Дом с шести до полуночи

Даже после смерти – вместе…

Не могу…

Не ходи туда…

Все кипит и клокочет внутри, все внутри меня буквально кричит, что я иду на погибель. Я и сам знаю – на погибель. И все-таки иду, шаг за шагом, чувствуя, как больно сжимается сердце… наверное, так чувствует себя человек, идущий в огонь. Или человек, замерзающий в снегах… или…

Спотыкаюсь, чуть не падаю, чувствую, ноги уже не держат меня, земля подпрыгивает и покачивается под ногами. Внутри все кричит – просыпаются какие-то древние, первобытные инстинкты, древнее меня самого. Чувствую, что это уже не я, это что-то во мне – кипит и бурлит, тянет меня назад.

Не выдерживаю – у самого крыльца бросаюсь на улицу, еле усмиряю в себе звериный рык. Старушонка в платочке косо смотрит на меня, пугливо крестится – ее крест ножом вонзается в мое сердце. А ведь сердце-то уже не железное, как раньше, его уже и щепочками осиновыми, и пульками серебряными, и…

Превозмогаю боль – уже не страх, боль, иду вперед, в смерть. А ведь правда – кое-кто из наших оттуда не возвращаются. Да что кое-кто – я вообще не знаю таких, которые вернулись…

Назад…

Да какое назад… уже неделю хожу туда-сюда, ныряю сюда, как в омут с головой, и убегаю. И снова вспоминаю их, которые после смерти – вместе…

Иду – мертвый холод пронзает до костей, тут же сменяется нестерпимым жаром. Вхожу. Наскоро вспоминаю, что нужно сдернуть берет. Что там… пожертвуйте… бросаю сложенную вчетверо сотню, иду…

Что делать… мысли путаются, спотыкаются одна о другую. А я ведь и не знаю, что делать, войти, а дальше… как по воздуху иду к алтарю…

Вселенная взрывается тысячей осколков…

– …да что с тобой, сын мой?

Оглядываюсь, смотрю на бородача в черном.

– А… сердце… прихватило… все… прошло с Божьей помощью…

Бородач крестит меня. Не чувствую боли, ничего не чувствую, миг – и новые ощущения захватывают меня… новые… непривычные… легкий холодок, жгучая пустота в желудке…

Вспомнить бы еще, что едят люди… хлеб… да нет, не хлебом единым жив человек…

Половина шестого…

Давно ей пора уже быть здесь. Засиделась… опять ее шеф грузит, не иначе, все они там прогибаются под шефом, вкалывают как проклятые…

Как живут люди…

Полгода живу с ними – не понимаю, как живут люди…

Смотрю на мертвую розу в руках, а я и не заметил, что она мертвая – когда покупал, ее и не видно в футляре, а присмотришься – вот они, высохшие лепестки. Может, не заметит…

Я даже не знаю, что замечают люди, а что нет… Они много что не замечают, уронят бумажник на улице – не заметят, вляпаются где-нибудь в краску, так и ходят…

Вспомнить бы еще, как ее зовут… Эльга… нет, Ольга… Странно, в ту ночь как в бреду шептал ее имя, познавая таинство, великое таинство, а теперь не могу вспомнить не только имя – цвет ее глаз…

Ольга… даже номер ее не спросил… Да что номер, что я вообще про нее знаю…

Люди спешат мимо, люди все время куда-то спешат – как будто убегают от самих себя или догоняют самих себя, надеются где-нибудь столкнутся с собой. Мне кажется, они тоже стараются не думать – ни о чем, бегут от собственных мыслей, как бежал я…

Я чуть не упустил ее, вот ведь, сколько ждал, когда появится, а тут чуть не упустил. Вот она, теперь вижу – глаза зеленые, чуть раскосые, нос с горбинкой, идет, цокает каблучками… улыбается, раскрывает руки, будто ловит меня…

Иду…

Не то Ольга, не то Эльга проплывает мимо, вклинивается в объятия лысоватого здоровяка…

Не понимаю.

Иду за ними – как по воздуху, как в тумане, все еще держу розу, если держать на вытянутых руках, то и не видно, что она – мертвая…

Заходят куда-то, где столики за стеклом, изучают меню. Я и не знал, что туда ходят люди, для меня это было что-то… недоступное, запретное, как врата рая, где цветы и птицы, запретные плоды и лукавые змии, и ангел с мечом огненным, вот он стоит, только не с мечом, а с дубинкой и рацией, сто седьмой, проверьте центральный вход…

Я ждал. Я уже знал, что нужно ждать, когда Ольга, или Эльга, или как ее там, сидит за стеклом, говорит по телефону, щелкает на компьютере, вот сейчас доделает все свои человечьи дела, выйдет ко мне…

Половина девятого…

Смотрю на розу – она умерла уже давно, если издалека – и не видно, что умерла. Из стеклянных дверей выходит Ольга, или Эльга, или как ее там, и этот лысый, который ходит за стеклянными дверями, где все блестит и сверкает, и цены в евро, а у нас распродажа, скидки до семидесяти процентов…

Выходят. Садятся в машину, сверкающую, синюю, я и не думал, что в таких машинах кто-то ездит… Почему-то казалось – они катаются по проспектам сами по себе…

Смотрю им вслед…

Начинаю понимать…

– Молодой человек, я же сказал вам… когда примем решение, мы вам позвоним…

Выхожу от него – растерянный, не понимающий. Все еще сжимаю в руке договор, я не знал, что он окажется мертвым. Иду – в никуда, в улицу, здесь ходил полгода назад, когда…

Подпрыгивает сердце – я и забыл, что оно у меня есть. Вот они, двое, выходят из стеклянных дверей, где вкусно пахнет, где цены в у-е и ангел без меча огненного у входа. Идут к машине, в которых, оказывается, кто-то ездит, он распахивает дверь…

Подхожу – как по воздуху, хватаю Ольгу под локоть.

– Оль, ты какого тут делаешь? Уже хахаля себе нового отхватила?

– Тебе чего? – лысоватый шагает ко мне, меня обдает запах дорогого парфюма, – давно бошку не отрывали?

– Антошик… ей-богу, я его не знаю… Антошик… я… – девушка хватает лысого за руку, тащит за собой.

– Да погоди ты… мужик, тебя как, сразу убить, или потом?

– Да давай сразу… потом я тебя…

…вытираю губы, кровь капает на курточку, даже жалко, новая куртка, уже замарал. Ничего, много ее еще придется марать… очень много…

К горлу подкатывается тошнота, тут же замирает – нет, мой желудок не отдаст выпитую кровь. Иду в туман, в ночь, еще плохо понимая, кто я. Пытаюсь расправить крылья, не могу. Кажется, я еще не…

…но уже не человек.