Сказки-заплатки. Заплатки из сказок и ненастоящих рассказов, но настоящих слов

Она была очень рада за Зельду и теперь понимала, что уж Серафим её точно не обидит.

– Господа, – начал глава университета ворчливых чар экстренное собрание преподавателей, – в нашем университете поселился лазутчик, волонтёр доброго отношения, который портит нам статистику!

Он вдруг заметил, как волна напряжения и ужаса прошла по лицам преподавателей, и те посмотрели на него нервно. Некоторые явно побледнели.

– Я хочу сказать, обратите внимание, какие ужасные оценки по всем предметам у нашего третьекурсника, этого Дарака! Как так получилось, что… – большинство преподавателей облегчённо вздохнули и расслабились. -…он доучился у нас до третьего курса? Коллеги, что-то не так?

– О, нет, нет, всё омерзительно в меру, – раздался дружный хор голосов ему в ответ.

Накануне выпуска Зельда вся была в слезах, и никто не мог её успокоить, хотя все очень старались.

– Нигде, ни в одном месте не были ко мне так добры, – рыдала она. – Ни один человек здесь не пытался мною воспользоваться, как там, во внешнем мире, никто не подставлял меня, не говорил плохо за моей спиной, не врал. И я так полюбила это место! Мы все вместе посадили здесь персиковую рощу, клумбы, кусты сирени, пионы, вместе поставили уютные беседки с кожаными сидениями, сделали милые коврики на входе, фонтанчики, кафетерий… Даже Одджит остаётся здесь преподавать! А я… А я…

Все сочувственно обнимали Зельду и гладили её по голове, уверяя, что они всегда могут собираться там, во внешнем мире, а то и вовсе снять квартиры в одном и том же доме, но Зельда была безутешна: кто же будет заботиться о клумбах, кто будет собирать персики? Кто будет готовить удивительные слойки с персиковым вареньем глубокой зимой, когда метёт вьюга? Кто нарисует новые картины в коридоры, если кто-нибудь случайно разобьёт рамки со старыми?

На церемонии вручения дипломов Зельда едва удерживалась от слёз, и когда очередь дошла до неё, её нижняя губа начала дрожать, а веки и носик покраснели.

– Зельда, – сказал Серафим очень, очень мрачно, как и должен был вести себя лучший преподаватель. – Знаешь ли, я решил, что одним дипломом невозможно испортить тебе жизнь абсолютно. Поэтому я выбрал мучить тебя, и бесить тебя и в плохие времена, и в отвратительные, и сделать тебя самой несчастной из женщин в мире. А чтоб сделать твоё существование невыносимым до края, я хочу, чтобы наши общие дети наполовину походили на меня. Согласна ли ты стать моей женой, чтобы я превратил твою жизнь в кипящий котёл ада?

И он встал перед ней на одно колено, с кольцом в одной руке, а дипломом в другой.

– Дааааааааааааааааааааааааааааааааа, – ответила Зельда, тут же начиная рыдать. – Я согласнаааааа… В котёёёёёл. Я тоже тебя… – начала она явно привычную фразу, но Серафим округлил глаза, и она быстро поправилась. – Готова мучить круглосуточно!

Зал взорвался овациями сотни негодователей, каждый из которых, разумеется, желал Зельде и Серафиму зла, бед и горестей в полном объёме.

Только их! Не подумайте ничего хорошего, пожалуйста.

Писатель-крысолов

– Я называю его писатель-крысолов, – сказал Тинт, глядя в окно на вспенившееся каплями серого дождя стекло и стекловидные лужи на улицах. Даже ручьи, всеми силами пытающиеся ускользнуть от серых дротиков с неба, были безжалостно заколоты и захлёбывались свежепроткнутыми дырами и пузырями. – Я выслеживаю его уже семь с половиной лет.

Это было совершенно не то, что хочешь слышать в четверг вечером от коллеги по новой работе, с которым зашёл в кафе под названием «Кофе у моря», чтобы поговорить о незначимом и заполнить паузы клюквенным пряным или лимонным пивом в высоком запотевшем стакане, поглазеть на площадь с толстым кривоватым фонтаном в середине, торчащем там, как средневековый колодец.

Я повернулся и тяжело посмотрел на Тинта, пытаясь понять, можно ли ещё выкинуть спасательный круг шутки и перевести разговор в русло коллег по работе и непосильной (и бессмысленной в свете того, что все мы живём только раз, а потом умираем) нагрузке, но весь вид юноши, замершего античной статуей с фоном в виде дождя, изображал живое воплощение серьёзности.

У нас не было больше выбора, решётка между нами захлопнулась, и он должен был исповедаться, а я – выслушать, ведь для этого и нужны случайные знакомые и вечера четверга. Я всегда особенно относился к четвергам, и всем советовал поступать так же.

– Заманивает читателей, переносящих чуму? – спросил я, потому что пауза начала затягиваться.

– Вот-вот, – оживился Тинт, тряхнув светлыми рамен-волосами, торчащими вокруг его головы неопрятными кудрями. – Странно, но ты почти угадал. Он именно что заманивает читателей. А потом исчезает без следа. Снова появляется уже в другом месте – и снова их заманивает, всегда под разными именами.

– Ну, весьма неразумная трата энергии, – покачал головой я. – Но писатели в принципе чудаковатые. Разве нормальному человеку придёт в голову сидеть, уткнувшись носом в кусок бумаги? А они считают это весьма волнующим впечатлением. Чем тебя привлёк именно он?

– Он написал про меня рассказ, – сказал Тинт и снова замолк. Взгляд его, как магнитом, снова увлекло к дождю, и голос стал медленным и безвкусным; так выглядит прорвавшийся внутренний голос, которым проговаривали что-то для себя, но не предполагали выносить гостям. – Мне было пятнадцать лет, когда я прочитал этот рассказ, и это точно было именно про меня, был со мной странный случай… Даже внешность совпадала до мелочей, только назвал он персонажа Тэй.

– Звучит похоже на твоё имя, – согласился я и схватил себе солёных орешков из чашки. Что ж, вечер четверга оказался любопытнее, чем я думал, качественный товар, всем рекомендую. – То есть, вы с этим человеком знакомы?

– Я не знаю, – так же металлически отозвался Тинт, на автомате поднеся к губам свой бокал, но забыв о нём. В стекле глазных яблок юноши плясали отсветы падающих капель дождя. – Я миллиард раз думал, кем же он мог быть? Может, моим школьным учителем? Или сыном друзей моих родителей. Может быть, это была улыбающаяся девушка на стойке регистрации в больнице. Всегда мрачный уборщик со шрамом во всю щёку или даже какой-нибудь мой родственник, который знает меня, и ему рассказали про этот случай. Но мне не даёт покоя то, что я знал его когда-то, я видел этого человека и не смог схватить.

– Почему ты называешь его крысоловом? – спросил я. – Я хочу сказать, зачем ему заманивать читателей?

– Я не знаю, – пожал плечами Тинт. Он как будто очнулся, отпил большой глоток пива и посмотрел на меня подозрительно – не смеюсь ли я над ним; я не смеялся. – Я думаю, ему просто нравится проверять свои силы. Смотреть, идут ли за ним и за его словом те, кто слышит его впервые. Сияет ли его стиль через мутную воду других текстов. Он похож на человека, который зарабатывает миллиарды с нуля снова и снова.

– И много у него читателей?

– Да. Очень много. Каждый раз на каждом новом месте всё больше. Не думаю, что кто-то понимает, что это он же. Он старается менять темы и стили.

– Тогда как же ты понимаешь, что это он?

– О, я научился его распознавать, – улыбнулся Тинт. – Он оставляет маячки, как серийный убийца. И его видение мира… Другое. Уникальное. Я смотрю на его текст и понимаю, что это он. Вокруг него мир… Преображается. Он становится большим сном, который раскачивается и меняет формы, одно преображается в другое, незначительное становится значимым. Он видит мелкие детали и, как волшебник, превращает стол в поле для гольфа, где все стараются закатить пищу в полости своего рта, а дверь в недалёкую недовольную женщину, воткнувшую руки в бока и уставившуюся в дверной косяк. Думаю, если бы я услышал, как он говорит, я бы сразу понял, что это он. Он не может быть обычным человеком, он – писатель-крысолов. Даже когда он открывает рот, я уверен, он ведёт за собой, и не думаю, что он может остановиться и стать не-собой. Только не в словах.

– Ну, привет, – отмахнулся я. – Лучших серийных убийц так долго не ловили именно из-за того, что они были компанейскими дружелюбными парнями, весьма социально активными и милыми. Может быть, и твой крысолов в свободное время говорит одними существительными в связке с глаголами – на одном сидит, вторым погоняет.

– Нет, – робко улыбнулся Тинт и, вроде бы, даже заалел щеками. – Он просто не может говорить так же, как все. У него не получается, потому что он – это он.

Некоторое время мы сидели молча и пили пиво, залипая на бесконечные строчки водных иероглифов, текущих вниз по стеклу.

– Ну и что ты с ним будешь делать, когда выследишь? – пожал плечами я. – Я хочу сказать, ты же зачем-то его выслеживаешь, не просто попросить автограф и сообщить, какой ты поклонник его творчества.

Тинт помолчал. Сейчас он особенно походил на себя в подростковом возрасте – тот же острый нос, серые ясные глаза, тонкие и вечно обкусанные губы, упрямый подбородок. Но, главное, этот ртутный взгляд, пронзающий мир стальными лезвиями. Он всегда был проницательным парнем. Шебутным, но проницательным.

– За этим домом раньше был рынок, – сказал Тинт. – Довольно шумное и грязное место. Рынок назывался «Море», и я помню, как все смеялись, когда какой-то шутник украл из названия над одним из входов букву «Е». Это кафе открыли в то время и назвали его «Кофе у моря», хотя, конечно, никакого моря у нас в городе нет и не предвидится. Это именно его тип иронии. Думаю, я позвал бы его в это кафе. Скорее всего, вечером в один из четвергов – ты знаешь, он ценит четверги больше других дней недели. И рассказал бы ему эту историю за бокалом пива, как историю чудаковатого хобби.

– Звучит, как неплохой план, – согласился я. – А потом?

– Не знаю, – легко ответил Тинт. – Думаю, я не хотел бы его смущать или раскрывать, поэтому под конец сделал бы вид, что это просто история. Кроме того, вряд ли это случится, он наверняка давно живёт очень далеко, и я никогда его не найду.

– Скорее всего, – согласился я, допивая пиво. Кроссовки уже ныли фантомной мокротой от предстоящей встречи с лужами. – Что ж, раз это просто история, должен сказать, это весьма занятная история. Я надеюсь, что и твой писатель-крысолов когда-нибудь запьёт её пивом в этом чудесном кафе в один из четвергов.

– Я тоже, – легко ответил Тинт и, резко допив своё лимонное пиво, встал тем же рывком, как люди сдирают пластырь со свежей раны. – Ну что, пойдём?

– Пойдём, – ответил я.

Самый лучший подарок

Тебе

Жюстин посмотрела на Стива огромными бирюзовыми глазами, в которых, как цветы в ускоренной перемотке, распускались свежевыплеснутые слёзы, и Стив понял: с подарком в этот раз он угадал.

– Это всё мне?

– Только тебе, – нежно сказал он, приобнимая её плечи, по-родному чувствовавшиеся и в одежде, и без одежды. Забавно, подумал он, что вещи со временем начинают восприниматься, как вторая кожа. Испытываешь шок, встретив в оживлённом метро девушку в таком же желточного цвета свитере, что был на твоей жене в день вашего первого свидания, словно этот свитер не продаётся в каждом магазине, а вырос на жене, проступил сквозь кожу и сроднился с нею, приобрёл её запах и впитал тепло.

– Это слишком много, – дрогнула Жюстин, отстраняясь и тревожно вглядываясь в его усталое лицо. – Ты уверен, что ты можешь себе это позволить? Нет, нет, послушай, ты мог бы отдохнуть вместо этого…

– Я и отдыхаю, – терпеливо ответил он, не отпуская её из объятий. – Когда я не отдыхал вместе с тобой?

– Но это… – слёзы проложили русло по побелевшим щекам, потекли, расширяясь, зависая на нижнем краю лица и падая на выпуклую, часто подымающуюся грудь, моментально растекаясь по нежно-голубой ткани платья. – Это слишком много. Стив… Послушай, я не могу. Мы никогда…