Следы следов

Повторяю про себя – нет, не чтобы не забыть, собственно, ничего и не случится, если забуду, но лучше – не забыть, чтобы осталось хоть что-то, за что уцепиться мозгу, что-то, что было в самом начале – три, запятая, один, четыре…

Дальше там много чего – вспоминаю, удивляюсь сам себе, что помню дальше, даже соревновались, кто дальше запомнит, я доходил до ста тысяч знаков, О обскакал меня, запомнил до ста двадцати тысяч знаков. Пытаюсь вспомнить, что за О, память упорно не хочет выдавать, не то Олег, не то Оливер, не то Орочи, не то Омкар – память путается, даже не может вытащить из прошлого страну, и цепляется то за ливни, хлещущие по зарослям бамбука, то за непроглядную метель, подсвеченную фонарями, то за ветер, готовый сдуть не только шляпу, но и волосы, и голову.

Пять, ноль, три, пять, восемь, один, четыре – это уже не сто тысяч, и не миллион, и не миллиард, это я уже не знаю, сколько, – обещал себе считать, хотя и знал, что ни черта не сосчитаю, собьюсь в два счета, так оно и вышло.

Делаю шаг с трех на пятерку, не к месту и не ко времени вспоминается какая-то пятерка, я её списал у соседа по парте, как его, Антон, Алан, Айвыхак – не помню, я у него эту пятерку списал, еще радовался, что списал пятерку, пока не вспомнил, что живу в стране, где пятерка – низший балл, вот это мы попали на пару с соседом по парте…

Переступаю на четыре, не к месту и не ко времени вспоминается четвертый класс, когда нас всех собрали, чтобы делать фотографию, расставляли по стульям, стой, не вертись, а я сбежал, вот так, исподтишка, за дверь, я не хотел быть фотографией, и вот они потом все висели на стене, черно-белые, неподвижные, а я остался настоящий, живой, и на меня косо смотрели, что за дела такие, почему они все увековеченные в фотографии, а я живой.

Шагаю с восьми на шесть, восемьдесят шесть, возраст, когда стучат в дверь, и нужно открыть, но не выходить, потому что они итак вынесут на носилках, и положат в белую машину с красными крестами, и увезут куда-то. Проще сказать – я не открыл – нет, открыл, это потом уже сообразил, что можно встать с носилок и пойти домой, и все смотрели на меня оторопело, а как так, а что, так можно было, вот так вот встать и пойти домой, и никто мне не указ.

Два-ноль-пять-два, пятьдесят второй год, год моего рождения. То есть, нет, не так, я должен был родиться в тысяча семьсот пятьдесят втором году, но кому я, в самом деле, должен, почему я не могу выбирать родителей, год рождения, если две тысячи мне нравится больше, чем тысяча семьсот, кому я помешаю, в самом-то деле.

Думаю, за что меня отправили сюда – за год рождения, или за то, что сбежал с фотографии, или за то, что встал с носилок, или еще за что-нибудь. Будете свободны, когда дойдете до конца, сказали мне, ну-ну, очень смешно, прям обхохочешься… до конца…

Один-три – тринадцать, пятница тринадцатое, мы встретились, когда между нами пробежала черная кошка, шли по тротуару, каждый по своей стороне, а между нами бежала черная кошка… Я даже не помню, как её звали, не кошку, конечно, а ту, которая шла рядом со мной. А номер телефона помню, я находил его здесь уже пятнадцать раз, хотя что мне это даст, все равно отсюда никому не позвонишь…

Семь, семь… один, один, один, один, ого, семь единиц подряд, это к удаче, правда, не знаю, к какой. Придумываю себе какие-то приметы, сам не знаю, какие, точно знаю, что ни одна из них не сработает, просто потому, что здесь ничего не происходит, ни плохого, ни хорошего.

Шесть, шесть, шесть – почему-то не наступаю на три шестерки, перескакиваю, рискуя свалиться в бездну, – хотя знаю, что ни в какую бездну не свалюсь, число как будто притягивает меня к себе своей гравитацией.

Три, запятая, четырнадцать – повторяю просто так, чтобы не забыть, сам не знаю, зачем.

Три, запятая…

Два, шесть, шесть, восемь, ноль, два, три, ноль, семь, семь, один…

…спотыкаюсь о пустоту, едва не падаю, да не едва, а падаю-таки на песок, откидав здесь песок, ну как откуда, чего бы на земле не быть песку, что значит, на земле, то и значит – число Пи тянется позади меня бесконечным хвостом, тает в пустоте, обрывается на семь, семь, один…

Три, запятая, четырнадцать.

Три, запятая…

Три…

Заставляю себя подняться, оглядываю песчаные горизонты, руины, подернутые серой пылью, я такого города не знаю, ну еще бы я его знал, тысячи лет прошло, не меньше. Что тут случилось, черт возьми, почему меня встречают безжизненные обломки когда-то великого города, истлевшие скелеты… подхватываю обрывки бумаги, уносимые ветром, пытаюсь прочитать что-то на непонятном языке – жуткий гибрид латинских и кириллических букв вперемешку с иероглифами – «использование ресурсов чиста Пи может привести к необратимым…»

Три, запятая, четырнадцать…

Новый порыв ледяного ветра…

Три, запятая…

Мертвенный холод…

Три…

Ошигрыш, розыбка

…ошибка, говорю я себе, а что я еще могу себе сказать.

Розыгрыш, говорю я себе, а что я еще могу сказать.

Ошибка.

Розыгрыш.

Ошигрыш, розыбка, все, что угодно, – только не правда, не правда, это не может быть правдой. Как бы еще забыть то, что только что прочитал, спрятать туда, где нашел, какого черта это вообще оказалось в моем столе, еще и моим почерком, еще и вчерашняя дата, еще и короткая запись —

Сегодня я убил Октахора Симплекса.

Вот так, ни больше, ни меньше. И хочется заорать всем там, эй вы там, какого черта вы в самом деле пишете, живой я, живой, эй вы, там, кто там, не знаю, кто.

Какого черта я не выбросил этот с позволения сказать дневник, какого черта я по-прежнему храню его в ящике стола, какого черта я открываю его, что я там не видел, все ви… а-а-а, оказывается, ничего я там не видел, понять бы еще, кто это приписал, если я весь днень был здесь, а ведь черт меня дери, открываю тетрадку в кожаном переплете с какой-то рунической чертовщиной на обложке, читаю…

…да, я не указал, какого именно Октахора Симплекса я убил, боюсь, что нужно исправить это недоразумение, уточнить – я убил архитектора Симплекса, который впервые выстроит проект здания в четвертом измерении. Это оказалось проще, чем я думал, а ведь еще боялся, даром, что это мое третье убийство. Видели бы вы его лицо в тот момент, особенно глаза, один серый, другой крапчатый с золотыми искорками…

Пальцы сами разжимаются, выпускают тетрадь, вот так, еще не хватало, – все еще в отчаянии говорю себе, что мало ли на свете людей по имени Октахор и по фамилии Симплекс с разными глазами, ну мало ли, – отчаянно гоню от себя проклятую мысль, что я один такой, черт мея дери, что не может быть никакого другого Симплекса, и как тогда прикажете понимать, что меня… Щупаю себе пульс, не нащупывается, неужели и правда, нет, быть не может, хватаюсь за сердце, тоже нет, да где оно, черт его дери, – сердце нащупывается в каких-то дебрях, где у нормального человека его и быть не может, – потихоньку начинаю сомневаться, человек ли я вообще. Нет, живой, черт меня дери, живой, слышь ты, который писал это, все ты выдумываешь…

Выдумываешь, говорю я себе.

Выдумываешь.

Выдумы…

…захлопываю тетрадь, нет, нет, нет…

…какого черта я здесь делаю, спрашиваю я себя, какого черта я караулю… кого? Можно подумать, кто-то придет в закрытую комнату, в дом, в двери которого заперты на засов, можно подумать, кто-то появится здесь. Часы где-то в холле на первом этаже бьют полночь, – что-то подсказывает мне, что вот теперь самое время открыть ящик стола, сам смеюсь над собой, как нелепо я выгляжу, когда открываю ящик стола, нашариваю тетрадь, откуда она там взялась, черт её дери, листаю страницы…

…пусто…

…пусто…

…неужели…

…а нет, вот, получите-распишитесь, сегодняшняя дата…

…сегодня я убил Октахора Симплекса – поскольку я пообещал себе объяснять, какого именно Симплекса я убил, то подчеркну, что убил того Симплекса, который додумается до какого-то устройства, помогающего людям писать картины силой мысли, – особенно хорошо получается во сне, вернее, получалось бы, если бы он был жив, если бы я его не прихлопнул на месте, сегодня, здесь, видели бы вы его лицо при этом…

А ведь мне еще многое придется сделать, очень многое, Октахоров Симплексов больше, чем я могу себе представить – Симплекс, который разрабатывает какие-то спутники, Симплекс, который ездит по городам, делает не то фото, не то видео, не то что-то большее, чем фото и видео, потом хочет объединить все эти модели городов в один, и это будет не то произведение искусства, не то какая-то новая реальность, я не понимаю, и никто не поймет, потому что он не успеет этого сделать, потому что я убью его раньше. Симплекс, который делает какие-то порталы, Симплекс, который пишет портреты часов на заказ самих часов, что бы это ни значило, Симплекс, который замеряет искривления времени под влиянием гравитации, Симплекс, который раскапывает пески пустынь, чтобы найти исполинские кости прошлого… У меня все так и пылает внутри при одной мысли, сколько Симплексов мне предстоит уничтожить – кажется, это работа на всю жизнь, хотя может быть, все кончится быстрее…

…с трудом удерживаю тетрадь похолодевшими пальцами, лихорадочно соображаю, что делать дальше, идти в полицию, да в какую полицию, там только пальцем у виска покрутят, никто не убивал Симплекса, что вы несете такое, вот же вы живой стоите… И все-таки надо что-то делать, черт возьми, что-то делать, пока он не добрался до меня, а ведь доберется в два счета, если он так легко пишет в тетради, которую я прячу под замком…

Что-то екает в груди, догадываюсь, что можно сделать, а ведь так просто, до черта просто, развести огонь в камине поярче, бросить туда злополучную тетрадь – я жду, что она не загорится, просто потому что, – нет, вспыхнула, полыхнула, съежились почерневшие страницы, заплясали буквы на языках пламени…

…выдвигаю ящик стола, даже не удивляюсь, когда вижу злополучную тетрадь, – почему-то боюсь взять её в руки, мне кажется, она меня укусит, даром, что тетради не умеют кусаться. Открываю, листаю, вот тут, начиная с третьей страницы…

Вчерашняя дата…