Ушедшие в никуда

– От торгового каравана отбились, мил человек, – ответил один из путников, – пусти к себе суховей переждать, хоть до утра пусти, – попросились они на постой.

Юнус, как и водилось гостеприимному хозяину, напоив и накормив уставших верблюдов, пригласил путников в дом.

Сестры Юнуса, завидев вошедших незнакомых мужчин, тихо устроились в дальнем окружье юрты и с интересом исподволь наблюдали за потерявшими дорогу странниками. Юнус пригласил гостей к очагу.

За пиалой кумыса Юнус узнал, что Исраил и Муса, так назвали себя заблудившиеся странники, – хазарские торговцы. Их большой караван с рыбьим клеем направлялся в Джурджанию. В обмен на клей в Хазарию собирались взять они ткани и в большом количестве серебряную монету.

– Как получилось, что отстали, сами не уразумеем, – вздохнул Исраил. Он был более разговорчив, впрочем, и Муса держался просто. От этого Юнус очень скоро почувствовал к ним некоторое доверие. – Решили спуститься к реке, напоить верблюдов, оглянулись, а караван уже снялся с места, – откусывая лаваш, посетовал торговец. – Тут вскоре начался буран. Следы замело. Так и сбились с пути.

Суховейный ветер нещадно трепал войлок юрты, заметая ее колючим всепроницающим песком. За пиалой кумыса, расположившись вокруг горящего очага, Юнус и его гости засиделись глубоко за полночь. Спать не хотелось. Юноше были интересны его случайные собеседники. Их души казались ему чистыми и открытыми.

В неспешной беседе, под заунывное подвывание ветра Юнус поведал им о своей жизни, о том, что он из знатного рода Ашина, а значит, все его предки и он – иудеи, что в Итиле осталась больная мать с младшим братом, а сам он отправился с младшими сестрами на дальние родовые земли, чтобы вырастить урожай. Если зерно уродится, то это поможет их семье зимой сводить концы с концами. Юнус признался собеседникам, что не хочет испытывать бедность, а мечтает стать богатым торговцем.

Никогда прежде не увлекали его так беседы со случайными постояльцами. Бывало не раз, что в его юрте останавливались на ночлег запоздалые путники, но Юнус в разговоре с ними лишь исполнял долг гостеприимного хозяина. Сегодня юноша забыл о долге и беседовал с Мусой и Исраилом, как со старыми добрыми знакомыми. Поговорив о будущем урожае, незаметно перевели разговор на хазарские обычаи, потом затронули праздники, вспомнили иудеев, мусульман, не обошли христиан и язычников.

– Хазария великая страна, – подытожил Муса, – всяк волен любую веру иметь.

– Но только иудеи могут занимать посты государственной власти, – посетовал Исраил, поглядывая на Юнуса, – а разве это справедливо?

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился Юнус.

– Нет, ничего, – отозвался Исраил, – только иудейство – навязанная хазарам религия. Испокон веков хазары другим тюркским богам поклонялись.

– Может, и поклонялись, – снова возразил Юнус, – только теперь хазары познали истинную веру.

– Что ж, ты прав, хозяин, – Муса отпил из пиалы кумыс, – каждому свое. Я мусульманин, видно, поэтому моя религия мне кажется справедливей и лучше. Она основана на любви к ближнему, на ответственности перед детьми, младшими, на почитании старших, особенно матери. У мужчины две руки. Одну он протягивает своим детям, чтобы поставить их на ноги перед взрослой жизнью, другую подает родителям, чтоб в старости быть им опорой. Таковы законы ислама.

Ветер гудел за войлоком юрты, не обещая скорого конца своему разудалому гулянью по степи. Под его длинную монотонную песню беседа в юрте все лилась и лилась. Путники, согретые гостеприимством Юнуса, чувствовали себя в его юрте как дома.

Исраил и Муса рассказывали о своих торговых делах, о том, что хазарский рыбий клей, которым они торговали, особо славился у иноземных покупателей, что отправляли его не только в Джурджанию и Багдад, но и на судах в Константинополь. А как красивы Бухара и Александрия! Юнус слушал невесть откуда взявшихся собеседников. Он внимал, как ценились в мире хазарский скот, кожа и рыба, как везли эти товары на рынки Азербайджана, Армении, Персии. Его лишь раздражали неприятные разговоры путников о различии их религий.

– Аллах велит вести жизнь праведную и готовить себя к грядущему Божьему суду, – опять повел разговор о Всевышнем Исраил.

– Патриарх Авраам авину[13 - Авину – «отец наш».] заключил брит[14 - Брит – священный союз, завет.] с Богом, по которому евреи должны исполнять мицвот[15 - Мицвот – заповеди.], а Бог обещал умножить и защитить потомство Авраама и дать ему во владение страну Израиль, обетованную землю, – старался защитить иудейство Юнус.

– Да, но при чем здесь хазары? – переспросил его Муса.

– Здесь сказано об иудеях, а я – иудей, – возразил Юнус.

– Об иудеях-евреях, но не хазарах, так что подумай, хозяин, твоя ли это религия?

– Аллах принимает всех: и хазар, и арабов, и русов. Он обещает бессмертие Душе на Небесах. А твоя религия разве приемлет загробную жизнь и воскресение из мертвых? И относится ли она вообще к хазарам?

Юнус молчал.

В степи царила ночь. Все давно уснули, не спал лишь Юнус, зарывшись в густой длинный мех расстеленной овчины. Он думал. Что видел он в своем Итиле? Да, его отец – каган. Но что это ему дает? Власть? Нет! Только затворничество, почести и богатство! Но богатство только ему! А его сестры, больная мать, Микаэль, наконец. Им остается только знатность рода и право потомков быть каганами – марионетками в руках бека – малик-хазара. Они так и будут в поте лица возделывать землю и продавать на рынке хлеб, чтобы заработать на пропитание. Сам Юнус очень хочет стать богатым купцом и увидеть другие страны, как эти случайные путники, что забрели к нему в юрту на ночлег! И может быть, правы они, убеждающие его, что иудаизм для евреев и только для них? В полудреме ему грезились далекие города, караваны бредущих в песках верблюдов. Он то тревожно вздрагивал, то беспокойно метался во сне. Видения исчезали. В следующее мгновение перед его туманным взором представала мать. Она манила его к себе, но сама уходила куда-то во тьму…

Утро выдалось добрым. Ветер утих. Степь звенела щебетом птиц, вызывая из-за горизонта заспанное оранжевое солнце. Юнус откинул войлок юрты и вышел на утренний степной простор. Глубоко вдохнув полной грудью горьковатый полынный воздух, он ощутил, как наполняется силой его молодое тело. Жить! Так хочется жить! Это то, о чем говорили вчера Исраил и Муса. Он хочет быть свободным.

Путники стали собираться в дорогу. Юнус как гостеприимный хозяин накормил и напоил верблюдов, помог надеть упряжь. Все вместе выпили кумыс с пресными лепешками. Исраил и Муса сели на верблюдов.

Юнус смотрел на торговцев с нескрываемой завистью. Его манила свобода, воображаемые образы незнакомых городов и желанное недосягаемое богатство.

– Трогай, – скомандовал Исраил.

Неожиданно Юнус дернул упряжь, останавливая тронувшихся было путников:

– Возьмите меня с собой в Бухару, в Александрию, куда-нибудь. Я хочу стать купцом.

Неутолимое желание и мольба в его глазах были заметны Исраилу даже с высоты верблюжьих горбов. Но с ответом он медлил. Пауза затягивалась, и это приводило Юнуса в отчаяние.

– Мы подумаем, – прервал молчание Муса, словно пролил каплю живительной влаги на пересохшие от волнения уста юноши.

– Мы найдем тебя, – добавил Исраил.

– Я живу в западном городе, недалеко от синагоги, – сбивчиво пояснял Юнус вслед удаляющимся путникам, боясь, что не увидит больше своих ночных постояльцев.

Он еще долго смотрел им вслед, пока их силуэты не растворились в неведомых просторах вечно недостижимого горизонта. В его голове роились обрывки ночного разговора, а на сердце холодом осел неприятный осадок от того, что кто-то сомневается в его вере. От этого становилось еще неспокойней и неприятней. Но сладкий дурман вожделения будущего богатства окутывал Юнуса. Его неудержимо влекло к странникам, только что скрывшимся за горизонтом. Он всей душой надеялся, что Муса и Исраил возьмут его с собой с торговым караваном в дальние, почти сказочные страны.

IX

Ранняя осень золотила деревья. Кочевой лагерь свиты малик-хазара стоял на берегу Итили. Теперь, вплоть до конца кочевья, они будут идти вдоль ее берегов вверх по течению до самой столицы Хазарии.

Вениамин сидел под сенью раскидистой ветлы. Он смотрел на сильное течение реки, думая о Хазарии, которая сейчас пребывала в трауре, о ее борьбе с Византией. Его мыслям не давала покоя молодая Русь, настолько молодая, что совсем недавно никто не считался с ее народом, униженным и бедным. Напротив, его ставили в один ряд с рабами. Но молодость нельзя считать недостатком. Это, скорее, достоинство, потому как слабость юности очень скоро может обернуться непомерной силой зрелости. Жалок тот, кто не видит той спящей до времени силы! Князь Олег своим походом на Константинополь открыл глаза невидящим. Молодая Русь поднимала голову. Теперь с ней стоило считаться. Под ее рукой ходили северяне и радимичи, что прежде платили дань ему, Вениамину. Русы обложили данью древлян, воевали с тиверцами и уличами. Варяги, чуди, веси, кривичи – все подчинились Руси. Русское войско равнялось двум тысячам кораблей. Вряд ли страшны были теперь русскому государству хазары. Напротив, Вениамин должен был опасаться Руси…

Малик-хазар отломил от дерева ветку и, задумчиво глядя перед собой, отрывал от нее листья.

Его потаенные мысли нарушил прислужник, принесший ему сообщение о том, что прибыли русские послы и просят их принять.

Он принял их, как и полагалось, с подобающими почестями в кочевом шатре, в окружении рабов, с выставленными перед гостями яствами.

После взаимных приветствий и требуемых этикетом любезностей русские послы вручили беку Вениамину письмо.

Вениамин развернул поданный ему свиток и стал внимательно читать: «О, великий бек Вениамин, ты славен своей справедливостью и снисходительностью. Я, предводитель русского войска, что стоит в Румском проливе у крепости на прибрежных землях Хазарии, прошу твоего дозволения пройти через хазарские земли к берегам Гирканского моря. В благодарность, обещаю по возвращении отдать тебе треть добычи».

Вениамин опустил свиток. Он хорошо понимал, что тот, кто выдает себя за предводителя русского войска, вероятнее всего, лишь главарь распущенной и не нужной Руси дружины, ставшей шайкой разбойников, чье неуемное желание сводилось к тому, чтоб опустошать и грабить. От этих многочисленных банд страдали и Гилян, и Ширван, и Табаристан. Вениамин знал и то, что не стоит перечить этим примитивным воякам, способным лишь убивать. Лучше уступить, лучше пойти на поводу. Не первый раз дозволял он таким вот дружинам проходить через свою страну. Не время было противиться домогательствам алчных разбойников. Хазарии угрожала Византия, создав коалицию из соседних с ней племен гузов, печенегов и асиев. И лучше было сейчас уступить русам, нежели вести с этими бандами бесполезную борьбу. Не сегодня, а уже давно решил Вениамин не связываться с ними, но сейчас малик-хазар молчал. Он не мог показать посыльным предводителя русской дружины, что опасается его.

Пауза затягивалась, наполняя пространство шатра правителя Хазарии, заметно возросшей нервозностью русов.

– Что ж, – наконец, тихо произнес Вениамин, слегка сощурив глаза, – я дозволяю вам пройти через мои земли.

– Мы всегда верили в твое благородство, малик-хазар, – удовлетворенно откликнулись русские послы. Их слегка смутило молчание Вениамина, но привыкшие ходить через хазарские земли, они не сомневались, что получат разрешение и на этот поход. – Благодарим тебя за милость.

Удовлетворенные полученным разрешением посланцы откланялись и вышли. В приоткрывшийся проход шатра проник свежий, чуть сладковатый воздух, дышащий теплотой южной осени.

Вениамин задумался. Обремененному борьбой с Византией, ему проще было закрыть глаза на похождение русов, нежели нажить себе еще одного врага. Да, последнее время он часто разрешал им проходить к Гирканскому морю через свои земли. Вениамин ведал, что и русские торговцы плавали не только по Румскому[16 - Румское море – Черное море.] морю, но и по Гирканскому. Они хорошо знали его прибрежные территории и выходили на любой берег. Они свободно перемещались по Хазарии, провозя на верблюдах товары из Джурджана в Багдад. Иногда русские купеческие караваны превращались в разбойников. Вениамин об этом хорошо знал. Но что он мог сделать? Его Хазария теряла могущество, она была в кольце враждебных племен. Ее теснили Византия и Халифат. Вениамин не мог противиться требованиям русов. Он стал уступчивым к этому опасному для него явлению жизни.

X