Похождения бизнесвумен. Крутые восьмидесятые. Лихие девяностые. Коварный Миллениум

Я плохо знала его музыку, а то, что услышала, меня просто сразило. Казалось, он своим смычком задевает нервы, вытаскивает из глубин души первобытные страхи. Временами мелодия становилась вдруг трогательно-наивной, создавалось впечатление, что музыканты не очень-то и сыграны, ни в такт не попадают, ни в ноты. Но это была иллюзия, эмоциональный отлив тут же сменялся мощным девятым валом.

В голове забухал молот, я чувствовала, что задыхаюсь и почти теряю сознание. Горело горло, давило на глаза. Ещё не хватало заболеть! В перерыве нашла своих покровителей, извинилась и, сославшись на внезапную болезнь, вышла на улицу. Сначала – за вещами, а там видно будет.

В гостинице меня поджидали. Видимо, знали, что сегодня уезжаю. Гоги и ещё трое грузин сидели в холле и при моём появлении дружно встали. Я была в таком состоянии, что хотелось только лечь, и уж Боже упаси с кем-то общаться. Но надо было ехать, а билет ещё не куплен. Раз уж эти грузины проявляют ко мне такое внимание, пусть помогают. Но у них были свои планы, я узнала об этом, войдя в комнату.

Стол был накрыт, как в хорошем ресторане. В центре – шампанское, какие-то салаты и фрукты, а на кровати, под подушкой – кастрюля с дымящимся мясом. Как бы я это всё заглотила всего три часа назад!

Я объяснила ребятам своё положение. Они заговорили по-грузински все разом, попутно переводя: один из них сейчас пулей на вокзал, остальные составят мне компанию, отпразднуют мою удачную поездку, знакомство, заодно и подлечат.

Некоторое время они препирались между собой, видимо, решали, кто из них, такой несчастный, поедет за билетом. Отправился самый старший по имени Алексей. Его долго не было, меня уже почти привели в чувство хорошим грузинским коньяком и перчёными закусками.

Наконец Алексей вернулся, сказал, что поезд через час, что внизу ждёт такси, но подождёт, а у нас ещё есть время. Тут всё началось по новой, так что на вокзал мы прибыли за пять минут до отхода поезда.

Место было в купе, Алексей внёс мою сумку и папку, помог снять пальто и уселся рядом. Я забеспокоилась, что ему пора, поезд вот-вот тронется, а он спокойно заявил: «Так я с тобой еду, я два билета купил. Тебя одну нельзя отпускать, ты вон какая больная, за тобой ухаживать надо. Да и что я в этой Москве забыл? Поеду в Ленинград, никогда не был, посмотрю, поживу…».

Весь хмель и болезнь мигом с меня соскочили. Я стала звать Гоги, грозилась позвонить тёте Паше, Юрию Владимировичу. Не знаю, что уж я плела, но ребята вытащили Алексея из вагона почти на ходу. Они дружно махали уходящему поезду, не переставая переругиваться между собой. А может, и не ругались они вовсе, а сокрушались, что не повезло на этот раз и «кина не будет – кинщик заболел».

Часть 2. Студия «Рекорд»

1988 год.

Из дневника Саши Полищука

Февраль 1988 г.

На днях горела Библиотека Академии наук на Васильевском. Безвозвратно утеряно несколько миллионов книг. Самое нелепое – большая часть по вине доблестных огнеборцев: уникальные издания были затоплены водой и безнадёжно отсырели. По слухам, огонь не могли потушить в течение десяти часов, от огромной температуры лопались стекла в окнах. Сорок пожарных команд. Воду брали прямо из Невы – благо, близко.

Такого нокдауна российская культура не получала давно. Безразличие официальных лиц к тому самому культурному наследию ошеломляет. Впрочем, отношение обывателей мало чем отличается – посмотрели по телевизору, поохали да и переключились на очередные Зимние Олимпийские игры.

Апрель 1988.

Забрал документы из института. Вынудили, так сказать. Комсорг группы, неприятный белобрысый тип в очках с толстыми линзами давно лез с разговорами о вступлении в комсомол. Весь учебный год я вяло кивал головой – дескать, не прочь и вполне лоялен, а тут взял и ляпнул: ваше предложение противоречит моим религиозным убеждениям! Какие убеждения?! Среди знакомых – ни одного верующего, церкви в Ленинграде закрыты: где музей, где архив, а где и овощной склад… Ну, в общем, сука эта побежала в деканат, в профком. Скандал. Припомнили и новогодний вечер с пением «All You Need Is Love[2 - «Всё, что тебе нужно, – это любовь» (англ.)]», и привод в милицию за серьгу в ухе, и вызывающее поведение. Присовокупили не сданный до сих пор сопромат. И предложили написать заявление «по собственному желанию». До того тошно всё это было, что написал. Простился, так сказать, и со студенческой жизнью, и с карьерой советского инженера. Не пойму – вроде и жаль, а вроде и плевать. Чувство – не такой теперь, как все.

И – страшно. На подходе вторая военкоматовская повестка. Говорят, таких – вроде меня, не шибко благонадёжных, – посылают в Афганистан. Что там делается – о том в газетах пишут скупо. «Ограниченный контингент войск оказывает интернациональную помощь братскому народу». Голоса же западных радиостанций на русском языке (их глушат, но всё равно слушаем) захлёбываются негодованием: оккупация, огромные потери с обеих сторон, невиданная жестокость. Я видел пацанов – учились на три-четыре года старше в нашей школе. Они там были. От их циничных рассказов – озноб. Может, привирают. Но я видел и парней, которые, пробыв в Афгане два-три месяца, дембельнулись инвалидами. Без рук, без ног, с какими-то неведомыми болезнями. Они – молчат (может, бумагу «о нераспространении» подписали?). В глазах – безразличие.

Я панически боюсь военкомата.

Май 1988.

Проблема с армией решилась до нелепого просто. Сердобольные родители нашли «специалиста», за разумное вознаграждение поставившего нужный медицинский диагноз. Осенью – добро пожаловать за «белым билетом». Долг отечеству отдан сполна. Кажется, в нашей стране любой вопрос, любую неувязку с законом можно решить быстро. С помощью денег. «На лапу» берут все. И не боятся. Не подкопаешься – круговая порука.

Теперь другая напасть. У нас нельзя не работать. Уйдя из учебного заведения, я обязан в двухнедельный срок устроиться на службу. Неважно куда. Выручает гитарист «Алисы» Андрей Шаталин. Кому-то звонит, договаривается. Отныне я – оператор котельной. Попросту, кочегар. Престижная профессия, имея в виду, что едва ли не половина питерских «неформальных» музыкантов и художников делает карьеру именно на этом поприще. Иначе – статья. За тунеядство.

Июль 1988

По телевизору и радио только и говорят про тысячелетие крещения Руси. У меня противоречивое отношение к этой дате. Точнее, к происходящему юбилею. С одной стороны, это действительно знаменательная дата. За ней глубина веков, в которую, как в ночное небо вглядываешься – голова кружится. С другой – праздненство отдаёт профанацией. Ещё пару лет назад – все мы были атеистами. Верующих не то что бы преследовали, но – затирали. Словом, табуированная тема. А тут – нате вам гласность! В Москве, в Большом театре, «торжественный акт и большой праздничный концерт, посвящённые памятной дате». Что-то не складывается. Православие по указке – не катит. И мода здесь не при чём. Свобода – она внутри у каждого всё-таки.

ТЕРЯЮ СВОБОДУ

Вот так всегда в жизни: то расслабленно ползаешь из угла в угол, занятия себе придумываешь, то без продыха пашешь, не вмещаясь в сутки, и удивляешься, как это ещё три дня назад позволяла себе такую роскошь, как сбегать в мороженицу. Мой знакомый ТЮЗовский режиссёр Олег говорил: «Если я не успеваю, то беру что-то ещё и этим всё проталкиваю».

Валерка работал примерно по такой же системе, заодно притягивая всех окружающих. Я и дом из картона склеивала для клипа «Карточный домик», и вязала метровый носок, который всего-то на секунду появлялся в кадре. В конце концов мне эта канитель надоела, и я заявила, что больше самодеятельностью не занимаюсь, своих дел по горло.

– Машуня, ну кто, кроме тебя, мне поможет? – попробовал завести старую песню Каштан, но я сделала строгое лицо и демонстративно вывесила на двери план работ – пусть видит, что мне и поспать некогда.

Пару дней он не приставал ко мне со своими просьбами, а потом вдруг пришёл домой неслыханно рано, в восемь вечера, и многозначительно с улыбочкой стал дымить, по привычке прикуривая сигарету от сигареты. У меня как раз только-только начал получаться эскиз, и я сидела перед планшетом, вся измазанная углём. Убедившись, что заинтриговать меня не удаётся, Валера загадочно произнёс: «С завтрашнего дня твои ставки резко возрастут». Выглядываю из-за планшета, больно уж у него тон торжественный, не просто так гоголем ходит.

Рассказывает. В «Рекорде» сегодня прямо столпотворение было. Лариса Малеванная со своим театром собирается репетиции устраивать, зал приходила смотреть. С Балтийского завода зам генерального приезжал, они спонсоры зимней «Формулы-1», нужно символику для соревнований разрабатывать, всякую всячину печатать. Витька группу новую смотрел, хочет взять на раскрутку, то ли «Проспект», то ли «Невский проспект».

– А я тут при чём? – спрашиваю, а сама уже ответ знаю, всё же за год Каштана неплохо изучила: может соки выжимать, а может сюрпризы устраивать. Сегодня, видно, второй случай.

– А при том, Марина Батьковна, что с завтрашнего дня вы становитесь главным художником студии «Рекорд» со всеми вытекающими отсюда последствиями, – улыбаясь во всю ширь вставных зубов, объявляет Валерка.

– Но я не могу, честно, не могу. У меня семь литографий только для Минкульта, а по Комбинату ещё долг за прошлый год, две утверждённые серии про пионеров, там ещё конь не валялся, и три книги висят, у одной срок горит, в пятницу картинки сдавать, а я её даже не прочитала. И вообще, прежде, чем такие решения принимать, надо меня сначала спрашивать.

Хоть и кипячусь, но предложение мне приятно.

– Машуня, а тебя никто и не просит сразу впрягаться. Назначение получила и делай дальше, что хочешь. Так, иногда какую почеркушку изобразишь, да за зарплатой раз в месяц придёшь.

– А что, и зарплату дают? – недоверчиво спрашиваю. Привыкла, что с Валеркой деньги больше утекают, чем притекают.

– Да уж поболее, чем в твоём комбинате, раза в три. – Валерка упивается моим смущением: у нас как-то не принято про деньги говорить, или хотеть их, или любить.

– Так с чего платить-то? – не унимаюсь я.

– Нет, ну ты меня слушала или углём брови красила? Я ж тебе говорил про Малеванную, Балтийский завод и новую группу. У них, кстати, спонсор есть откуда-то из Сибири.

Валерка вдруг усаживается на пол у моих ног и проникновенным голосом продолжает:

– Слушай, Витьке надо помочь, мы с ним такое дело задумали, если выгорит… В общем, миллионы лежат мёртвым грузом без всякой пользы. Есть идея, как их взять и в наше дело направить. Ты нужна нам позарез, ты умеешь всякие красивые штуки делать, у тебя друзья-художники есть. Выставки будем устраивать, по миру возить. К нашей стране сейчас знаешь какой интерес? Нет, ну ты, как курица, сидишь и ничего вокруг себя не видишь! Пионеры какие-то ей дались! Мы сейчас мир можем завоевать и, заметь, только одним искусством. Бросай ты свой комбинат, книжки эти детские. Нужны афиши, яркие, необычные. Буклеты, билеты, программки, фирменные знаки – на всё это спрос небывалый, а в «Рекорде» ни одного художника. Витя уже всем пообещал, и деньги заплачены. Выручай.

Про Витю Резникова надо рассказать поподробнее. Не было бы его, не было бы и всей этой истории.

Когда Алла Пугачёва в 1979 году исполнила Витькину песню «Улетай, туча», это мгновенно принесло ему популярность. Затем прозвучали «Дворик», «Динозаврики», «Бумажный змей», «Телефонная книжка», «Недотрога», «Спасибо, родная». Они исполнялись самыми популярными певцами: Ириной Понаровской, Михаилом Боярским, Ларисой Долиной. Макс Леонидов и его бит-квартет «Секрет» исполнили несколько песен Резникова в музыкальном фильме «Как стать звездой». Виктор стал первым отечественным автором, чья песня «Домовой» вошла в хит-парад музыкального журнала «Биллбоард» и долго держалась там на втором месте.

Но это произошло несколько позже, а пока за плечами у Вити был лишь институт Герцена, причём факультет физвоспитания – он был заядлым футболистом. В Союз композиторов его упорно не принимали, несмотря на популярность – не было музыкального образования. Ему с трудом удалось стать членом Союза театральных деятелей. Поэтому студию «Рекорд» он создавал, в том числе, и для собственной раскрутки.

На следующий день мы с Валеркой вместе поехали в «Рекорд», на Стачек, 105. Небольшой, но уютный концертный зал «Время» был очень удобно спланирован. Главное – масса небольших кабинетов, в которых уже поселились соратники Резникова. Витя немедленно стал называть меня Машуней, выделил отдельный кабинетик и мягко, но по-деловому перечислял все намеченные им встречи, на которые он должен пойти со мной, обсуждал темы, передавал телефоны, по которым нужно добыть информацию.

В общем, поздно вечером, сидя дома на диване и перебирая записки, фотографии, составляя план на завтра из двадцати восьми пунктов, я поняла, что круто попала. Колесо моей жизни дрогнуло и, подпрыгивая на колдобинах и кренясь на поворотах, помчалось вперёд, оставив далеко позади тихую заводь чистого искусства и наивную веру в спокойную и безопасную жизнь.

На самом деле это разворачивалось большое колесо перестройки, и мы, с самого начала вскочившие в него, тогда ещё не знали, что скоро будем жить в другой стране, в другом городе и даже на другой улице, при этом вовсе не меняя дислокации. Мы ловили музыку свободы, мы упивались трансляциями партсъездов, потому что такие тексты до сих пор передавали только «вражеские голоса». Ничего не было интереснее новостей. Мы ощущали свежесть нового ветра, но не предполагали, что он наберёт силу шторма, что наша большая и великая держава, как зеркало в сказке «Снежная королева», рассыплется на десятки мелких и острых осколков.

Perestroika и Glastnost стали новыми символами новой страны, потеснив Matrioshka и Troika. Иностранцы были повсюду. Они больше не ходили под присмотром экскурсоводов, не прятались за стёклами комфортабельных автобусов. Они атаковали разные правительственные учреждения, требуя срочно познакомить их с владельцами частных (непременно частных, боже упаси, государственных!) компаний для немедленной регистрации совместного предприятия, так называемого Joint Venture – предприятия риска. Они волокли фуры с гуманитарной помощью и, с недоверием глядя на депутатов, оставляли всё же на их попечение тонны дефицита. Они организовывали столовые для бедных, по улицам с плясками и песнями блуждали колонии кришнаитов, а к детям на улицах подходили пожилые нездешние люди в светлых одеждах и угощали конфетами, дарили игрушки, и родители теперь этого не запрещали.

Мой Лёнька как-то принёс с выставки «Инрыбпром» картонную коробку. Мы открыли её и обнаружили большой и красивый набор ЛЕГО. Дочь сказала, что Лёня зашёл внутрь стенда то ли шведской, то ли норвежской компании, оттуда вышел уже за ручку с приятным пожилым дядечкой, который и вручил ему эту коробку. Они были уверены, что коробка пустая, что вовсе не омрачало Лёнькину радость. Тогда пустые бутылки из-под фирменных напитков, одеколона, коробки от конфет ни за что не выбрасывались, а украшали внутренности сервантов.

Когда же выяснилось, что в коробке настоящее ЛЕГО, мечта всех детей, счастью не было предела. На Лёньку смотрели как на героя, всячески выпытывая, что он такое сделал или сказал, за что ему дали ценный подарок. Сын объяснить происшедшего не смог, только всё поминал стриженую верёвку, как дяденька брал верёвку, потом – джик – верёвка уже на кусочки пострижена. Для чего нужно стричь верёвку и как это связано с подарком, мы так и не поняли.