Ушедшие в никуда

Юнус провел всю ночь не смыкая глаз, глядя в войлочный потолок. То слезы застилали ему глаза от невосполнимой потери матери, то вспоминал он ночных постояльцев с кочевья. Он надеялся, что найдет их в городе и уговорит взять его с собой в другие страны…

Наутро Юнус, дружески хлопнув по плечу брата, что укладывал в тележку лаваши для продажи, отправился на рынок, разузнать, по какой цене уйдет выращенный им урожай.

Смешавшись с базарной утренней суетой и толкотней, Юнус, проходя меж рядов многочисленных торговых лавок, неторопливо рассматривал пестроцветье товаров, вслушивался в многоязыкость речи. На базарных пристанях Итили вели погрузку торговые суда. Муравьиными дорожками тянулись к ним вереницы грузчиков. Грузили хазарский скот, рыбий клей, кожу, рыбу, чтоб наутро отправиться в Константинополь, Александрию. Через хазарские базары из Руси в Волжскую Булгарию провозили меха – булгарских соболей, русских куниц, буртасскую лисицу.

Рядом бойко вели торговлю бледнотелые, светловолосые купцы. По всему было видно: с северных стран пожаловали они в Хазарию. Наперебой хвалили кто воск и мед, кто янтарь, кто клинки мечей.

Юнус знал: недолго задержатся эти товары в Хазарии, за многие дигремы уйдут они на рынки Персии, Хорасана, Византии, а то и вовсе в обмен на них поступят из Багдада, Джурджании, Бухары шелковые ткани, серебряная монета и рабы.

Юнус, проходя мимо разноцветья торговых рядов, рассматривал товары, приценивался и представлял себя на месте этих купцов, что так умело вели торг, так уверенно смотрели в будущее.

Чья-то тяжелая рука опустилась на плечо Юнуса, внезапно прервав его грезы.

– Здравствуй, Юнус. Вот и свиделись.

Юноша обернулся. Перед ним стояли Муса и Исраил.

Юнус не верил своим глазам. Он не ожидал встретить своих кочевых знакомых так быстро. Он думал, что потратит на их поиски не один день. Само Провидение посылало ему этих людей! Они участливо расспросили Юнуса о том, когда вернулись они с кочевья, какой собрали урожай, не забыли спросить и про здоровье матери. Это особенно тронуло Юнуса. Он поведал им обо всем, что случилось, посетовал на скудость урожая и что ему, как старшему, стоит подумать о лучших заработках. Его знакомцы участливо вздыхали, словно сопереживали вместе с ним. Про себя они рассказали, что собираются совершить выгодный торг и на днях отправляются с караваном в Александрию. Сборы почти закончены. Дело осталось за малым – найти надежного проводника. Исраил вновь с увлечением рассказывал, как красива Александрия в вечерних лучах заката, какие богатые торговцы ведут торг на ее рынках. Муса, подхватив разговор, расхваливал рыбий клей, что повезут они на продажу. Такой знатный клей поможет им увеличить их доход вдвое, а значит, привезут они вдвое больше товаров.

Рассказывая о торговых делах, Исраил и Муса вели беседу так, будто Юнус и не стоял рядом. Словно забыв про него, торговцы собрались было уходить. А он, Юнус? Он опять останется один, и луч надежды, что так неожиданно ярко вспыхнул, вновь угаснет? Нет, он не может этого допустить!

– А как же я? – импульсивно воскликнул Юнус.

Торговцы с недоумением посмотрели на юношу, будто совсем не понимали его. А что, если они и вовсе не собирались понимать его, а то участливое общение всего лишь долг приличия? Но Юнус не мог потерять такой шанс. Быть может, он был единственным?

– Помните, я говорил вам, что хочу стать торговым человеком? Не уходите, постойте. Я прошу вас, возьмите меня с собой в Александрию!

– Юноша, – отечески назидательно промолвил Исраил, – мы рады взять тебя в Александрию, но какие товары ты возьмешь с собой на продажу?

Юнус, запинаясь на каждом слове, стал объяснять, что его товар – выращенное им на кочевье зерно. Торговцы лишь усмехнулись наивности его слов.

– Твоего урожая едва ли хватит на один базарный день. А что ты будешь делать дальше? – задумчиво прищурил глаза Муса, проницательно глядя в самую душу юноши.

Юнус сник. В один миг рушились все его надежды, так внезапно зародившиеся на кочевье. Неужели навсегда останется он бедным торговцем лавашей? Муса и Исраил многозначительно переглянулись.

– Не печалься, юноша, – видя, как расстроился Юнус, успокоил его Исраил. – Выход есть. Мы видим твое чистое сердце. Мы поможем тебе. Но… может случиться, и тебе придется пойти на некоторые уступки…

– Или нам понадобится твоя помощь, – довершил слова Исраила Муса.

Юнус не верил своим ушам. Его мечта осуществится! Он станет торговым человеком! Ради этого он готов был на любые условия.

XVI

Трое вышли из ворот рынка и направились вдоль улицы, минуя синагогу. Свернув в сторону городской бани, они прошли еще немного и оказались около мусульманской мечети. Миновали главные ворота, остановились у маленькой калитки, которую Юнус заметил не сразу.

Муса трижды ударил в деревянную колотушку. К калитке вышел человек. Пока Муса что-то тихо объяснял привратнику, Исраил и Юнус стояли чуть поодаль. Видимо, привратник удовлетворился объяснениями Мусы. Этого хватило, чтобы им разрешили пройти через мечетный двор к небольшой постройке. Здесь, как сказал Муса, жил муфтий. И опять Исраил с Юнусом остались стоять в стороне, а Муса скрылся за закрывшейся за ним дверью. То короткое время, что отделяло их друг от друга, показалось юноше нескончаемо долгим, но он полностью доверял своим новым знакомым, поэтому терпеливо ждал. Наконец, их пригласили войти. Хозяин жилища – мусульманин средних лет – встретил Юнуса весьма доброжелательно. Вместе с Мусой и Исраилом Юнус рассказал муфтию, что хочет стать торговцем, но его урожай настолько скуден, а доходы мизерны, что и нечего мечтать о том, чтобы идти с товаром торговать на заморские чужестранные рынки. Муфтий участливо качал головой. Пока Юнус ведал ему свою историю, он то вздыхал, то, потирая переносицу, смотрел сквозь Юнуса.

– Юноша, я могу тебе помочь, – сильно растягивая слова, словно они давались ему с трудом, произнес священнослужитель, – но при одном условии, и это условие обязательное. Мы часто помогаем нашим торговцам, когда у них возникают денежные затруднения. Мы поможем и тебе, но только если ты будешь нашим торговцем. – Слово «нашим» муфтий особо выделил. Юнус не понимал, что от него хотят, но он был согласен на все. – Мы помогаем лишь правоверным. Ты получишь необходимые деньги, если станешь правоверным… – Муфтий вновь сделал упор на последних словах, пристально глядя в глаза Юнусу.

Как только до сознания Юнуса дошел смысл так осторожно сказанного муфтием, его дыхание перехватило. Ему предлагают предать его веру? Или он что-то не понял? Это звучало так, словно речь шла о чем-то простом и незначительном.

– Решайся, Юнус, – шепнул ему Исраил, – караван уходит на днях.

Юнус обратил взор на Исраила, затем на Мусу, словно искал у них поддержки. Но те лишь улыбались ему. Он перевел взгляд на священнослужителя. В его невозмутимости сквозило еле уловимое желание удалиться от внезапных посетителей. Или это казалось Юнусу? А может, молчание Юнуса слишком затягивалось, что совсем не нравилось муфтию? Юнус понимал, чем дольше длилась пауза, тем слабее становился его единственный шанс получить такие нужные ему деньги.

– Я согласен… – едва выдавил из себя юноша.

Его новые друзья вздохнули с еле заметным облегчением, а муфтий довольно улыбнулся. Юнусу предложили некоторое время пожить в мечети, дабы обдумать столь серьезный шаг. Он и сам этого хотел. Хотя он еще не вполне понял, какой крутой поворот предстоял в его судьбе, еще полностью не осознал важности и ответственности своего поступка, но идти домой он все же не решался. Для его близких его отречение от иудейской веры во имя Аллаха, а точнее, во имя тех дигремов, из-за которых он шел на это, было предательством. И вряд ли сейчас поймет Микаэль, что это он делает ради них, чтобы сделать их чуть богаче. Наверное, самым лучшим для него сейчас было пожить в мечети.

XVII

Юнуса поселили в крошечной каморке – глиняной мазанке на заднем дворе мечети. Постелью ему служила старая кошма из верблюжьей шерсти, небрежно брошенная на земляной пол. За дни, проведенные в стенах мечети, он узнал некоторые обычаи и нравы мусульман. Он наблюдал, как исправно с самоотречением пять раз в день совершали они намаз, как платили закят[20 - Закят – обязательный налог на имущество и доходы, который должен расходоваться на нужды общины и её прихожан.] и щедро отдавали садака[21 - Садака – добровольные пожертвования.].

За эти дни он не виделся ни с Мусой, ни с Исраилом, зато дважды к нему в каморку приходил муфтий, и они беседовали о смысле бытия, о душе, о земных и неземных ценностях, о том, что истинно, а что ложно. Некоторые вещи казались Юнусу непостижимыми, и он подолгу размышлял ночами над узнанным, ворочаясь с боку на бок на старой кошме. Ночи походили одна на другую.

Проведя предыдущую ночь в раздумьях, сейчас Юнус погрузился в тяжелое, без снов и ощущений забытье, словно провалился в черную всепоглощающую бездну. Сколько времени находился он в ее железных объятиях, понять было трудно. «Юнус», – услышал он где-то над собой звонкий женский голос. Он донесся откуда-то из глубины сознания, словно вырвался из вязкости той стороны бытия. Юноша вздрогнул. «Мама…» Сна словно и не бывало. Темнота, смешанная со звенящей тишиной ночи, вдавливала в верблюжью кошму не отдохнувшее тело Юнуса. Кошма пахла кочевьем. Юнусу захотелось вдруг домой. Мама… Сердце сжалось в ледяной комок. Домой… Нет… Домой он придет позже, когда заработает свои первые дигремы. Он положит их перед сестрами, перед Микаэлем и все им объяснит. Они поймут его.

И снова Юнус погрузился в раздумья, и снова в его голове метались мысли о доме, об умерших родителях, он видел себя путешественником в дальних странах, торговцем, следующим с караваном торговыми путями.

Постепенно кромешная темнота ночи стала бледнеть, пропуская сквозь скудное под потолком отверстие в стене каморки брезжащий свет утренних сумерек.

До слуха донесся глухой звук шагов. Юнус сел.

– Как спалось? – разрезал тишину бодрый голос Мусы, возникшего в проходе каморки из молочной густоты раннего утра. Он, улыбаясь, смотрел на юношу. – Утро, Юнус, нас ждут большие дела! Ты не передумал?

– Нет, – твердо ответил Юнус, поднимаясь с кошмы. От ощущения скорых перемен сердце его беспокойно забилось.

Они вошли в просторное высокое помещение мечети, устланное по полу шерстяными коврами с ярким восточным орнаментом. По обеим сторонам помещения прижимались к стенам две деревянные лестницы. Их гладко отшлифованные ступени вели к верхнему ярусу мечети. Юнус несмело остановился у входа.

Как требовали законы ислама, Юнус снял обувь и вошел внутрь мечети.

Только теперь Юнус заметил в глубине помещения разговаривающего с муллой Исраила. Юноша ступил на мягкие теплые ковры. Шаги казались ватными. Исраил обернулся в их с Мусой сторону, улыбнулся им и жестом подозвал к себе.

К Юнусу подошел муфтий и положил ему на плечо ладонь, жестом повелевая опуститься на колени.

Он повиновался. Над его головой полилась нескончаемая вязь незнакомой ему молитвы. «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Скажи: Он – Аллах – един, Аллах, вечный; не родил, и не был рожден, и не был Ему равным ни один!» Слова омывали его ручьем новой, еще неведомой ему веры, словно стирали старые иудейские каноны, навсегда отрезая Юнуса от прежней жизни. Сейчас он не думал о доме, его даже не мучили угрызения совести. Его мысли витали в призрачном будущем. Он грезил дальними странами и туго набитой дигремами мошной.

По обе стороны от него стояли Муса и Исраил – покровители и устроители его нового земного пути. Юнусу хотелось взглянуть на них, увидеть их лица, ощутить их поддержку, но торжественность церемонии не позволяла ему сделать этого, и он, склонив голову, безропотно повиновался речению мусульманской молитвы, которая, окутывая его своей пеленой, увлекала в лоно Ислама. Крайняя плоть его была обрезана еще при рождении, и теперь лишь шахада[22 - Шахада – молитва.], вознесенная к Небесам, испрашивала Создателя приобщить Юнуса к мусульманской вере.

Голос муфтия смолк. В мечети воцарилась тишина. Юнус поднял голову. Муса и Исраил смотрели на него, тепло улыбаясь.

– Аль-хамду лиллях[23 - Аль-хамду лиллях – хвала Аллаху.]. Поздравляем тебя, Юнус, – хлопали они его по плечу, – теперь ты мусульманин. Достойно неси это звание!

Совершив обряд посвящения, муфтий удалялся. Юнус провожал его растерянным взглядом. Во время обряда, он думал лишь о том, какие товары он купит. Он уже представлял себя торговцем, идущим с караваном в Александрию… А сейчас муфтий удалялся!

– Ни о чем не беспокойся, – угадав растерянность юноши, успокоил его Муса.

Трое, выйдя из калитки мечети, свернули в сторону огородов, словно не желали окунаться в городское многолюдье. Там жил народ победнее, да и юрты были не так многоцветны и нарядны. Вышли за городские стены. По мере то как они шли, к Юнусу приходило осознание содеянного, но некоторые зачатки угрызения совести, не успев зародиться, тут же умирали, перед предвкушением заманчивых событий его новой жизни, тем более что Юнусу не нужно было ни о чем волноваться. Его новые друзья обещали сами закупить необходимый товар и крепких молодых верблюдов. Юнусу оставалось лишь полностью им довериться и ждать.