Громовое колесо

Разбойники растерялись, но перед ними стояли всего трое, а деньги им заплатили немалые – и они налетели на дружинных, рассчитывая быстро расправиться с ними и вернуться ко мне. Оставалось только тихо вздохнуть. Идиоты… Воины встретили их очень неласково, не особенно заботясь о таких понятиях, как гуманность и осторожность. Похоже, они успели здорово за меня испугаться и теперь вымещали на разбойниках стресс. Сокол, так тот вообще и боевого ножа не достал, просто расшвыривая нападавших своим длинным тяжелым луком. И после его ударов разбойники больше не поднимались.

Но мне вдруг показалось, что дружинные не справятся. Все же на каждого приходилось по несколько нападавших. Я схватила котелок и огрела им сзади ближайшего из разбойников, который как раз заходил Соколу слева, целясь ему в бок длинным ножом. Разбойник вскрикнул, развернулся ко мне и взмахнул рукой с ножом, защищаясь от внезапного нападения. Лезвие чиркнуло мне по плечу, я отпрыгнула, оступилась и рухнула в ручей, подняв тучу брызг…

Когда я сумела подняться на ноги на скользких камнях и протерла глаза от воды, сражение уже закончилось. Дружинные, опустив оружие, спокойно смотрели, как в лес удирают трое оставшиеся в живых лиходеев, и даже не пытались их остановить. Вокруг в нелепых позах валялись убитые. Я сжала ручку котелка, который так и не выпустила, отчетливо представляя, что мне сейчас скажут. Воины неспешно повернулись ко мне. Я почувствовала, что мое лицо разгорается от стыда, уши пылают.

Молчание затягивалось. Кошмар какой-то…

– Идем, дочка, – наконец со вздохом произнес Стоян, вытирая меч пучком травы и отправляя его в ножны. – А то у нас костер потухнет.

Они развернулись и направились к обозу, вокруг которого суетились обеспокоенные люди. Я побрела следом, подобрав флягу и так и не бросив спасительного котелка. Больше всего мне хотелось провалиться сквозь землю.

Левое плечо разгоралось. Я недоуменно опустила глаза и почувствовала, как земля плавно поплыла из-под ног – на мокром вышитом рукаве у самого плеча неспешно расплывалось большое багряное пятно. Мамочки-и! Я судорожно сглотнула и зажмурилась – не вижу, не вижу! Голова закружилась от страха – я никогда еще не резала себе ничего, кроме пальца.

Дружинные, похоже, услышали, что я остановилась, и обернулись посмотреть, почему.

Я почувствовала, как сильные мужские руки крепко и осторожно взяли меня за плечи и развернули левым боком к свету обозных костров. Послышался треск рукава.

– Царапина, – заключил голос Лешего. – До свадьбы заживет.

– Ну что ж тебе не сиделось на месте, дочка? – вздохнул Стоян. – Идем. Сейчас все поправим.

Я осторожно приоткрыла глаза и хотела шагнуть за ними, но ноги предательски подкашивались. Вот я трусиха, оказывается… Сокол молча передал лук Стояну и поднял меня на руки. Я была ему благодарна, мне никак не удавалось до конца прийти в себя.

Чуть позже мы сидели с Соколом у костра. Леший с побратимом отправились потолковать с купцом, они не сомневались, кто навел разбойников и придумал коварный план. Наверное, купца даже стоило пожалеть.

Сокол неспешно бинтовал мне предплечье. Порез, и правда, был не слишком глубокий, но чтобы не занести грязь да и меня не пугать его видом лишний раз, дружинный предпочел рану обработать и затянуть. Его руки внезапно остановились, и я впервые за это время повернула к нему голову. Сокол молчаливо и задумчиво разглядывал мою татуировку на руке чуть ниже пореза. Ох, сколько она мне неприятностей принесла в детстве, и не перечислить. Вроде красивое ветвистое дерево размером с пару грецких орехов, но в школе меня из-за нее затравили – все, что было необычным и не принятым в обществе, нещадно высмеивалось. Что же, я виновата, что в детдоме взрослые парни развлекались, накалывая подобные картинки нам, малышам? Вот и Сокол, как мне показалось, был удивлен и весьма озадачен.

– У вас таких не накалывают? – поинтересовалась я.

Лучник словно очнулся и даже чуть тряхнул головой, будто прогоняя наваждение:

– Отчего же. Но я не ведал, что они сохранились и в грядущем.

– Дерево что-то значит?

– Это знак рода, – Сокол оставался немногословным, но у него на переносице залегла задумчивая складка. – И я такой уже видел.

– У нас это просто дерево, – устало отмахнулась я. – Понравилась картинка – набили, и всего-то.

– А кто набивал?

– Да не помню, – я была озабочена предстоящей трепкой и отвечала рассеянно, глядя в огонь. – Говорят, парни в детдоме тренировались на нас, мелкотне. У многих потом разные узоры на руках учителя находили…

Вернулись побратимы. Сокол молча поднял на них взгляд.

– Не признается, поганец, – с досадой сообщил Леший, присаживаясь к костру. – Но мы ему сумели все же растолковать, что больше так поступать не стоит. Себе дороже.

– Этот прыщ понял, наконец, кто мы. Едва зелеными волдырями от страха не пошел, – усмехнулся Стоян. – А девка его как под телегу спряталась, так до сих пор там и сидит. Расправы ждет.

На меня дружинные не посмотрели. Я опустила голову. Правильно все. Я чуть не влезла в большую беду, а они за меня головами отвечают. Причем, вполне возможно, что не фигурально. Надо было извиниться, но нужные слова никак не находились. Беда с этими извинениями.

Попросить прощения в шутку для меня всегда было проще простого. Никакой ответственности, просто слова. Но стоило мне провиниться всерьез, заставить меня извиняться могли немногие. И эту дурацкую черту характера я притащила в древнюю Русь. Вот радость-то! А научил меня этому… я резко вскинула голову, вдруг вспомнив… мой старший брат. Высокий темноволосый мальчишка, почти уже юноша, с темно-карими глазами… Не родной, нет… У нас был общий дед. Значит, мой кузен… Не помню, у кого я в тот день просила прощения, мне было так мало лет, но брат тогда очень рассердился, кричал, тряс меня за худенькие плечи. И твердил, что я… что мы никогда и ни перед кем извиняться не должны! Когда это случилось, где, кто был тот брат? Прошло столько лет, я не помнила ничего из своего детства, а защитная реакция не просить прощения осталась.

Я подняла глаза. У костра спали Стоян и Сокол. Лешего не было. Значит, стоял на страже где-то неподалеку. А я и не заметила, что прошло столько времени.

Как же мне хотелось вспомнить что-нибудь еще! Странно, что я стала возвращаться в детство, именно попав в прошлое. Ведь здесь мне не найти ни пропавших родителей, ни даже этого странного брата, хоть я его и… ненавидела! По моей спине пробежала волна холода. Вот так воспоминания! Почему же я ничего не рассказала там: в милиции, в больнице, в детском доме? Почему вспоминаю сейчас? Нет, я им что-то лепетала… О родителях, о своем большом красивом доме… Но мне… не поверили! Потому что не теряются дети из таких семей… Теперь я никогда не узнаю, что я им рассказывала, ведь, чтобы спросить, нужно вернуться обратно…

Так я просидела до рассвета, погрузившись с обрывочные воспоминания из двадцатого века. Мне было тяжело и грустно. И еще я не могла понять, как помириться с дружинными, не прося прощения. Или как все же это прощение попросить.

Над полями сквозь утренний туман проглядывало встающее солнце. Обоз просыпался, оживал. Леший и Сокол, вставшие одними из первых, в шутку разминались на мокрой от росы траве, пытаясь пересчитать кости друг другу. Теперь в обозе знали, что они – воины воеводы Олега, и скрываться смысла не стало.

Стоян протянул мне хлеб и крынку молока на завтрак. Я не очень удивилась, догадавшись, что он еще до рассвета заглянул в селение. Я покачала головой – есть совсем не хотелось. Дружинный настаивать не стал, хотя я почувствовала его неодобрение. Но мне от расстройства кусок в горло не лез.

Тем временем настало время торга. Обоз стронулся с места и въехал в селение. Жители нас уже ждали, купцы проходили здесь не впервой, и передача товара за пушнину и мед пошла бойко. Дружинные тоже нашли себе занятие. Стоян углядел в одном из дворов собратов-воинов и пошел знакомиться. Леший с интересом разглядывал товары, перебирая женские украшения, а Сокол остался сторожить оружие у “нашей” телеги, чтобы ему ненароком ноги никто не приделал. Таким образом, все оказались при деле, кроме меня. Я бродила вокруг и позевывала от скуки и усталости – ночь без сна даром не прошла.

– Ольга! – окликнул меня один из обозных купцов. – Подойди, прошу! Помощь твоя нужна.

Я сонно захлопала глазами – что там еще от меня понадобилось? Но подошла.

– Вот, Аль Абдул с Востока, – показал рукой на своего собрата купец. – Хочет тоже здесь торговать, а словенским не владеет. Поможешь ему? Борщ сказывал, ты языкам разным обучена.

Борщом звали того пронырливого купца, что был главным в обозе и уже устроил мне одну пакость. Одно упоминание о нем наводило на мысль развернуться и уйти, но понурого восточного торговца мне стало жалко.

– Ладно, говори, что людям передать, – обратилась я к Аль Абдулу, и тот засиял, как начищенный самовар.

Ох, мне бы задуматься, что я наделала, но самолюбие – гадкая штука. Торопясь помочь и почувствовать себя нужной после того, как со мной перестали разговаривать дружинные, я даже не позаботилась первой услышать речь восточного гостя. То есть, по сути, я совершила невозможное – безошибочно выбрала нужный язык и свободно заговорила на нем до того, как узнать, из какой хоть купец пришел страны.

Аль Абдул весело болтал, я переводила, и торговля у нас с ним пошла споро к обоюдному удовольствию. И к тому моменту, как обоз тронулся дальше к Новограду, восточный купец обогатился изрядной стопкой переливающихся на солнце шкурок, а я получила в подарок неплохой плащ для ночевок под открытым небом. К тому же, когда мы вышли из селения, к нам с дружинными подбежал один из помощников купца и передал запотевший кувшин с холодным квасом. Становилось жарко, и освежающий напиток оказался очень кстати – полного кувшина только-только хватило на нас четверых. К сожалению, это было последним хорошим событием за весь оставшийся день.

Сначала встала наша телега. Она ехала последней, и когда от нее со скрипом отвалилось колесо, Борщ просто махнул рукой – чините и догоняйте, мол. И обоз, не останавливаясь, скрылся за поворотом дороги. Мужики у телеги засуетились, дружинные поспешили им на помощь, а я отошла чуть в сторону и присела на краю дороги – лезть им всем под руку нужды не было, только мешать зря.

Вдоль дороги трещали сверчки, жужжали пчелы. В голубом небе проплывали пышные кудрявые облака. Рядом со мной на камне устроилась ящерка и грелась на солнце. Я поняла, что засыпаю. И даже не засыпаю, а просто проваливаюсь в глубокий сон, как в темную яму. Я замотала головой и повернулась спросить, как там колесо… и обомлела от ужаса.

Колесо было в полном порядке, потому что телега уже торопливо громыхала вдогонку обозу, мужики, не оборачиваясь, вовсю подгоняли лошаденку, а на обочине дороги в тени деревьев лежали, оттащенные туда мужиками, все трое дружинных. Признаков жизни они не подавали.

Я вскочила на ноги, и тут же меня качнуло так, что пришлось опереться о ближайший древесный ствол. Да, я не выспалась, но не настолько же! Много ума не требовалось, чтобы понять, где тут собака порылась – квас! Я отклеилась от дерева и, шатаясь, побрела к дружинным. Хоть бы это была не отрава… Хоть бы они были живы… Хоть бы…

До воинов я не дошла. На дороге в облаке пыли возник отряд всадников, и я сползла на укатанную землю прямо под копыта их разгоряченных лошадей. А потом была темнота, темнота…

– Долго еще она спать будет? – сквозь тяжелый сон услышала я.

Голос был противный и высокий. Борщ, точно! Открывать глаза резко расхотелось, хотя я еще не знала, что же произошло, в конце-то концов.

– Скоро очнется, – отвечающий ему низкий бас был мне незнаком.

– Вы обещали мне достойную награду, – напомнил купец.

– Не раньше, чем убедимся, что ты нас не обманываешь.