Три женщины в городском пейзаже

Лида просыпалась рано, Тася еще спала. Одевалась, влезала в калоши – роса – и уходила в лес. Собирала цветы – ромашки, васильки, колокольчики, пижму, шалфей. Бродила по кромке поля.

Маша радостно вскрикивала и принималась за разборку трав: это от живота, это от горла, а это – от головной боли. Пучки и букетики перевязывали бечевкой и подвешивали в сени на просушку.

В Москву Повиловы приезжали редко, раза два в год. Маша смеялась, что стала настоящей деревенской жительницей: «От машин шарахаюсь, толпы боюсь, от выхлопов задыхаюсь».

Лида спала как убитая – сама не помнила, когда так спала. К концу августа она поняла, что выздоравливает. Или так – ее отпустило.

На обратной дороге, когда уже подъезжали к Москве, тихо сказала Тасе:

– Спасибо тебе. Знаешь, мне стало легче.

От общих знакомых знала – Сережа женился на молодой женщине, и в семье ожидается пополнение. Снова сердце сжалось от боли – выходит, ее вина, свекровь права. А в новой семье все получилось.

Но жизнь продолжалась, со всеми ее проблемами и сложностями, болячками и неприятностями, маленькими радостями и победами.

Мама и Тася старели, слабели. И это по-прежнему были единственно близкие и родные люди.

Когда маму «ушли», ее стало мучить давление. Да и настроение было хуже некуда, вот это главное.

– Обиды терзают и прибавляют болячек, – вздыхала мама. – Но что поделать, простить я их не могу!

– Сложно прощать, – соглашалась Лида и спрашивала себя: «Простила ли я Сережу? Впрочем, какая разница, прошло столько лет! Да он наверняка и думать обо мне забыл – у него семья, ребенок. Это я не устроила жизнь, а у него все в порядке».

Однажды он позвонил:

– Сколько лет, сколько зим!

Услышав его голос – а узнала его Лида в ту же минуту, – задрожала, как осиновый лист.

– Встретиться? – удивилась Лида. – А зачем?

– Мне очень хочется тебя увидеть. Да просто поговорить, Лид. Так, о жизни.

– Зачем? – повторила Лида. – Да и о чем нам разговаривать? О какой жизни, Сережа? Наши жизни давно параллельны.

От встречи отказалась, но «позванивать» разрешила:

– Да пожалуйста. Но все-таки, прости, я не понимаю…

И он позванивал – не часто, раз в две недели. Как говорится, не обременял. И всегда извинялся: «Ты свободна, я тебя не отвлекаю?» Хотелось сказать: «От чего, Сережа? От чего меня можно отвлечь? Если только от моего одиночества».

Разговор завязался дружеский – так, ни о чем. Про работу, немного о сыне – кажется, там были проблемы. Лида терпеливо выслушивала, но вопросов не задавала. Начнешь задавать – вовлечешься и пропадешь. Тревожился за родителей – стареют, болеют. Она утешала: «Так у всех. Что поделаешь – возраст».

Больше слушала, чем говорила. Да и о чем ей рассказывать? Все в ее жизни одинаково и предсказуемо, ничего интересного, День сурка, сплошная рутина: школа, дом, мама и Тася. Ну и маленькие человеческие радости: сходили с Настеной с театр, были с мамой в Третьяковке, ездила с классом в Ясную Поляну, собираемся в Питер, хочу прихватить с собой Тасю.

– Мама? Ну как обычно. Маме никто не нужен, Ольга Ивановна все так же предпочитает одиночество, страдает без работы, мама есть мама. Да, очень жалко, но что поделать? Езжу раз в две недели, от помощи мама отказывается.

Как-то вечером в воскресенье раздался звонок в дверь. Удивилась – кого еще принесло? Наверное, соседка Галя, больше некому, за солью или за хлебом, и Лида посмотрела в глазок. На пороге стоял Сережа.

От неожиданности она застыла, чувствуя, как отчаянно забилось сердце. Открыть? Нет, не буду. Зачем? Но все же открыла. Удивилась – постарел. Сутулый, седой, морщины, потухший взгляд. В общем, прибитый. Мимоходом глянула в зеркало: ну тоже не ах, и она уже не молодуха.

Сели на кухне, накрыла чай. Сережа молчал.

Лида не выдержала:

– У тебя что-то случилось?

– Случилось. – Кажется, он обрадовался ее вопросу. Или ей показалось? – Случилось, – повторил он, – и давно. Знаешь, Лидка…

Она вздрогнула от этого «Лидка». Хотела сказать – да господь с тобой, какая я тебе Лидка? Мы, Сережа, чужие люди! Да и столько лет прошло. Не сказала, пожалела. Всегда всех, дура, жалела. Но весь его вид, потухший, потерянный, сникший… Как сейчас говорят – сбитый летчик. Впрочем, «летчиком» он никогда не был… Летчик – это другое.

Попросил выпить. Лида удивилась: он никогда не пил, так, бокал шампанского на Новый год. А здесь – выпить. Откопала полбутылки вина. Выпил он жадно, залпом, одним махом.

Потом заговорил. Просил прощения, говорил, что совершил ошибку. Страшную, чудовищную, дичайшую ошибку! Да, увлекся. Не разглядел. Идиот! Там же все было ясно.

Чужой человек, ничего общего, они с ней с разных планет, живут как соседи. Сын… Да, сына он обожает. Но сын не очень получился. Как говорят – неудачный. Куча проблем, даже стыдно рассказывать. В общем, Лидка, я как на острове, домой идти не хочу, а идти некуда. Вот такая расплата…

Лида молчала. Торжествовала, получив сатисфакцию? Вряд ли… Жалела его? Сама не понимала. И да, и нет. Ну в конце концов, она же не святая. Однако в душе что-то перевернулось, заныло, как застарелая болячка, зазудело, как давно успокоившийся укус.

– Разведись, – сухо усмехнулась она. – Тебе, кажется, не привыкать.

Он обреченно посмотрел на Лиду.

– Сын. Уйду – он совсем пропадет, я это знаю. Его мать не справится. Да и по большому счету ей все равно.

– Ну тогда живи. Дети – это главное.

Он молча кивнул.

У двери посмотрел ей в глаза:

– Можно я буду к тебе заходить?

Лида покачала головой:

– Нельзя, Сережа. Нельзя. Знаешь… да нет, откуда? Откуда тебе это знать? Столько лет, Сережа! Столько лет я об этом мечтала, чтобы ты вернулся. А теперь все, понимаешь? Все, слава богу, прошло!

– Понимаю. Ты права. Извини.

Он ушел, а Лида еще долго сидела в темной комнате. Сидела и вспоминала, зная, что та жизнь давно прошла – что вспоминать?

Тасе, разумеется, рассказала.

– Не получилось, значит… – вздохнула она. – Ну что ж… Нет, я его не жалею, о чем ты? Но парнем он был неплохим. А вышло все бумерангом.

– Вышло и вышло, – отрезала Лида. – Я-то при чем?

По счастью, Сережа больше не приходил. Но спустя время позвонил: