Хозяйка. Рассказы о людях и нелюдях

Дед Вари за внучкой не приглядывал, вечно делал что-то во дворе, то сено возил, то навоз убирал, то сараи ремонтировал. Иногда приходили двоюродные братья Вари, чуть постарше неё, конопатые коренастые близнецы, приносили рыбу. Егору кивали, но разговоров с ним не вели.

Однажды Варя сказала, что сегодня, в день солнцестояния, особенный закат и как будто нарочно привела Егора на отмель, где валялись черепа.

– Нынче можно, – кратко пояснила. Егор только пожал плечами. Заметил, что мелких костей на камнях не осталось, а крупные изломаны, раскрошены. Вдруг издалека раздался глухой низкий звук, как будто кто-то в рог затрубил.

– Проглотил солнце! – Варя взмахнула белой рукой в сторону моря. – Видел?

– Что? – Егор всмотрелся в сверкающую мечущуюся воду.

– Не разглядел, не судьба.

– Да чего не разглядел-то? – Недоумевал он. – Ты объясни.

Варя казалась огорчённой, но потом махнула рукой, словно смирившись.

Через несколько дней она уехала с Егором без позволения деда. Наверное, рада была вырваться из глухомани в город. Егор сообщил ей, что теперь она хозяйка в его квартире, но о женитьбе не задумывался. Не то чтобы собирался бросить Варю, а просто считал штамп в паспорте необязательным. Постепенно даже стал радоваться, что не поспешил узаконить отношения. Варя не вписывалась в его жизнь, казалась лишней деталью, вызывала ощущение дисгармонии. Покинув родную северную деревню, девушка потеряла экзотичность ирландской жрицы. Прежде казалась таинственно-влекущей среди зелёных холмов и тёмных изб, на фоне неспокойного моря – статная, с плавными движениями. А в городе смотрелась неуклюжей ширококостной бабой, которой впору продавать на рынке клюкву, а не украшать собой квартиру интеллектуала. Когда у Егора собирались гости, Варя предпочитала суетиться на кухне, появляясь только затем, чтобы принести очередное блюдо. Краснела, слушая похвалы друзей Егора своей выпечке – рыбным и ягодным пирогам. Спешила убраться с глаз долой. И Егор удивлялся тому, какой бойкой девицей казалась подруга в селе.

Потом наступил сентябрь, в институте появились студенты-первокурсники и среди них Катя. Коротко стриженая вертлявая стервочка, запросто предложившая ему себя в пустой аудитории. Мгновенно стянула майку, оголив острые груди девочки-подростка. Спустила узкие брюки, демонстрируя безволосый лобок с черно-красной татуировкой. И сразу отдалась так, как не соглашалась Варя.

Начали встречаться, и Егор уже не понимал, почему он должен развлекаться с Катей в гостинице или на даче коллеги, если в собственной квартире ждала широкая кровать? Тут-то Варя и призналась, что беременна, да ещё и на большом сроке. Он даже заподозрил некое коварство – сообщила новость, когда аборт делать поздно. Но потом решил, что если бы обращал на неё больше внимания, всё прояснилось раньше. Дальше началось ужасное. Варя, поняв, что Егор не намерен бежать с ней под венец, стала болезненно ревнивой, она буквально выслеживала его возле института и плелась следом, словно живой укор совести. Катя заметила соперницу и стала высмеивать, что радости Егору не прибавляло.

– Оставь меня в покое, кошёлка! – Кричал он на Варю вечерами. – Да, мы распишемся! Ты мне выбора не оставила, я теперь как собака на цепи…

Он надеялся, что Варвара хотя бы из самолюбия соберёт свои шмотки и хлопнет дверью. Но та только забивалась в уголок и тихо плакала. А потом он пришёл с корпоратива пьяным, и когда Варя спросила, почему так поздно, просто ударил её. Падая, Варя ударилась о тумбочку. Скорчилась от боли. Егор смутно помнил, как вызвал «скорую». Наутро, позвонил в больницу и узнал, что у неё был выкидыш, не останавливается кровотечение, умирает. Он ощутил ужас: посадят. Если рассказала кому-то, что в произошедшем виноват он… Помчался в больницу, представляя, как где-то в полиции уже заводят дело и летит к чертям всё – начиная с любимой работы.

Он стремительно миновал пропахшие лекарствами коридоры, хмурый врач «только на минуту» пустил в палату, где под синим одеялом лежала бледная Варя. Тусклые пряди волос, воспаленные веки, серые губы. Где та свежая крестьяночка, несколько месяцев назад привезенная им в город?

– Когда помру, отвези меня домой. – Прошептала она, глядя умоляюще.

Он поморщился, вечно что-то деревенское слышалось в её говоре. Почему бы не сказать: «Когда умру». Так нет же – «помру». А куда ещё везти её? Но ответил насколько мог ласково.

– О чём ты, девочка? Рано нам о смерти думать. А ребёнок… что ребёнок, дело наживное, мы же молодые совсем, и сын будет, и дочь… – Убеждал, думая, что не дай Бог выкарабкается дурища, не отвяжешься. Но правильные слова продолжали звучать. – Прости меня, Варя. Сама довела, я погорячился. Не стоило, конечно, так. Хочешь, я на колени стану? Чувствую себя последней сволочью.

Егор холодел, вспоминая о том, что уехала она в больницу с мобильным телефоном в кармане плаща.

– Ты не казни себя. Батя рассудит. Он всё поймёт. – Слабо улыбнулась Варя.

Это она о Боге так? И ведь придется тащиться с гробом в деревню.

Так и получилось. Несколько часов в автобусе наедине с жутким ящиком. Гроб отвезли прямо в деревенскую церковь, а ему пришлось заночевать у Вариного деда, который, к удивлению Егора, скорби не проявлял, всё так же занимаясь по хозяйству. Утром дед ушел куда-то с двоюродными братьями Вари. Вот те косились на Егора с откровенной злобой.

Оставшись один, нежеланный гость побродил по двору. Там было чисто и пусто. Егор вспомнил, что раньше и куры в пыли копошились, и овцы блеяли в хлеву, но, видимо, без Вари старик всё перевёл.

В доме Егор подсел к столу, за которым любила вышивать Варя. Тут стояла шкатулка с нитками, цветным бисером, бусинками. Под ней лежало свернутое полотенце, он расправил его и с удивлением всматривался в узор алыми и черными крестиками, складывающийся в странное изображение, до которого сама Варя вряд ли додумалась бы. Наверное, взяла за образец старинную вышивку. Он хотел сунуть полотенце в карман, чтобы потом проиллюстрировать очередную статью о народном творчестве, но стало неловко красть у старика память о покойной внучке. Вернул рукоделье на место. На полке лежал семейный альбом, и Егор открыл его. Подруга почему-то никогда не показывала ему этих фотографий, потускневших от времени. На одной из них с датой – 1940-й год – заметил урода – плоский нос, слишком широко расставленные глаза, большой тонкогубый рот. Существо, ссутулившись, сидело у ног прочей Вариной родни – мужиков и баб с постными строгими лицами. В отличие от них, уродец занимался делом – его неестественно маленькие ручонки распутывали сеть. Егор захлопнул альбом, чихнув от пыли. За открытым окном местные дети – все светловолосые, рыжие, играли. Среди лужайки сидел мальчишка, вокруг него кружилась хороводом прочая ребятня, потом он с рычанием бросался на друзей, и те с визгом разбегались.

Старик, оказывается, уже вернулся, сидел на пороге и подшивал валенок, прилаживал к нему подошву, вырезанную из резины, толстой цыганской иглой протаскивал дратву в дырочки, проколотые шилом.

– Видишь, как ноги застудил, болят. Теперь и летом валенки ношу. – Пояснил он, не глядя на Егора.

– Наверное, на рыбалке простудились? – Вежливо поинтересовался Егор.

– Да. Такая уж наша доля. Испокон веку рыбной ловлей живём.

– Вашему селу много лет?

– Бог знает. Говорят, старее Архангельска. Остался сказ о том, кто мы есть. Слушай. Пришла откуда-то молодая жонка. То ли родичи её выгнали, то ли перемёрли. Построила землянку, стала жить. Рыбу ловить. Как-то сидела она на камне у моря. И поднялся из воды хозяин придонный.

Старик посмотрел поверх очков на Егора.

– Ну и? – Спросил Егор.

– Согрешил он с ней… – Лаконично сообщил старик. Егор криво улыбнулся.

– Понятно. Местное предание.

– Родила она потом девчонку и мальчишку. Придонный хозяин ей рыбу приносил. Поймает и тащит – огромную, в зубищах. Она спервоначалу боялась, а потом обвыкла…

– Как это – в зубищах? Это что, не человек был? – Изумился Егор.

– Я пойду. – Внезапно объявил старик. – Пора поесть, что Бог послал. Ешь, пока живот свеж. – Он обул подшитый валенок, положил в карман шило и иглу, обмотав их дратвой, и побрёл в избу. Егор сел на его место и тупо смотрел на серые громоздкие избы, в окнах которых алела герань. Потом вернулся старик в чёрном костюме и неизменных валенках. Поманил его рукой:

– Пойдём.

Варя лежала в церкви, и он даже побрезговал поцеловать её на прощание, когда деревенские, молча, расступились. Что за ужасное лицо, ещё и опухло. И почему она лежит с распущенными волосами, словно утопленница, только что вынутая из воды? Он никогда не бывал на похоронах, но сегодня избежать не мог. О Варе почти не плакали, порой всхлипывала какая-нибудь женщина и тут же утирала слезы, что-то шептала соседке. Одна из них читала молитвы, стоя в головах у Вари.

– Послушайте, а священник где? – Поинтересовался Егор, выйдя на церковный порог.

– Старый в Архангельск уехал, а нового не назначили. Не приживаются они у нас. Батю не любят. – Охотно пояснили ему, с любопытством разглядывая профессора. Он стоял против земляков Вари – коренастых, загорелых, в полинявших, словно пропыленных пиджаках и брюках, в допотопных кепках неопределенного цвета. Среди них заметил двоюродных братьев покойницы – пара веснушчатых крепышей лет двадцати бросала на него неприветливые взгляды. И снова какой-то Батя… может быть, глава местной общины?

Варвару вынесли из церкви на открытых носилках. Её дед зачем-то попросил Егора подождать и тот смотрел вслед процессии, раздраженный сковывающей глупостью местных обычаев. Заметил детей, которые сейчас не играли, а собрались в кучку возле церкви. Мальчик лет шести просеменил поближе к Егору и, подняв круглую мордочку с зеленовато-серыми глазами, серьёзно спросил:

– Дядя, тебе страшно?

Егор с досадой рассматривал навязчивого детёныша, думая, что такого веснушчатого, видимо, родила бы ему ирландочка. Неожиданно пожалел о своей жестокости. Но, в конце концов, как говорила Варя, что Бог не делает, всё к лучшему. Каково ей было бы вернуться обратно в село беременной, словно в пошлом сериале? Конечно, Егор помогал бы материально, но связывать себя по рукам и ногам браком с нелюбимой, чуждой ему ментально женщиной, было неблагоразумно. Их отношения исчерпаны, словно колодец, где воды не осталось, только сухое дно.

Тем временем похоронная процессия удалилась в сторону моря, и почти сразу же люди стали возвращаться, весело переговариваясь, словно горе оставили там, где сейчас лежит покойница.

– А теперь пойдём! – Сказал Варин дед. Егор покорно побрел за ним, навстречу сельчанам, те сторонились, одна женщина перекрестила Егора и как будто хотела что-то сказать, но спутница схватила её за руку, и обе ускорили шаг. Егор хотел поинтересоваться, где Варя, но решил, что вопрос прозвучит нелепо – разумеется, она на кладбище и, наверное, они идут закапывать могилу. Недаром к ним присоединились двоюродные братья Варвары.

– Что за унылая дрянь вокруг, – думал он. – Даже ночевать не останусь, сегодня же уеду из этой дыры.

Дорога обогнула каменный выступ, и открылся берег – справа сбегающая вниз лужайка с лабиринтом, потом полоса гальки и лежащая прямо на ней Варя, прикрытая белым покрывалом. Её коричневые волосы рассыпались по камням, лицо было желтоватым, закрытые глаза глубоко запали. Виднелись босые ступни.

– Что же она без туфелек? – Тусклым голосом поинтересовался Егор, хотя следовало спросить, какого чёрта несчастная валяется на берегу, без гроба? Но непонятное почему-то не пробуждало интерес, а смиряло и туманило сознание. Старик указал на столб, врытый неподалеку от изголовья, и потянул к нему Егора, тот послушно двинулся следом. Вдруг Варины братья молча схватили его и, прижав к столбу, стали привязывать. Егор рванулся, пытаясь освободиться, но трое мужчин быстро скрутили профессора, он и опомниться не успел, как оказался опутанным верёвками.

– Это как понимать? Это что значит? – Растерянно и зло поинтересовался Егор. Старик прокашлялся:

– Ты не рвись, так верёвки ещё туже затягиваются. Всё одно, никуда не денешься. Постоишь тут ночку, а утром придём за тобой. Может, всё будет ладно. Он милостив. Варя просила рассудить.