Откровения, которых не хотелось

И я больше не хочу писать письма тем, кому нет до них никакого дела. Как и до меня.

Я беру книгу для себя. У нее замечательно шершавый переплет. Я глажу его и вдыхаю запах желтоватых страниц с типографской краской.

Продавец предлагает мне пакет, но книги нельзя убирать в пластик – они задохнутся.

Как люди задыхаются, если к ним относятся пренебрежительно.

Мы не увидимся целый год. Ты напишешь мне три коротких письма, а я не найду в себе силы ответить.

Я поеду домой со своей книгой на красивом темно-синем троллейбусе, катящемся в ночь на западе, и буду смеяться, глядя, как маленькая девочка в резиновых сапогах шлепает по луже. И буду смеяться, читая хорошую книгу. И буду плакать, вспоминая, как ты обещал всегда быть рядом.

8

Ты проходишь сквозь меня, и по всему телу расползается горькая сонливая усталость. У меня потеют ладони.

Запах талька рассказывает историю о детях, о жаре, о предвкушении, о теплых соленых ночах, проведенных на берегу моря.

Рядом со мной сидит беременная женщина в купальном костюме, и мне приходит в голову мысль, что на её живот можно поставить бутылку, и та никуда не денется.

Будет стоять, как стою я здесь, на прохладном песке, и не качнется ни от ветра, ни от шума прибоя.

Я выбрала страну, в которой нет ни снега, ни холода, ни тебя.

Но завтра ты прилетишь, а снега здесь никогда не будет.

Мы заметим друг друга издалека, и я пойду к тебе с протянутыми руками, как ходят слепые без поводырей.

Нужно обняться. Нудно обниматься. Я бы повалила тебя на этот прохладный песок и покрыла бы все твое тело поцелуями. А потом поколотила бы за то, что тебя не было так долго.

Не хмурься, говоришь ты, отстраняясь, тебе не идет. К тому же – появятся морщины, и ты станешь похожа на взрослую женщину.

Я не хочу быть похожей на взрослую женщину, я хочу быть альпакой. Поэтому я улыбаюсь, хотя внутри меня все скукожилось, съежилось и сжалось. Кто-то обязательно должен нырнуть ко мне с кислородным баллоном. Потому что всякий раз, когда мы с тобой сталкиваемся, пусть даже преднамеренно, я опускаюсь на самое дно, и мне становится решительно нечем дышать.

Воздуха здесь нет. Поэтому я передумываю быть альпакой, теперь мне хочется сделаться простым химическим элементом.

Мы будем сидеть у входа в заброшенный тату-салон и пить пиво, и ты заведешь разговор о своих друзьях, о вечеринках, о том, что давно не ходил пешком, потому что зарабатываешь достаточно, чтобы ездить на такси, и прилетать ко мне в гости.

Хочешь, можем снять два номера в мотеле, говорю я.

Почему не один, удивляешься ты, с двумя кроватями. Можно будет обниматься, когда стемнеет, не включая свет, а потом лечь спать, зная – стоит протянуть руку, и ты найдешься.

Я не найдусь, говорю я. Потому что я убежала.

Куда ты убежала, глупая?

Туда, отвечаю, где никто не может меня ранить.

Ты придвигаешься ближе и кладешь свою руку мне на плечи. И это меня ранит.

Каждое прикосновение меня ранит. Я вру, мне никогда от этого не убежать.

Ты не спрашиваешь, почему я не отвечала на твои письма и не спрашиваешь, почему я не принесла тебе книгу. Ты просто пьешь свое пиво, а я пью свой грушевый сидр.

Пузырьки щекочут щеки изнутри. Я провожу языком по верхнему ряду зубов, они стали сухими, как от недозрелой хурмы.

Пойдем, я покажу тебе морского конька, предлагаю я.

Ты неохотно встаешь и берешь меня за руку. Мы оставляем заброшенный тату-салон еще более покинутым, чем он был до этого.

Теперь он стал свидетелем нашей печали. Нашего непонимания. Наших прикосновений, от которых ни мне, ни тебе не легче.

Нам придется нырять, спрашиваешь ты, чтобы увидеть морских коньков?

Я мотаю головой из стороны в сторону.

Это приятное ощущение, и я делаю так снова и снова, и снова, и мир качается, и голова начинает кружиться, и мне приходится остановиться и прислониться к твоей груди, чтобы все встало на свои места.

Весело.

На пляже никого нет, только три собаки и солнце с розовыми боками. Мы раздеваемся догола, не смущаясь и не смущая. Но я все равно не смотрю в твою сторону. Даже с закрытыми глазами я знаю, как ты выглядишь раздетым. Мне не нужно смотреть.

Мне не нужно прикладывать усилия.

Все должно быть намного проще. Мир должен быть намного проще.

Вода холодная и прозрачная. Невероятного цвета. Меня распирает от того, как хочется сказать, что здесь красиво. Но это банальность, а мы не говорим друг другу банальностей.

Это табу. Иначе мы перестали бы видеться и принадлежать друг другу.

Банальщина – для всех остальных. Поэтому я молча окунаюсь и позволяю холоду пробраться вглубь.

Плывем мы не говоря ни слова. Потом ты спрашиваешь, где же живут морские коньки.

Мне хочется плакать от боли, потому что я никогда не видела морских коньков, и я все выдумала. И я не знаю, как я здесь оказалась, и зачем мы снова изводим себя, и зачем ты прилетел, и зачем я помню тебя, твои веснушки, твой смех, твой голос и каждое твое письмо.

Вместо этого я говорю, что все коньки уплыли, потому что ты слишком противный. Это твое наказание за то, что ты не приезжаешь ко мне по ночам, когда я не могу уснуть, и не гладишь меня по волосам, когда я грущу.

Ты приезжаешь, когда тебе нечего больше делать. Когда тебе кажется, что я могу тебя спасти.

А я никого не могу спасти.

Мы бредем по пляжу, и я встаю на руки, лицом к воде, и весь мир переворачивается, звезды тонут в большой соленой луже. Ты обхватываешь мои колени, потом закидываешь меня к себе на плечо, точно я ничего не вешу.

Я бы хотела ничего не весить, но чего-то стоить.

А я для тебя ничего не стою.

Мы всю ночь лежим в темноте с открытыми глазами и разглядываем друг друга. Потом спим до обеда, заказываем пиццу и снова идем пить пиво. Противная детвора кричит нам вслед «тили-тили-тесто», и я поражаюсь тому, что кто-то до сих пор помнит эту старую как мир присказку.