в себя и не услышал, как подошла Ника, поэтому вздрогнул.

– Да, Ника… Меня ищут? – невозмутимо и немного(нет) сердито спросил я её.

– Да, искали… я тебя искала, – она обошла меня с правого бока и встала впереди, выступив из леса.

Я же, в порыве приумножившейся надменности, попытался заглянуть за неё.

– Шура! – звонко возмутилась она.

– Что?!

Тишина. Слышно только как мы оба сердито дышим.

– Ла-адно, – я решил капитулировать. – Прости, что вспылил. Этот город для меня слишком много значит, ты понимаешь?

Ника больше не сердилась, даже засмущалась. Пряча глаза, она подошла ко мне, крепко обняв:

– Это ты меня прости. Я себя тоже… некрасиво повела…

– Мы оба повели себя некрасиво…

Сейчас у меня не было никакого желания стоять на холоде и пытаться что-то разглядеть – мы оба слишком легко одеты, поэтому я предложил вернуться в повозку. Но уходя, я всё-таки ещё пару раз взглянул на степь, горы Истарь и очертания Великой Цитадели, мысленно поклявшись, что обязательно туда попаду.

Дальше наш путь проходил без каких-либо происшествий, так что я даже успел к этому привыкнуть. Во время редких стоянок я занимался ска-аной. Не скажу, что смог отточить это до совершенства, но овладел очень сносно и, хоть по чистоте исполнения, некотрые трюки продолжали оставлять вопросы, я держался уверенно и падений больше не было. Когда до гор Истарь оставалось всего-ничего, Хизро позволил мне помогать ему вести наш фургончик. Объяснял он это тем, что места здесь безлюдные и даже Серые сюда едва ли сунутся, а если и сунутся, то будут видны более чем за милю.

Сине-бордовые вершины росли день ото дня, мерно поднимаясь будто бы из самых глубоких земных недр. Что-то в них казалос мне необычным, хоть – признаюсь – других гор мне видеть не приходилось, во всяком случае, я этого не помню. Когда я вновь сидел рядом с Хизро, помогая ему с «Воровской Тройкой» – так он называл своих лошадей, спросил его об этом:

–Видимо, твоя память пропала не полностью, как ты считаешь. Впрочем, ничто не исчезает бесследно… – старик вдруг замолчал, опустив мутнеющие глаза.

Не смею отрицать, эта фраза позволила мне задуматься о многом и даже взглянуть на то, что я считал само-собой разумеющимся, по-новому. Тем не менее старик продолжал молчть и… ослабил поводья, что я заметил, только когда Затмение споткнулась. Мне еле-еле удалось удержать её от падения. Остальные животные тоже остановились. Через дощатую стену до меня долетели грязные ругательства Изнара. Хизро рассеяно мотал головой из стороны в сторону, не понимая, что произошло. Отложив поводья, он протёр лицо, запустив пальцы в свои длинные серебряные волосы и горько пробормотал:

– Прости, я что-то задумался… совсем старым стал…

– Ничего страшного, всё же обошлось, – я ободряюще улыбнулся, но цыган только хмыкнул.

– Только благодаря тебе, Шурик, и обошлось. Я скоро уже совсем ни на что негодным стану!

– Глупости! – возмутился я. – Вы просто устали. Вы бы отдохнули в повозке немного, а я бы сам до следующей стоянки довёл. Она ведь у самого подножья гор, верно? – старик угрюмо молчал. – Ну, или пусть вас Госпожа Шрам не на долго заменит…

Он продолжал молчать и я начал опасаться, что как-то его обидел. Впрочем вскоре его черты смягчились и он произнёс:

– Зайти внутрь – значит смириться со своим угасанием. Этот ветер даст мне достаточно сил. А вот ты ступай. Ну!

Я без особой охоты повиновался, мысленно возмущаясь такому легкомыслию. Не успел я зайти в повозку, как со всех сторон меня оглушали вопросом «что случилось?». Я же угрюмо молчал, громко захлопывая дверь, после чего взвизнгнули вожжи и мы вновь тронулись. Щёлкнув засовом я всё-ещё не говоря ни слово пошёл к колыбельке Антареса и, взяв на руки, начал шептать всякую бессмысленную белиберду, чтобы он смеялся. Больше Хизро не забывался и до самого подножья гор мы добрались быстро и благополучно.

После ужина я подошёл к ним вплотную и даже немного взобрался, придирчиво изучая здешнюю почву и камни. И только теперь я понял, в чём их странность – камни здесь были конусообразными и будто бы закрученные по спирали. Я с любопытством взял в руки один такой достаточно увесистый тёмно-бордовый булыжник, повертел, понюхал(лизать не стал). С собой я его брать не захотел – что-то подсказывало мне, что горцы достаточно щепетильны и вдруг настолько, что важен им каждый камешек от их родного дома, поэтому сей причудливый предмет вернулся, примерно, на прежнее место. Я пошёл к стоянке, где Мернкула и Ника уже собирали меня в путь. Эрно всем своим весом налетел на меня со спины:

– Ну где тя носит, Шур, пойдём, покажу твою будущую лошадь. Хизро объяснит, как тебе усадить туда Антареса.

Во всей этой суматохе я и думать забыл о тех камнях и, так ничего ни у кого о них не узнав, рухнул спать.

На утро мы дособрали вещи и, усадив Антареса в креслице-колыбельку, приделанное к передней луке моего седла, и оснащённое широкими ремешками из мягкой кожи, чтобы он не выпал, я сам вскочил в седло, обернувшись к цыганам, некогда меня приютившим. И лишь сейчас я понял, что не подготовил никакой прощальной речи, а простые слова, как «прощайте» или «ещё свидимся» казались, элементарно, неуважительными. Госпожа Шрам, видя моё замешательство, вышла из общей массы, чтобы быть между мной и табором, обращаясь тем временем ко мне.

– Цыган не чтут в мире, обычно, впрочем, нас и не за что особо чтить, нам этого попросту и не надо, но всё-таки приятно осознавать, что все мы для мира сделали хоть что-то хорошее. Может, по многим из нас это не осбо видно, но все мы неизменно верим в тебя, Шура, и мы навеки твои союзники, ибо у нас, как и у большей части других людей, общий враг!

Развернув к ней коня, я, всё ещё робея и глупо улыбаясь, произнёс:

– М-мне трудно выразить словами, как я вам всем благодарен. Я… не хотел бы показаться вам пустословом и обещать недосягаемое, но, клянусь, я сделаю всё, что в моих силах и не покинет моя душа Юпитера, пока враг не будет побеждён. Я… – поймав на себе взгляд Ники, я запнулся. – П-прощайте, я не посрамлю вас! Спасибо за всё! – и, развернув коня, пустив его мерной рысью, я направился вверх по тропинке к поселению истАрьцев, стараясь отогнать навязчивую мысль, что я чем-то обидел Меркулу и остальных. Мне отвлекаться было довольно опасно, ибо дорога была далеко не самой лучшей. Рыжая кобыла, по кличке, Одуванчик, была самой выносливой из всех таборских лошадей и, по словам, Хизро и какого-то Голубоглазого(хозяина Одуванчика) могла без труда добраться до ближайшего поселения, состоявшего всего-то из пяти домов. Там жили самые умелые и отважные воины – мастера оружия – как их окрестил старик, поскольку селение это пограничное и единственное место у них, где может остановиться чужак.

Ближе к вечеру я заметил рыжие огоньки и очертания глинобитных домиков, среди них заметно выбивалось одно тонкое и высокое здание, кажется каменное… Я остановил Одуванчик и слегка приподнялся в седле, чтобы лучше его рассмотреть. Да, это камень, чем-то похожий на здешнюю породу, но бирюзовый с вкраплениями из привычного багрянца. Выглядело же это сооружение как трёхгранная стела. Наверное, что-то наподобие идола…

– Ну, сейчас доедем и узнаем… – с азартом пробормотал я, поглаживая шею утомлённой кобылы. – Потерпи ещё чуть-чуть…

Не чуть-чуть… Селение оказалось намного дальше, чем я думал. Спешившись, я огляделся: ни травы, ни ручейка, ни звука… Я недоверчиво покосился на рыжие огоньки, домики и странного «идола». А ведь странно: за всё время пути я не заметил ни одного человека. Хотя я вижу, что там есть лужайка и не одна, а так же родники. Но единственные звуки в этих странных горах издаём только мы с Одуванчиком. Никакого другого способа напоить лошадь, кроме как из своего меха, я не видел. Чисто символически смочив из него горло, я напоил Одуванчик остальным и скормил яблоко. Сам я есть не очень хотел, видимо, из-за этой же гнетущей тишины.

На верхушке стелы зажглось жемчужное пламя, охватив около метра от всего камня. Оно росло и разбухало, точно цветочный бутон – он то сплюскивался, то вытягивался, то распадался на отдельные лепестки-спирали, скручивающиеся в одну толстую спираль и та сплюскивалась и вытягивалась и всё снова и снова, снова и снова. Резкая боль между лопаток. Абсолютно неграциозно я рухнул на острую гальку, едва успев выставить вперёд руки. Только теперь я понял, что окружён, но пока что моё представление об окруживших заканчивалось на синих остроносых сапогах с причудливой вышивкой и изумрудных шароварах, в них заправленных.

От неожиданности я на время потеря дар речи. Послышались голоса, смех… такой знакомый. «Сапоги-и-шаровары» начали поочерёдно меня пинать, кто-то начал бросать в меня острую гальку. Лица поднять мне не давали, с риском потерять глаз, если только, поэтому я окончательно пригнулся к земле, закрывая голову руками. Сквозь гоготания толпы и их каркающие реплики я различил, как возмущается Одуванчик и как плачет Антарес, о котором я совсем забыл! Младший брат всю поездку провёл совершенно беззаботно, в мире грёз, чем несказанно облегчил мне жизнь, но позволил о себе забыть. Побои с камнепадом прекратились и «Сапоги» замолчали, как ни странно, но меня это совсем не радовало. Теперь всё безмолвие гор ИстАрь захватил надрывный плач брата. Неожиданно даже для себя самого я вскочил и ринулся к своей кобыле, попутно выхватив у одного из «Сапогов» какой-то клинок из ножен. Возле Одуванчика «Сапогов» было двое – на обоих тёмно-бирюзовые кафтаны с вышивкой как на обуви, на головах у них были платки в цвет шаровар. Один тщетно пытался успокоить беснующуюся лошадь, а другой заглядывал в колыбельку.