Бабий круг

– И передача.

Не понимая, что происходит, Тамара молча присела.

– История длинная – длиною в твою жизнь. Живы были бы твои родные, этот разговор не состоялся бы, но сейчас – другая ситуация, и только тебе решать, что делать с тем, что я тебе поведаю, – произнесла женщина, обхватив ладонями чашку, будто грела озябшие руки.

–…Мама твоя обожала всё итальянское. Не знаю, возможно, фильм какой посмотрела, или книжку об Италии прочитала, ну, вроде Горького, что ль… А, может, просто так в голову взбрело, блажь такая, а тут вдруг эта игра…

Внезапно женщина задумалась, будто что-то вспоминая или по новой переживая. Несколько минут она смотрела невидящими глазами сквозь Тамару, размеренно помешивая уже холодный чай, потом спокойно произнесла:

– Только сейчас я поняла, что по-другому быть не могло: Елена была одержима Италией, а Мотя – одержим Еленой.

«Понятно – привычная с детства Италия, но как связан с этой страной и с мамой какой-то незнакомый человек со странным именем Мотя?»

В памяти всплыли аккуратно перевязанные шёлковой ленточкой конверты, которые она нашла в мамином комоде уже после её смерти. Два десятка узких слежавшихся прямоугольников с заграничными почтовыми штемпелями и таким же чужим адресом отправителя так и оставались нераспечатанными.

–…Мотя на отца был похож – породистый, статный, красивый, а ещё – невероятно вспыльчивый, правда, в молодости это не мешало – девчонки на нём гроздьями висели, а он Елену выбрал, маму твою. Наверное, звёзды сошлись. На мгновение. А потом – разошлись. Навсегда.

С замиранием сердца Тамара ждала, что сейчас прозвучит «ушёл» или «скончался», отлегло только, когда услышала:

– После случая того, с футболом, он будто умом тронулся, боялись, как бы себе не навредил. Особенно, когда ты родилась. Лена сказала, что ребёнок – не его. Не простила она его, не захотела простить, а Матвей на неё обиделся, страшно обиделся. Пить стал, скандалить, нарочно в драки лезть… Словно с цепи сорвался. Учёбу забросил. Потом, правда, в себя пришёл, образумился. Опять-таки, по уважительной причине – во время пьянки челюсть в трёх местах сломали. Несколько часов хирурги под наркозом складывали. За такое из института автоматом отчисляли, с волчьим билетом, с занесением в личное дело, а ему дядя помог – в больнице написали, что оступился и упал. Ну, а потом… Потом кандидатскую защитил, на работу устроился. Девчушка у него появилась. Очень даже милая. Надеялись, что успокоится, забудет. Не получилось.

Женщина неторопливо огляделась по сторонам, осторожно прикоснулась к лежащей рядом шали:

– Фаины Семёновны… – не то спросила, не то просто отметила. – Сильная женщина была – ни чужих, ни своих не жаловала. За правду горой стояла.

Даже не удивившись, что гостья знала её прабабушку, Тамара продолжила расспрашивать:

– А в итальянской футбольной команде…

– Не в команде, а возле неё – переводчиком напросился, волонтёром, – не дослушала вопроса женщина. – Мотя как раз четвёртый курс закончил, домой приехал – на каникулы. А к языкам у него с детства талант – с ходу всё новое запоминал, память такая, что ли… К тому же отец на родном языке говорил, и нас учил, до последнего дня верил, что всё образуется. Надеялся семью узаконить, домой, в Италию, забрать. Не успел. Как только о нас узнали, его из консульства отозвали, хотя он только переводчиком работал. Времена такие были, не обижаюсь – скандала международного опасались. Только и осталось от него, что имена. Ах, да, забыла, что мы до сих пор незнакомы! Алессандра я. Люди в основном Сашей зовут, или тётей Шурой величают, так привычнее.

Увидев удивление Тамары, гостья улыбнулась:

– И Мотя – не Матвей, Маттео.

«Так вот откуда подпись на конвертах?! Хоть что-то стало на свои места», – ухватилась Тамара за ниточку, но тут же поймала себя на мысли, что не желает ворошить прошлое, что лучше оставить всё, как есть, но было уже поздно – женщина тяжело вздохнула, машинально разгладила рукой на столе складочки на скатерти:

– Народ наш на заграничное голодным был, жадным: мир-дружба-жвачка, фарца… На этом Мотя и сыграл. Итальянцем Елене представился, членом команды. Потом прощения просил. На коленях. Умолял простить его, каялся. Увы, есть вещи в жизни крайне неразумные…

Уловив, как напряглась Тамара, женщина добавила:

– Ты их, девонька, не осуждай – молодыми были, горячими, а ещё – гордыми, друг дружке не уступили – это их и погубило.

«Легко сказать – не осуждай», – подумала, чувствуя, как тело сотрясает мелкая дрожь. Слышать незваную гостью больше не было сил. Алессандра, будто догадавшись о её состоянии, бросила взгляд на часы и коротко закончила:

– Он так и не женился, остался бобылём. По миру колесил, вниманием не баловал – в основном фотографии присылал, да по праздникам звонил. Иногда. Сейчас осел – обстоятельства заставили. Думаю, ему приятно будет… Да ладно, не буду гадать, возможно, в жизни ещё встретитесь. Ну, мне пора, дорогая, время. А ты подумай, перевари, через себя пропусти, если сможешь – прости. Всех прости…

У двери она остановилась:

– Ты извини, на всякий случай взяла в больнице твой телефон, авось, пригодится: кто знает, что в жизни завтра может случиться…

После её ухода Тамара почувствовала себя обманутым, покинутым болванчиком с пустой и обезличенной душой. О том, что всю сознательную жизнь она жила во лжи, думать не хотелось, а другое просто не думалось – голову обручем сжала тупая разъедающая боль.

Достала из маминой шкатулки «итальянские» письма. Открыла наугад. «Дорогая Леночка! В который раз прошу – прости…» Дальше читать не стала – разорвала пополам, потом ещё раз, и ещё, после чего, захлебываясь слезами, неистово набросилась на письма: с остервенением рвала длинные, желтоватые от возраста конверты на мелкие клочки, будто расправлялась с заклятым врагом, пока не услышала, что проснулся Семён.

Сгребла в мусорное ведро кучу бесполезной бумажной трухи, по ходу умыла опухшее от слёз лицо. Немного полегчало. Остался только сквозняк в голове да заиндевевшие мозги, отчего казалось, что летом в доме холодно. Взяла лежащую рядом бабушкину шаль. Тонкая шерсть мягко обняла-обвила озябшие плечи, окутала сердце миром и покоем, казалось, и дышать стало легче. Вспомнилось бабушкино: «Спиночкой к стеночке, плечики расправила, локоточки прижала и… пошла!» Машинально выровняла спину, приподняла голову, успела даже в зеркало на себя взглянуть, с горечью отметив под глазами темные круги, и пошла – к сыну. Действительно, не время жалеть себя, когда не на кого больше положиться.

А с утра в дом зачастил народ. Первой пришла соседка. В расстроенных чувствах попросила:

– Томка, можно, я у тебя немного пересижу, с Сёмой поиграю? С братом поссорилась. Даже не спрашивай – видеть его не могу!

И только Настя это сказала, как в коридоре снова раздался звонок. Посмотрела в дверной глазок – на площадке топтался мелкого росточка мужичок с огромной охапкой роскошных белых роз. Завидев Тамару, он ткнул ей в руки квитанцию и ручку: «Распишитесь», затем цветы, и убежал, оставив её в неведении, кто такую красоту прислал.

Настя деловито обшарила букет, но, не найдя в нём никакой зацепки, подозрительно спросила:

– Ты точно на бумаге свою фамилию видела? Не-е? Совсем не смотрела? М-да… Как дитя. Могла бы просто крестик поставить, зачем расписываться, утруждать себя? Слушай, а, может, дверью ошиблись? В нашем доме нет, случайно, другой Степановой? Ну, да ладно, не пропадать же добру, – девочка по-взрослому отчитала Тамару, по ходу присматривая подходящую вазу и заталкивая в неё цветы.

«Ага, конечно, дверью ошиблись, – обиделась на соседку Тамара, – будто я и впрямь недостойна подарков», но тут же себя одернула, вспомнив, что курьер даже паспорта у неё не спросил: «А ведь, действительно, кто же всё-таки их прислал?»

Вопросов добавилось, когда ещё через час в дверь квартиры снова позвонили. На лестничной площадке стоял всё тот же мужичок с бумагой, ручкой и, на этот раз, с не менее изысканными чайными розами.

– Правду говорила – дверью ошиблись, – проворчала Настя, приготовившись возвращать полученный ранее букет, но посыльный в очередной раз подал Тамаре квитанцию: «Распишитесь. Получите». Соседка пристально посмотрела на Тамару, взяла вместо неё квитанцию и дважды вслух прочитала в ней адрес и фамилию.

– Странно. Вроде правильно, – не понимая, в чем подвох, она рассеянно черкнула свою подпись на листе, и с ещё большим подозрением уставилась на Тамару. – Ану-ка, подруга, колись! Откуда цветочки? Рассказывай.

Рассказывать было нечего. Даже приблизительно. Разгадка цветочного бума появилась со знакомым уже водителем, который не так давно советовал «с такими людями не шутить». В полном молчании он важно прошествовал мимо них на кухню с целой корзиной отборных фруктов, объяснив свои действия почти тостом:

– За моральный, так сказать, ущерб.

Потом степенно, со стариковским достоинством, обращаясь к Тамаре, произнёс:

– Отныне вы будете самым ярким украшением моего ближайшего окружения!

У Насти, которая пропустила телефонно-сумочный обмен, от неожиданности челюсть отвисла, да и сама Тамара была не менее шокирована, недоумевая, шутит пожилой человек, или, что тоже может статься, решил за ней приударить?

– Надеюсь, цветы вам понравились? – спросил водитель, оценивая розы в вазах, и с гордостью добавил:

– Сам выбирал! Лично!

И только Тамара хотела спросить, кто именно «сам выбирал», и к чему такая любезность, как снова раздался звонок. На сей раз звонил телефон.

– Да? – осторожно выдохнула в трубку, теряясь в догадках, чего ожидать и на что рассчитывать.

– Тамара? – не менее осторожно переспросили на том конце провода, и, услышав утвердительный ответ, уже более уверенно продолжили:

– Здравствуйте! Я – Маттео. Можно просто Матвей.

Перед её глазами пронеслись мамины «итальянские» воспоминания, опостылевшая в детстве безотцовщина, письма с иноземными штемпелями, «лучшие семьи Ломбардии», «мир-дружба-жвачка»… Только после смерти мамы и бабушки ей было так больно и обидно, как сейчас. Не отвечая, молча нажала красную кнопку. Потом растерянно оглянулась по сторонам, увидела такую же расстроенную Настю, широко открытые глазки-бусинки маленького Семёна, вспомнила бабушкино: «Ему новую линию рода зачинать…», тряхнула головой, прогоняя тоску-печаль, широко улыбнулась и… набрала последний номер, будто сызнова открывая только-что наглухо запертую дверь.