Чубушник. 2020

Чубушник. 2020
Мария Аркадьевна Микийчук

Если вы поедете по дороге из Нижнего Новгорода в Саров и завернёте на одну незаметную дорогу, то увидите тропинку. Она ведёт в лес. На тропинке вас встретят тёмные деревья, ветви которых у самой верхушки напоминают черепа. За этими деревьями обратной дороги не будет. Немного о Сарове, немного о филологическом факультете ННГУ, клочок текста о детской библиотеке, самую малость о котах-домовых и о том, почему русалкам очень требуются любовь и понимание в подростковом возрасте. Книга содержит нецензурную брань.

Чубушник

2020

Мария Аркадьевна Микийчук

© Мария Аркадьевна Микийчук, 2020

ISBN 978-5-0053-0024-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Стакан ночи с чубушником

На склоне, ведущем к сумрачной в любое время суток холодной реке, Таня впервые увидела фей. Они были маленькие, размером с ладонь, и вились вокруг упавшей в недавнюю грозу берёзы. Всё кругом блестело от дождя – и августовская вечная паутинка на траве, и пожелтевшие скрученные листья ландыша. А щепки вокруг обломленной берёзы потемнели от воды.

Таня сначала приняла фей за блики. Только подойдя поближе, она рассмотрела их стрекозиные крылья и чешуйчатые, как у ящериц, человеческие тела. Феи тихо попискивали, беспокойно кружились вдоль ствола, что-то искали. Таня присела на траву и долго наблюдала за их неровным нервным полётом. Так и не найдя то, что искали, они вдруг молча поднялись, пролетели к реке и скрылись в пыльно-зелёных листьях ольхи, растущей по крутым тёмным берегам.

Таня хотела рассказать о феях кому-нибудь, но так и не решилась. И со временем ей стало казаться, что это очень важный секрет, о котором и не нужно рассказывать. Как запах маминых духов в бутылочке: чем чаще открываешь золотой купол флакона, тем меньше аромата остаётся внутри.

В сентябре того же года она встретила смешного человечка, похожего на ежа. Он шёл, ворчливо кряхтя, через пьяно виляющую тропку, щедро посыпанную хвоей, и опирался со всей силы на кривую палочку, сделанную из прутика американского клёна. Человечек так развеселил её, что весь год, вспоминая его встрёпанную шевелюру с застрявшими в ней травинками, Таня улыбалась.

В том году родилась Агата, но Таня ещё не знала об этом: следила за облаками, читала книги по слогам, бегала босая в пёстром простом платье, залезала на деревья, запоминала, где самые вкусные яблоки, смотрела, как на листья падает снег, вдыхала колкий зимний воздух и смотрела на звёзды, похожие на крупинки сырого снега. А в апреле, когда Агата праздновала свой первый год на этой планете, и её семья наверняка собралась вокруг стола и радовалась событию, как и все следующие годы подряд, Таня решила, что феи ей приснились, как и смешной человечек величиной с ботинок, и надо, конечно, верить в чудеса, но в меру. Можно, например, верить в неслучайные случайности: если внезапно хочется свернуть и пройти необычной дорогой, то нужно пройти. Или верить, что одно событие может толкнуть за собой другое, и так они сложатся в красивый рисунок судьбы. Но на полном серьёзе считать настоящими маленьких ящерок с крыльями стрекозы или человечка-ежа того не стоит – слишком накладно.

Дедом Морозом в том году была её бабушка, Таня почувствовала её запах, потому что уже тогда чётко различала запахи разных людей и их походку. Но она ничего не сказала, просто ей нравилось угадывать.

Может быть, все эти случаи и правда были всего лишь снами, потому что сны Тане снились чёткие, объёмные, каждый сон – как небольшая книга со своей атмосферой и деталями. А какие удивительные сюжеты! Больше всего Тане нравился серый город. Полуразрушенный, в дымке вечного грязного тумана, он горел красными огнями для несуществующих самолётов на уровне десятого этажа, и эти огоньки казались глазами обваливающихся серых домов. Серый город снился много лет подряд, и каждый раз во время прогулок по нему Таня ощущала себя неимоверно сильной и властной, совсем не как в реальной жизни. И жестокой. Вне снов Таня делала всё, чтобы укротить бьющуюся изнутри жестокость, но в сером городе та с рёвом вырывалась на свободу, как томящийся в клетке волк, и жадно повизгивала от предвкушения и желания наброситься на кого-нибудь и растерзать. Во сне Таня убивала орудовавших в сером городе серийных убийц, возглавляла революции и вычисляла преступников, а иногда просто молча ходила по развалинам, разглядывая детали. Самым уютным местом ей казалось разваленное четырёхэтажное здание. Наполненное крупными отколовшимися камнями и остатками перекрытий, оно уходило в свод тёмных туч единым серым четырёхгранником, а через провалившуюся крышу иногда можно было рассмотреть звёзды. Когда особенно морозило, Таня позволяла себе разжечь на камнях небольшой костёр. Сидела на корточках, смотрела на трещащее пламя, исчезающий в темноте дым костра, далёкие звёзды в прорехах – и чувствовала себя абсолютно счастливой.

В реальности ничего не происходило. Удивительно, как столько детей, подростков и взрослых на Земле позволяют себе каждое утро вставать с мыслью, что они особенные и необычные, если на самом деле каждый из них, по сути, делает одно и то же. Если рассказывать биографии разных людей четыре часа подряд, те начнут сливаться в одну бесцветную линию, как на конвейере. Ты будешь особенной, говорили Тане, ты чувствуешь слова, ты мыслишь необычно. Ты странная, обобщали некоторые сверстники, дразнили её, но в меру, потому что Танин волк жил только по ту сторону сна, и она казалась больше чудаковатой, чем дразнильной. Иногда она могла засмеяться над чем-то, что придумала в своей голове, часами наблюдала в лагере за прыгающими лягушатами, много читала и вела себя, как Маугли, воспитанный книжными персонажами. Тане казалось нормальным ждать приключений и удивительных вещей, потому что те происходили в каждой книге с любым мало-мальски приличным героем. Рано или поздно всё в жизни менялось, появлялись люди, которые понимали героя полностью, тут же вырастал, как мак, смысл жизни прямо на главной грядке, и всё расцветало. И когда всё это случится с ней, она моментально пробудится ото сна, в котором живёт большую часть жизни.

Внутри копилось так много слов, которые невозможно было высказать, что Таня говорила другие слова, неважные, зато много, а важные становились тяжёлыми и давили на горло. Слова Тане казались живыми, поэтому она точно знала: если сказать правильные слова неправильному человеку, тот их обернёт в целлофан, искажающий смысл, и не даст им дышать, превратит в плесневелые корки несъеденного хлеба. Нельзя рассказывать чужому сердцем о том, как ей иногда хочется залить себе ночь в высокий стакан, добавить льда, запаха чубушника и соловьиного пения, да и выпить залпом. Он начнёт задавать вопросы – как это ночь залить, что такое чубушник, так это ж не чубушник, а жасмин. А, может, просто пристрелит взглядом или задушит псевдоласковым и покровительственным «Чудачка ты». В книгах чётко говорилось – родственная душа может и не понимать, но скажет что-то, от чего ты расцветёшь, начнёшь дышать, а ещё ей не страшно будет говорить сущие глупости, потому что она, эта душа, никогда не сочтёт тебя дурочкой.

Иногда Тане становилось страшно – что, если это не универсальный рецепт, и родная душа и приключения полагаются не всем, а только самым главным героям, с волшебным взглядом и добрым сердцем? Она долго рассматривала в зеркале свои глаза, похожие цветом на варенье из грецких орехов, и приходила к выводу, что, несмотря на неказистую внешность и лёгкую полноту, она на главного героя вполне походила – в конце концов, она так приятно пахла теплом, состояла как будто из мягких линий, а ещё вокруг неё иногда происходили забавные приключения, цепи событий, которые нарочно не придумаешь, как будто пространство искажалось и искрилось теплом и тем, что сама Таня ласково называла «придурошностью». Когда Таню спрашивали, кем бы она хотела стать, она твёрдо отвечала – писателем. Правда, писатель – это не совсем профессия, но когда её спрашивали о запасных вариантах, она терялась с ответом.

Обычно люди с детства карабкаются по одним и тем же лестницам. Если ребёнок выгодно продаёт другим детям ракушки с моря или плетёные браслетики, скорее всего, он будет хорошо зарабатывать деньги. Если девочка мечтает о прекрасном принце и свадьбе, ставить она (может, и впустую) будет на отношения. Таня придумывала вещам истории, тащила в дом зверей, зимними ночами прятала все игрушки под одеяло, чтобы они не замёрзли (а сама ютилась на краю узкой кровати), уверенно брала на себя вину за всё вокруг, а ещё писала книги в клетчатых тетрадях, рисуя к тексту иллюстрации, раскрашенные фломастером, а потом акварельными карандашами. Она была потенциальной безработной с проблемами с самооценкой, и сама подсознательно ощущала это – словно заранее потерявшись, она думала: «Я не хочу взрослеть», – и отчаянно хваталась за всё, что позволит ей ещё хотя бы немного побыть не-взрослой.

До момента, когда она встретит Агату, оставалось больше десяти лет.

***

– Мне нужно, чтобы ты встретила его, – в десятый раз сказал Лев Владиславович. – И показала ему дом.

– Ясно, – Таня почесала затылок и поправила тонированные очки. – Встретить. Показать дом. Быть вежливой. Рассказать о каждой комнате и о системе кондиционирования. Уточнить, насколько прочные эти дома в сравнении с домами жителей деревни внизу. Показать систему безопасности. Поразить их видом из верхнего окна, выходящего на деревню и луг, тепло сияющий в закатном солнце бесконечными летними вечерами. Спальня для мальчиков, удивительные двуспальные кровати, от которых так и веет приключениями. Полностью оборудованная кухня. Удобные дорожки из светлого гранита – посмотрите на этот сад, в котором рано или поздно нальются цветом яблоки, вишни, сливы, покраснеют грозди рябины… Почему все говорят «грозди»? Что это вообще такое – гроздь?

– Язык у тебя хорошо подвешен, Руденко, этого не отнять, – проворчал Лев Владиславович, глядя на неё неодобрительно. – Но мелешь ты им постоянно полную чушь!

Таня уже залезла в телефон и гуглила слово «гроздь».

– Гроздь – это кисть плодов или цветов. Час от часу не легче, что такое кисть?

– Руденко! Кисть – это то, за что я прикую тебя к батарее, если ты упустишь моего клиента.

– Может, лучше за гроздь? – жизнерадостно улыбнулась Таня.

Фактически эту «работу» она получила благодаря выбранной в своё время кафедре фольклора. Фольклористы были, как на подбор, презабавными людьми, которые отлично смотрелись бы в старорусских костюмах босыми посередь полей, а ещё создавали трогательное до слёз сообщество, тихое и домашнее, особенным контрастом смотрящееся рядом с постоянными вихрями и нововведениями кафедр романо-германской филологии. Пока романо-германцы устраивали огромные конференции в помещении с другой стороны гулкого коридора с высокими потолками и жёлтыми стенами, в маленькой келье фольклористов ставили чайник, вытаскивали карточки с записанными летом суеверными рассказами и исследовали под висящими на стенке лаптями, ловко обходя большую старинную прялку. На кафедру зарубежной литературы, куда она так хотела пойти, Таня не прошла, но фольклористика оказалась не менее интересной, а эти милые люди вызывали в ней очень много эмоций. Совсем как заброшенное поселение мумми-троллей.

На практику, на которой фольклористы записывали истории у бабушек и дедушек по деревням, Таню не взяли, но позже, разбирая записанные на диктофон рассказы о жизни и обрядах, Таня вдруг обнаружила, что не может избавиться от слов одной бабушки: «У нас с утра всё в туманах».

Эта фраза снилась ей во сне и звучала в ушах в самое неподходящее время. Поэтому в какой-то момент Таня нашла эту запись, узнала название деревни – и поехала туда отдохнуть.

Она до сих пор помнила этот момент, когда вырулила с остановки основной трассы и свернула на жёлтую тропинку среди холмов и пролеска. Это было раннее утро, и весь низ между холмами погряз в грязно-молочном туманном мареве, а контуры холмов дрожали в холодном воздухе, размываясь по краям, как кисельные. «Молочная река, кисельные берега», – подумала Таня заторможено, медленно поворачиваясь вокруг. Время застыло в этом холодном утреннем пудинге, а потом и вовсе остановилось. Дорога тащила вперёд, ноги переставлялись сами, ближняя с деревни сторона холмов нежно манила контурами фиолетовых люпинов, теряющихся в дымке, дома вставали перед ней, как остовы потонувших кораблей.

Лев Владиславович был первым, кого она встретила в деревне. Пожилой армянин с военной выправкой, он владел небольшим магазином всякой всячины, так нужным деревне, а в последнее время увлёкся выпечкой, и в его магазине всегда вкусно пахло домашним хлебом. Жена Льва Владиславовича, Марина, начала строить коттеджный посёлок на пригорке у деревни. Место было идеальное, виды пасторальные, а дома крепкие и очень дорогие. Поэтому, когда Марина поехала проведать родителей, а на горизонте нарисовался покупатель, Лев Владиславович предложил Тане заболтать клиента, тем более, что дом этот Таня хорошо знала, а у потенциального покупателя, вдовца, было двое детей. С детьми Таня исторически ладила лучше, чем со взрослыми.

– И, бога ради, приоденься, что ли. Ну что ты ходишь, как бездомный котёнок.

– Это мои лучшие джинсы, – приподняла брови Таня. – А это профессиональный врач-диагност на футболке.

– У него мозги в руках, – закатил глаза Лев Владиславович. – Не видел ещё ни одного нормального врача, у которого мозги были бы вне головы. Давай чеши.

– Чешу, – весело ответила Таня и побрела к коттеджам, видневшимся вдалеке.

В деревеньке ей было знакомо всё, а сегодня, с тёплым августовским солнцем и пряным запахом сухой травы и опавших яблок, всё выглядело и вовсе картинкой из рассказа Бунина. Стрекотали кузнечики, лениво порхали крапивницы, у нескольких домов валялись старенькие, советские игрушки-грузовички и кубики – к бабушкам приехали маленькие внуки. Идти до коттеджей было недолго, минут двадцать по полю и заросшему травой крутому склону, напоминающему тот, что был у её дома в детстве, только без деревьев, зато с большими кочками. Медленно покачивались растопырившие свои синие глаза стрелки цикория, краснел иван-чай. Драный серый кот вылизывал ногу, увидел Таню, да так и застыл с поднятой ногой и высунутым языком, сонно моргая на Таню зелёными глазами.

Таня зажмурилась и позволила солнцу успокоить и убаюкать себя. Дорожку между домами она знала и с закрытыми глазами. В последнее время часто хотелось просто замереть и раствориться без остатка в настоящем моменте, потому что, по ощущениям, будущего у неё не было. С работой ничего не получалось – её тыканье в идеалистические советские профессии показало, что времена изменились, так что приходилось работать круглые сутки за гроши, да ещё и с постоянными нагоняями, к которым Таня относилась очень болезненно. «Сделать бы для таких, как я, теплицу, – подумала Таня, жмурясь на солнце. – Чтобы мы не уезжали в Исландию». Это было последнее лето перед принятием серьёзного решения – переучиваться на рабочую профессию или выбирать что-то и вовсе непрофессиональное, вроде уборщицы. Разум беспомощно метался между жемчужной глазурью и лёгким разгулом творчества в кондитерском мастерстве – и мыслью о продаже ледяного кофе в ларьке «Кофе с собой». Как бы она в белом фартуке царила посреди запахов кофе и вкусно пахнущих сиропов!.. Но Таня даже в моменты отчаяния понимала, что видит идиллическую моментальную картинку, в которую не включены настоящие трудности профессии. Все эти мысли давили со всех сторон, деньги были на исходе, а талантов всё ещё не наблюдалось, поэтому иногда Тане хотелось просто спрятаться куда-нибудь в угол и оттуда вообще не вылезать никогда.

Вернее, как, Таня могла переводить с английского, достаточно быстро и грамотно печатать и писать, рисовала, снимала и монтировала маленькие любительские ролики, быстро разбиралась в технике и хорошо общалась с детьми и взрослыми, но если внутри не было маленького конферансье, способного красиво представить это с выгодной стороны, умения из красивой витрины превращались в груду хлама. Или закопанное на необитаемом острове сокровище.

Таня поджала губы и постаралась сосредоточиться на солнце и вкусном запахе сливового компота из домика тёти Паши. Она обещала сама себе больше не думать на эту тему ближайшие три дня, потому что мысль просто вхолостую металась по тупику, не находя выхода, а позволять себе паниковать в моменты отчаяния – последнее дело.

В траве что-то блеснуло. Таня подумала, что это стекло, и наклонилась убрать, чтобы никто из местных ребятишек не напоролся на него, но оказалось, что это не стекло, а тяжёлое металлическое кольцо в виде летучей мыши, обхватившей палец. Видимо, кольцо много носили – внутренняя сторона сверкала, на кольце было много царапинок, а во впадинах серебро почернело. Мышь мрачно раскрывала рот с клыками, но при этом выглядела почему-то не зло, а просто красиво.

Перебирая в голове местных подростков, приезжающих на каникулы, или их родителей, Таня поняла, что не может вспомнить никого, кто мог бы носить такое кольцо. Задумчиво она попыталась надеть его на палец – кольцо ладно скользнуло на безымянный палец правой руки, и так хорошо там остановилось, что Таня, повертев кольцо со всех сторон и улыбнувшись мыши, оставила его пока здесь, пообещав себе потом обойти все дома и найти хозяина кольца.

У края деревеньки Таня встретила бабу Нюру, полную добродушную бабушку, постоянно накидывающую на себя большое количество платков, словно она играла капусту в любительской постановке. Баба Нюра выкидывала собаке остатки каши из большой старой кастрюли.

– Баба Нюра, это не Вики кольцо? – спросила Таня.

– Нееее, – протянула баба Нюра, рассматривая кольцо. – Злая какая-то она. Вика такое не любит. А ты ж куда, дома продавать Лёве?

– Ага, – улыбнулась Таня. – Всё им покажу, всё расскажу.

– В лес их не води, – вдруг посуровела баба Нюра.