Вирус

– Если ты намекаешь на то, что мне пора бы прилечь, то ужа-а-асно ошибаешься, – на слове «ужасно» она протяжно зевнула. Обе руки на секунду оторвались от руля, но так медленно, что прикрыть рот не успели, и теперь упали обратно на обтянутую кожаным чехлом баранку. Девушка помотала головой, словно оттряхивала с себя сон, – Хотя знаешь… – она снова зевнула и растёрла глаза, – думаю, что ненадолго…

– Класс! – парень не дал ей договорить и радостно заулыбался.

Лили ещё не успела остановиться, как Дима уже открыл дверь и бежал к водительскому месту. На ручку нажали, дверь открылась. Оттуда вывалилась варёная Лилия. Она потрясла поочерёдно отёкшие ноги, потянулась, расставив широко в стороны руки, и, отвесив поклон открывшему дверь джентльмену, прошагала за машину.

– Смотри, – она открыла багажник, где стояли три полные канистры.

Дима кивнул, проводил спутницу до спального места, затем плюхнулся в машину и схватился за руль:

– Правая – тормоз, левая – газ? Верно?

– Ещё одна твоя чёртова шутка и машину поведу я.

Лили уже закрыла глаза и укрылась пледом, начала засыпать, но Дима так и не начинал движение.

– Что-то не так? – веки открылись только на половину, но даже так было видно, что водительское сидение пустело, – Дима?

Она огляделась и увидела его фигуру на другой стороне дороге. Он стоял к ней спиной.

– Какая дрянь! – кинула она ему, – Дотерпел бы до ближайшей заправки!

Веки снова опустились на глаза. Лили сощурила нос, выражая своё неудовольствие, и быстро утонула в пелене сна.

– Мам, ты в порядке?

Девочка стояла напротив больничной койки. Пищали медицинские аппараты. Никогда не ясно, что означают эти звуки, но, даже если они сообщают что-то хорошее, атмосферу создают неприятнейшую. Лили держала за руку женщину. Хотя, если честно, она очень сильно напоминала труп.

*Как выглядела женщина:

Кожа была местами бледная, а местами – уже почерневшая. Сине-чёрные покровы губ, бескровные, уже не шевелились долгое время. Конечности были тонкими, измученными костями, обтянутыми отмирающей кожей.*

Если человек так выглядит, он и сам знает, к чему всё идёт. Даже если он себя не видел. Он просто знает это.

Он сам уже – отмершая клетка многотонного организма.

Общества.

Ведь шелушащаяся кожа не сходит мгновенно. Она какое-то время остаётся на поверхности. Но, согласитесь, только портит внешний вид. И вы сами стараетесь её чем-нибудь снять. Иначе – зачем вам всевозможные скрабы, щётки и тому подобное?

Только вот для отмирающих клеток общества щёток, масок и скрабов пока не придумали.

Лили прижала тонкую кисть матери к своей щеке. Она не ждала ответ на свой вопрос. Это был элемент заботы. Дочь прекрасно понимала, что мама не способно сейчас что-либо говорить или слышать.

Не способна сейчас ни на что.

Уже никогда не будет способна.

Напротив, на такой же койке, окружённой целым отрядом пищащих аппаратов, лежал ребёнок. Брат Лили. Она неспешно положила руку матери на кровать, осторожно и медленно, как ставят на дальнюю полку самый дорогой сервиз. Шаг, второй, третий. Каждый – медленнее предыдущего. Смотреть на брата было ещё труднее. Он был прозрачный. Сосуды паутиной растянулись по всему телу. Кожи словно и не было. Вместо неё – тонкий одноразовый полиэтиленовый пакет. На взрослой кровати он казался ещё меньше, чем был на самом деле.

Слёзы навернулись на глаза. В палате всё размылось. Она села на кровать братика и наклонилась низко-низко к его голове:

– Я обязательно отвезу тебя на море, – она сняла со своего запястья серебряные часы. На руке остались розовые следы, – Эти теперь твои, чтобы ты помнил, что я всё время была и буду с тобой. Даже если не рядом.

Она застегнула ремешок так, чтобы диаметр был наименьший, но рука мальчика всё равно была слишком тонкой, чтобы подарок удержался на ней. Лили приподняла край подушки и достала оттуда часы с тёмно-коричневым кожаным ремешком:

– Я обещала отвезти тебя на море. И отвезу, во что бы то ни стало…

Лили погладила лысую голову брата, оттёрла скатившиеся слёзы на щеках:

– Помнишь, когда я тебе их подарила, ты сказал, что будешь теперь с ними всегда?

Она замолчала, словно ждала, что он сейчас кивнёт или улыбнётся.

Но братик молчал.

– Они теперь всегда будут со мной, до поездки на море. Значит, и ты будешь со мной, – она приложила ладони к лицу, громко выдохнула, чтобы не разреветься в голос, – Потом я тебя отпущу, – она снова взяла его за руку, поправила подаренные часы, – но лишь только потому, что очень сильно тебя люблю, – последние слова были совсем тихими.

Они вылетели очень маленькие, крошечные, меньше шёпота.

Маленькие слова для крошечного человечка.

– Извини, солнышко, – сзади подошла невысокая пухлая женщина с тонким голосом, – тебе уже пора. Она была в широком белом костюме. Защитном, разумеется. Пластиковая перегородка перед её лицом была вся запачкана каплями её слюны с капельками солёной заражённой крови.

Женщина жутко кашляла.

Она положила руку девочке на плечо.

Та медленно встала и, быстро отвернувшись, вышла из палаты. На секунду, пока нога перешагивала порог, Лиле показалось, что она слышала голос братика. Но слов разобрать было невозможно.

– Если вдруг он спросит, где я, – сказала она медсестре, – скажите, что…

– Да, конечно, я обязательно скажу, что вы были с ним тут всё время, – она уже выпроваживала девочку из больницы.

– Нет. Скажите, что я на море.

Медсестра кивнула и уставилась на прозрачное стекло двери. Даже в холе пахло таблетками, мазями и медицинской аппаратурой. Лили начало тошнить. Она помахала медсестре рукой и вышла на улицу, мысленно прощаясь с отшелушенной клеткой и полиэтиленовым мальчиком.

Поймала себя на мысли о том, что они теперь не были её семьёй.

Нет, они просто теперь не были.

*Объявление на двери больницы:

Всем, кто имеет иммунитет к вирусу!

Уважительная просьба присоединиться к группам здоровых.

Дальнейшие инструкции вы можете получить на месте.