Леди, которых не было

Как и многие другие люди, он заводил дружбу с теми, кого послала ему судьба. Так дружеский круг Утерсона составляли в основном его родственники и давние знакомые. Так одним из близких друзей Утерсона оказался его дальний родственник Энфилд. Многие ломали головы, как могли сойтись столь непохожие друг на друга люди, а, встретив их во время их воскресных прогулок, и вовсе оказывались в замешательстве: такими мрачными и молчаливыми виделись им Утерсон и Энфилд в обществе друг друга. Тем не менее, оба они очень ценили эти прогулки и ради них отказывались не только от других воскресных развлечений, но также откладывали и деловые планы.

Как-то раз они свернули на небольшую улочку близ торговой части Лондона. Это была спокойная, ничем не примечательная улица, с обитателями в меру зажиточными, но всё же далеко не богатыми. Она привлекала взгляды прохожих разве что своей чистотой и аккуратностью, выкрашенными ставнями и вычищенной медью дверей.

Мистер Энфилд и мистер Утерсон неторопливо прогуливались по этой улочке, когда Энфилд указал тростью на небольшое окно одного из домов и сказал:

– Взгляните на это окно.

Дождавшись, когда собеседник поднимет голову, Энфилд продолжил:

– В моем уме оно соединяется с очень странной историей.

– Неужели? – откликнулся Утерсон после некоторой паузы. – Что же случилось?

– Не так давно довелось мне пройти по этой улице. Мне было некуда спешить, и, вероятно, потому я и начал лениво разглядывать дома, что меня окружали. В этом окне я увидел девушку. Она была бледна и печальна. И, что гораздо интереснее, я знал эту девушку, пусть и недостаточно хорошо, но вот что мне было о ней известно: меньше полугода назад она пропала, и её с шумом искала добрая половина Лондона. Газеты писали о ней неделями подряд, то потчуя читателей пикантными историями о кавалерах, с которыми она могла бы сбежать, то пугая мрачными прогнозами и

уверяя, что пропавшая всенепременно мертва. И вот она была передо мной. К стыду своему, первым делом я вспомнил, что она довольно богата и родители пообещали щедрое вознаграждение тому, кто поможет отыскать их дочь. Я тут же бросился за полицейскими и даже добрался до конца улицы, но внезапная догадка заставила меня передумать. Что делала леди из хорошей семьи в бедной квартирке из тех, хозяева которых не задают вопросов и не требуют больших залогов? В тот момент ответ мне казался очевидным, а потому я просто не мог поступить с ней так жестоко, опозорив перед семьёй и друзьями семьи. Я решил уговорить её тихо вернуться домой в моём сопровождении, чтобы эта история получила финал, который устроил бы всех участников. Но каково же было моё удивление, когда я постучал в нужную дверь, – мне открыла совершенно другая девушка! Её волосы были заметно светлее, фигура плотнее, а черты лица более грубые и выразительные. За её спиной скрывалась лишь одна небольшая комната со знакомым мне окном, и спрятать ещё одну женщину, пусть и небольшого роста, в этой комнате было решительно негде. В итоге мне пришлось представиться заблудившимся посыльным, благо она казалась погруженной в свои мысли и не стремилась поймать меня на лжи. Но я до сих пор не верю, что мог так сильно обмануться!

Энфилд замолчал, будто бы заново переживая подробности того дня, и внезапный вопрос Утерсона даже застал его врасплох:

– А вы знаете, кто живет, что за леди живет в этой комнате?

– В этой? Нет, – с некоторым удивлением ответил Энфилд.

– И вы никогда не пытались узнать? – спросил Утерсон.

– Как вы знаете, я деликатен. Я стараюсь избегать расспросов, которые могли бы навредить людям. Заданный вопрос – что камень, брошенный с горы. Вы можете даже не узнать об этом, а камень скатится вниз, сшибёт другие камни, те заденут следующие, и вот уже какая-нибудь кроткая старая птица, о существовании которой вы и не подозревали, трагически убита в собственном саду, а её семья вынуждена менять имя. Учитывая же характер странной ситуации, в которую я попал с этим окном, ущерба было бы не избежать. Оказался бы я прав или нет, своим любопытством я обязательно бы кинул тень на одну из этих леди, а, возможно, и на обеих сразу.

– Хорошее правило, – заметил Утерсон. – Но разве вас не беспокоила судьба пропавшей девушки?

– Я до сих пор не уверен в том, что видели мои глаза. Но если зрение меня не обмануло, то пропавшая леди выглядела вполне здоровой и спокойной. Если она и была в этой комнате, то не как жертва коварного злодейства, уж можете мне поверить. И если пропавшей девушке угодно скрываться у подруги, а той угодно покрывать побег – то точно не я буду тем, кто разрушит подобный секрет.

Некоторое время друзья шли молча, но Утерсон прервал тишину:

– Ваше правило очень хорошо, друг мой. Но мне бы хотелось всё же задать вам один вопрос: как звали ту пропавшую леди, что увиделась вам в том окне?

– Что же, учитывая последние события, я не вижу, чтобы мой ответ мог принести кому-нибудь вред, – ответил Энфилд.

– Какие события? – уточнил Утерсон.

– Та леди, о которой мы ведём речь, вернулась домой неделю назад. Не услышь я новости, вероятно, я даже и не вспомнил бы о том курьезе с окном, – сказал Энфилд. – А потому готов сообщить вам без утайки: её зовут Гвенет Джекил.

– Я должен сказать вам, что не без причины так расспрашивал вас об этом случае. Дело в том, что мне нет нужды знать имя второй леди. Я уже знаю его.

– Вы могли бы предупредить меня, – сказал Энфилд с некоторой обидой.

После этого друзья надолго замолчали. Они дошли до конца улицы. На углу Энфилд остановился, принуждая остановиться и своего друга.

– Я получил ещё одно подтверждение своего правила. Теперь меня мучает стыд за мою болтливость. Я предлагаю больше никогда не возвращаться к этому разговору.

Утерсон пожал протянутую руку, скрепляя дружеский договор.

Домой мистер Утерсон вернулся в совершенно мрачном настроении. Как только убрали с обеденного стола, Утерсон отправился в свой кабинет, где отпер несгораемый шкаф и вынул из потайного ящика документ с надписью «Завещание доктора Хайд». Утерсон был знаком с содержимым документа, но с хмурым видом снова перечитал его. Завещание гласило, что в случае смерти Эмилии Хайд, доктора философии, доктора медицины, лектора при королевской академии и так далее, всё её имущество, а также права на исследования и статьи, должно перейти в руки «подруги и благодетельницы мисс Джекил». Далее документ содержал несколько странных уточнений. Так, там говорилось о том, что при «исчезновении доктора Хайд, а также при её необъяснимом отсутствии в течение трех календарных месяцев» все права владения также отходят мисс Гвенет Джекил. Этот документ давно смущал разум мистера Утерсона как приверженца правильной жизни, для которого невыносимым было всё невероятное. Это же завещание адвокат справедливо мог назвать фантастическим. Женщины редко становились докторами наук, женщины ещё реже приходили к Утерсону, чтобы составить завещания, а сами завещания никогда не содержали примечания об исчезновении.

Всё, что знал адвокат об Эмилии Хайд, – то, что она была научной звездой последних лет, а также то, что она обратилась к Утерсону, привлечённая его славой человека спокойного и неспособного на осуждение. Теперь же, узнав об истории с пропажей, мистер Утерсон задумался о том, что же побудило клиентку написать этот документ.

Если об Эмилии Хайд мистер Утерсон знал лишь то, что о ней говорили в газетах – то есть почти ничего, кроме восхищенных и осуждающих отзывов на её научное упорство – то мистера Джекила и его дочь Утерсон несколько раз видел лично.

Мистер Джекил создавал впечатление достойного джентльмена, а его дочь была особой достаточно неприметной, но очаровательной. Довольно удивительно, что в её возрасте и с её милым характером она была не замужем и даже не обручена, но до адвоката дошли слухи о том, что в юном возрасте девушку сразила неизвестная болезнь, что несколько отложило все планы семейства. Нежная дружба двух леди, завязавшаяся вскоре после этой болезни, также не была ни для кого секретом. Мисс Джекил совершенно не проявляла склонности к наукам, но всё же что-то связывало двух девушек, причём связывало настолько крепко, что одна из них задумалась о своём исчезновении практически сразу после того, как исчезла другая.

– Я считал это завещание безумием, – сказал сам себе мистер Утерсон. – Но может статься, что это попытка замолить грехи, или же крик о помощи.

Как ни противна была адвокату мысль о том, что женщина, чьим душеприказчиком он обязался быть, могла оказаться личностью низкой, способной на преступления, мистер Утерсон не мог полностью отказаться от этой мысли. Вероятность того, что девушка, ненавязчиво, но тщательно скрывающая своё прошлое, вполне могла втереться в доверие к болезненной мисс Джекил, чтобы пользоваться её благосклонностью, казалась мистеру Утерсону вполне существенной. Помыслить, что леди, посвятившая себя науке, могла быть преступницей, насильно удерживающей подле себя подругу ради корыстных целей или из мести, было сложнее. Но и такую возможность мистер Утерсон не исключал. В таком случае завещание Эмилии Хайд приобретало некоторый смысл: муки совести могли заставить её написать этот документ после того, как раскрылось её злодейство, или же после того, как она сама передумала причинять вред подруге.

Впрочем, добродушие, которым славился Утерсон, вскоре натолкнуло его на совершенно иные мысли. Он задумался о том, что чувство вины, заставившее Эмилию Хайд составить завещание в пользу подруги, было вызвано не злом, которое она стремилась искупить, а лишь неспособностью помочь, либо чудовищная случайность. Предположение Энфилда вполне имело смысл. Мисс Гвенет Джекил вполне могла так долго избегать брака не только по вине давней болезни, но и потому, что была влюблена в того, кто не получил бы одобрение её семьи. Эмилия Хайд – натура, как мог заметить Утерсон, не только увлеченная наукой, но и склонная к некоторому драматизму – вполне могла согласиться и спрятать влюблённых, а, когда мисс Джекил всё же нашли, посчитать себя виновной в том, что не сберегла этот секрет. А может, и не было никакого ухажёра, и две девушки просто хотели сбежать от всего мира, от грядущего постылого замужества и унылых обязательств, но одна из них передумала и выдала другую, а теперь старается заглушить печаль несбывшегося.

Ещё один вариант – что за исчезновением мисс Джекил стоит третье лицо, которое также угрожает и доктору Хайд, – мистеру Утерсону категорически не нравился.

Поняв, что подобные раздумья ни к чему не приведут, и будучи натурой деятельной, мистер Утерсон надел плащ и направился к Кавэндиш-Скверу, где жил и работал его друг – подающий большие надежды доктор Ленайон, который, как было известно Утерсону, состоял в научной переписке с Эмилией Хайд, с самого её недавнего появления на научном небосклоне.

– Если кто и может знать, что происходит, то Ленайон, – решил адвокат.

В доме Ленайона Утерсона узнали и тут же провели в столовую, где сидел сам доктор. При виде гостя тот вскочил с места и протянул к нему обе руки. В его радости была некоторая театральность, но Утерсон был всё равно рад такому приёму, зная, что в нём немало и искреннего чувства, так как Ленайон и Утерсон были друзьями ещё со школы, безмерно уважали друг друга и любили вместе проводить время. После небольшой ничего не значащей беседы адвокат перешел к тревожащей его теме. Ленайон с вниманием выслушал размышления друга.

– Не думаю, что смогу как-либо пролить свет на эту ситуацию – моя переписка с Эмилией Хайд носит сугубо научный характер. Мы можем делиться друг с другом самыми безумными идеями, но ни разу наши беседы не касались личных дел. Я слышал о том, что доктор Хайд – частая гостья в доме Джекилов, но знаю об этом не больше твоего, – сказал Ленайон после некоторых раздумий. – Но я никогда бы не поверил в то, что Эмилия Хайд – мошенница или похитительница. Пусть мы говорим только о науке, но её слова всегда полны благородства, а цели всегда возвышенны и чисты. Нет, и не пытайся меня убеждать!

Этот ответ понравился Утерсону. И, чтобы окончательно успокоить свою тревогу, он спросил Ленайона, мог ли кто-то желать исчезновения любой из двух подруг.

– Послушай, друг мой: конечно, есть те, кто считает, что Эмилия Хайд занимается не своим делом и занимает не своё место. Могут ли они написать гневную статью в газете? Да, и даже не раз. Но могут ли эти благородные джентльмены угрожать леди и запугивать её похищением и смертью? Сама мысль об этом смешна. – Таков был ответ Ленайона, молодого врача, истово верящего в добродетель учёных умов.

Больше за вечер друзья не касались этой истории, без затруднений находя другие темы для разговоров.

Через две недели по счастливому случаю мистеру Утерсону довелось посетить один из пышных обедов в доме Джекилов. Мисс Гвенет Джекил, как и всегда, была очаровательна и мила, но теперь каждый раз при взгляде на неё адвокат вспоминал странную историю её исчезновения, что заставляло его периодически погружаться в мрачную задумчивость. Мисс Джекил, учтивая и вежливая девушка, ощутимо переживала от того, что вызывает тоску одного из гостей. Она совершенно верно приняла мрачное настроение Утерсона на свой счёт, но дала ему абсолютно неправильное толкование. А потому, отлучившись ненадолго в свою комнату, она с

печальной улыбкой подошла к Утерсону, незаметно вложив ему в руку письмо. Записка, полученная от Гвенет Джекил, гласила:

Мне невыносимо видеть, как вы страдаете из-за меня. Вы тянетесь ко мне взглядом, но тут же в печали отводите глаза, и пропускаете все веселья вечера. Увы, я не чувствую того же томления и не могу принять ваши чувства. Всё, что я могу сделать, это быть с вами честной, избавив вас от пустого кокетства, и надеяться, что время и правдивые слова помогут вам излечиться от вашей тоски.

Со всей искренностью,

Гвенет Джекил.

Предположение мисс Джекил смутило мистера Утерсона. Он убрал письмо в сейф, положив его поверх загадочной папки, и приложил все усилия, чтобы не думать больше о странном завещании и не менее странном исчезновении, а также не смотреть слишком часто на мисс Джекил. В обоих начинаниях мистер Утерсон достиг немалых успехов.

Через три месяца Лондон всколыхнуло новое таинственное исчезновение. На этот раз пропала доктор Эмилия Хайд, знаменитая ученая леди, за несколько лет крепко приковавшая к себе внимание научного сообщества. Эмилия Хайд пропала накануне окончательного одобрения её членства в Королевской академии, к которому она стремилась длительное время, а потому даже самые отъявленные скептики не верили, что исчезновение её может быть случайным или добровольным. Другой интересной особенностью этого дела было то, что никто не мог точно сказать, когда же пропала доктор Хайд. Газеты с восторгом печатали подробности, устраивая целые расследования. Как выяснили журналисты, ещё несколько месяцев назад Эмилия Хайд перестала устраивать личные встречи и появляться в Академии, но при этом вела активную переписку с рядом ученых, содержание которой не позволяло предположить, что письма могли быть написаны заранее. При этом не нашлось никого, кто видел бы женщину лично позднее, чем за два месяца до пропажи. А оплата квартиры, где жила Эмилия Хайд, перестала поступать за несколько недель до первого сообщения в полицию. Именно домовладелец и обратился к полицейским, желая стребовать штраф с нерадивой квартирантки.

Эти новости заставили мистера Утерсона снова вспомнить о странном завещании. Особенно тревожило его примечание о «внезапном исчезновении», совершенно нетипичное для такого рода документов и при этом ставшее пророческим. Мистер Утерсон не верил в мистические материи, но это не уменьшало его волнений. Усиливающиеся с каждым днем переживания подтолкнули адвоката принять щекотливое решение. Хоть Утерсон и не любил полагаться на кого-либо, кроме себя, теперь он явственно нуждался в добром совете. Ему казалось немыслимым обратиться к кому-нибудь прямо, но он надеялся, что сможет исподволь получить

толковое мнение по интересующему его вопросу. Именно поэтому одним тихим вечером Утерсон расположился в кресле у камина, а мистер Гест, его клерк, занял второе кресло. Между мужчинами стояла бутылка старого вина. Вся комната, освещенная теплыми отблесками пламени, дышала уютом. За окном гудел холодный ветер и шумел большой город, жизнь которого шла своим чередом, и это на контрасте придавало атмосфере теплой комнаты ещё большую гостеприимность. Возможно, дело было в этом тепле и в бутылке вина, подошедшей к концу, возможно, в том, что у адвоката ни от кого на свете не было меньше тайн, чем от своего клерка, но Утерсон задумался о том, какой хорошей идеей было бы рассказать гостю о завещании и узнать о его выводах. К тому же Гест отлично разбирался в почерках, а потому не нашёл бы ничего странного в том, что ему покажут текст, написанный рукой пропавшей девушки. Прочитав же странный документ, клерк обязательно бы высказался на этот счет – это и было главной целью Утерсона. Он надеялся получить какой-либо комментарий, который смог бы подтолкнуть ход его мыслей.