Сон в летнюю жизнь. Повесть. Перевод с чешского

Постояв на крыльце с тётей и Лидушкой, Ольга почувствовала себя счастливой и благодарной. «Итак, – думала она, – есть кто-то на земле, кто думает обо мне и кому я нужна!

А тётя так похожа на маму… Раньше я и не замечала, потому что тётя энергичнее и сильнее… Но похожа… Есть что-то во взгляде… Правильно ли, что я согласилась? И что подумают ученики в школе? А Дубково… Хозяин передал мне привет? Да, ждёт…»

И Ольге принялась припомнился отца Лидушки. Впервые в самого раннем детстве, совсем маленькой она удивилась, услышав, что этот старый пан – жених красивой, милой, но очень хрупкой и бледной барышни Леонтины, жившей со своей овдовевшей тётей, которую называла «золовкой», потом вспомнила хозяина поместья, убитого горем, когда она горько оплакивала с остальными смерть милой Леонтинки, и от тёти узнала позже, что после этой смерти малый сирота. Так рассказывала пани Махова в Праги, но уже через несколько лет стала приезжать чаще, ведя за ручку малышку Лидушку… А однажды – Ольга уже закончила тогда учительские курсы – хозяин поместья сам приехал с ними и попросил Ольгу в свободное время присматривать за малышкой. Так и увидела она хозяина в третий раз, а потом ещё несколько. А Лидушка с тех пор часто гостила у неё в Праге зимой.

Ольге живо припомнилось, как часто здесь, устав от работы, до полуночи просиживала над книгой, с нетерпением ожидая момента, когда молчаливые стены комнатки снова оживит радостное щебетание детского голоска, возвещавшего о детских радостях, играх и забавах. Да, казалось всегда, что к ней прилетала пестрокрылая пташка из другого мира, переполненная радостью и успехом, не знавшая ни забот ни тяжкого, утомительного труда… Проходили годы – Лидушка перестала щебетать о господах, болтала о своих девичьих мечтах и уроках танцев, о первых балах и первых поклонниках…

И снова Ольге показалось, будто слышит она невиданную историю об ином блестящем, неведомом ей свете, и что трепетная пташка на своих крылышках принесла в её тихую каморку капельку света и тепла вечно ясного неба радостей юности, сама не понимая всей полноты чарующего неведомого многими рая…

– Да, другой мир! – шептала она теперь вспоминая Ольга, склонившись над привезенными Лидушкой нарциссами, наполнившими весь шкаф своим ароматом. – Приветствие из другого мира… Свобода, природа, глушь! Несколько месяцев свободы… Стряхнуть с себя городскую пыль и бремя забот!

Она подошла к окну и с силой распахнула его. Вечерний воздух, благоухавший слабым ароматом сирени, проник в комнату. На улице смеркалось. Издали разнеслись перезвоны пражских колоколов возвещавших о завтрашнем празднике. Крыши домов и пристроек из окна выглядели сумбурными зигзагами, становясь всё темнее, вдали из какой-то трубы валил голубоватый дым и там, в провале между крышами прояснялась полоса прозрачного вечернего неба, и на её фоне в вечерней дымке вырисовывался силуэт собора святого Петра.

Как часто, на протяжении стольких лет с вечера и до утра стояла Ольга у окна! Уже знала каждый ночной мешок, защищавший крыши от копоти, каждую трещинку в стене, знала, все окна, выходившие во дворики, игры и голоса ребятишек, возящихся с паровозиками, каждую веточку чахлых кустов сирени, тянувшейся из тесного садика всё выше и выше, будто пытаясь взлететь к потоку лучей солнечного света, изредка блуждая между крышами домов унылого тенистого двора. Нынче кусты цвели цвели скудно, но и эти белые цветки запылились и покрылись сажей. Так и висели грустно на стеблях, но к вечеру всё же наполняли двор опьяняющий ароматом, как будто вздыхая о воле и свободе…

Ольга остановила взгляд на яркой полоске неба выше городских крыш, над которой виднелся собор Святого Петра. Ей всегда казалось, что там за горой открывается новый мир – жизнь, свобода, воля…

А теперь она любовалась силуэтом собора Святого Петра, медленно погружавшегося в вечернюю тьму. Красное золото смелой тучки, парящей над крышами, всё заметнее серебрилось и только там за горой был ещё виден краешек ясного неба, золотого и прозрачного, будто окунувшийся в новый мир, полный света и нетленного блеска.

Невыносимая тоска захватила её мысли жаждой чего-то нового, неизведанного и великого – распахнуть крылья и летать…. Всё увидеть, познать, жить…

Со стороны галереи, выходящей во двор, послышался звук песни – тихий, сладкий, успокаивающий. Жена слесаря стояла на паровозике и пела своему младенцу… В тот время, как старший малыш прижался к её коленям. Ольга любовалась поющей матерью и затихшим в её руках ребёнком, белобрысым мальчуганом, который прижавшись к коленям матери, уронил в них личико, и, прикрыв лицо ладонью, Ольга тихо зарыдала:

– Жизнь… Боже мой, что есть жизнь?

***

Пан советник беспокойно шагал по комнате, время от времени останавливаясь и поглядывая в окно. Крупные капли дождя на оконном стекле мутно отдаляли горизонт, а меж тем начало смеркаться.

– Что-то долго не идут…

Пан Ондржей оторвал глаза от газеты.

– Долго, – медленно проговорил он, смахивая пепел со своей сигары и задумчиво наблюдая за колечками дыма.

Братья не были похожи. Разве что очертаниями лиц, с выступающим лбом и прямым носом, но всё же отличались родовым сходством, хотя и далеко не всем заметным на первый взгляд.

Пан советник был коренастым человеком среднего роста, которому уже стукнуло шестьдесят, однако его выправка, горящий взор и свежий цвет лица вводили в заблуждение в противовес его лысеющей голове и седеющим бакенбардам. Естественную живость его движений, как и темперамент, приправляла лишь некоторого рода торжественная, не слишком суровая серьёзность, что вошло в многолетнюю привычку, наложив своеобразный отпечаток на всю его манеру держаться, что отражалось и на его лице.

В тот момент тёмный взгляд из-под густых бровей пана советника упал на накрытый стол и живо сверкнул от радости, в то время как иссиня—голубой взор пана Ондржея оставался задумчивым и мечтательным. То был взгляд человека, погружённого в свои помыслы, тот смотрел на один мир, а видел совсем другой, взором обращённым скорее внутрь.

В его светлых волосах лишь кое-где можно было заметить проседь. Не слишком примечательная внешность всё же менялась с каждым движением тела или при простом наклоне головы, сливаясь с движением кресла-качалки, так часто делают люди, не привыкшие жить по своей воле.

– Я ещё не сказал тебе, Ондржей, что получил приглашение от жены фабриканта, – сказал пан советник, – Лидушка на последнем балу произвела фурор – полный фурор. Всегда знал, что эта девушка будет иметь успех у мужчин – как огонь! Опять же, наша, из Дубкова, а когда ты, старый суслик, уже выползешь из своей из норки, с дамами познакомиться, себя показать, а?

Робкая, слабая улыбка скривила лицо пана Ондржея.

– Вряд ли смогу, – тихо отозвался он.

Советник проницательно взглянул на него с усмешкой:

– Ты боишься, прямо как новобранец перед призывом, что твой степенный деревенский уклад нарушить женское щебетание, – Но подожди… Кажется… Уже идут!

И уже через пару мгновений гостиная наполнилась добросердечными приветствиями шумного общества. Так стало уютно в этой светлой, большой гостиной, простой, полной удобства, где каждый уголок дышал заботой женской руки, и где сияющий подвесной светильник мягко освещал богато накрытый стол.

Советник торжественно уселся во главе стола, посадив Ольгу справа от себя, и принялся оживлённо беседовать с девушкой в основном о своей дочери Лидушке, выражая гостье искреннюю благодарность за всю заботу и любовь, которую та подарила его чаду.

– Мы в долгу перед Вами, барышня, в большом долгу, надеюсь, наша дружба всё покроет!

Ольга признательно взглянула в его глаза, ответив на любезный взгляд:

– Я у Вас счастлива, как у родных!

– Так и должно быть, барышня Ольга!

– А! Вот наконец и пан священник! – воскликнула пани Махова, приветствуя статного, высокого человека со сверкающим чёрным взглядом и сединой в волосах.

– Вот наш священник, барышня, – представил пан советник, – Ему нет ровни на зайцев и на слово Божие!

– Что ж ты с ходу дамам пастора представляешь? – пожурила хозяйка, – Это деревенский обычай, барышня, а пан советник иногда забывает и не следит за своей речью.

– А что я сказал? Это – лучший проповедник.

– А кто не слушает проповеди?

– Отличный охотник!

– Обратите внимание, барышня, что слова его не лишены зависти, – сам-то зайца из под носа не раз упускал!

– Ну, ясно! – усмехнулся пан советник, – А теперь скажите нам, почему так долго не навещали нас?

– Задержался с доктором. Тот попал под проливной дождь в открытой коляске и заехал ко мне сушиться.

– Почему к нам не привели? – спросила пани Махова.

– Предложил – отказался.

– Жаль, – я бы показала ему нашу Барчу. У неё рука болит, – отозвалась пани Махова.

– А если бы приехал, то они с папой весь вечер спорили бы о политике, – сказала Лидушка, – И нам бы пришлось слушать бесконечные, пространные пояснения слов министра, что тот сказал или не сказал, подумал или не подумал, сделал или не сделал, или о том сколько и каких у нас войск, а ещё больше, кто на кого пошёл или кто кого побил…

– С доктором уже наговорились, – сухо отозвался пан советник.

– Да, он немного вспыльчив, а порой его взгляды слишком высокомерны, – сказал священник, – Я немного уклонялся от споров с ним, потому что я знаю, все они заканчиваются беседами о политике…

– Ох уж эта политика! – отмахнулся пан советник, – Когда он уже оставит свои мнения при себе! Пан доктор, – продолжил он невозмутимо, – Довольно редко бывал у нас последнее время. Уже целый год у нас не был, а по мне так может и не являться совсем! – прибавил он, чеканя последнее слово.

– Слышал, люди теперь воздерживаются, – поинтересовался пан священник.