Леди, которых не было

Моя мать со всей своей мудростью ласково мне сказала, что однажды мне доведется взглянуть на своё дитя. Он будет ужасен и будет издавать странные звуки, его кожа и сморщенное лицо будут пугать меня и вселять отвращение, но вместе с тем он будет беспомощен и будет жаждать моей любви, он будет моим ребенком, моим величайшим творением. Я не почувствую любовь в ту же секунду, лишь ответственность и немного облегчение; любовь придет много позже, но обязательно придет. О, как мудра она была в тот момент! Но разве могла она хотя бы предположить, когда, при каких пугающих обстоятельства мне вспомнятся ее слова и удержат меня от бесславного побега.

С внутренним содроганием я прикоснулась к этому существу; оно ответило мне омерзительной улыбкой, темной щелью расколовшей его сухое лицо. Тогда я обняла его, издавшего невнятный неосмысленный возглас.

Этот возглас, вкупе с предыдущим пугающим шумом разбудил моего милого брата, который к той зиме начал спать всё беспокойнее, взволнованный моим слабым здоровьем и нарастающим истощением. Тихий стук в запертую дверь, что разделяла наши комнаты, напугал меня даже больше, чем неразумный гигант, затихший в моих объятиях. Но если и было что-то, чего бы я всей душой не желала допустить, так это лжи моему дорогому брату.

Я собралась с духом, отошла от своего творения и решительно открыла дверь. Я увидела страх и негодование, когда мой Эдвард заметил незнакомого, еле прикрытого тряпицами мужчину в моей комнате, и не знал, что думать, спасать ли меня от преступника, злонамеренно пробравшегося в мою обитель, или же укорять меня за бесчестную измену. Я бросилась ему в ноги, умоляя выслушать меня, и мой милый Эдвард согласился. И его вера в мой разум и в чистоту моих помыслов, как и всегда, была велика и непоколебима, а потому, выслушав мой рассказ, он безоговорочно доверился мне и пообещал поддерживать меня и оберегать мой секрет.

Шли недели, зима сменилась прекраснейшей весной. Сказавшись больной, при полном покровительстве Эдварда, я проводила все дни рядом со своим творением, обучая его и заботясь о нем. Хотя он и был поначалу беспомощным младенцем, он учился и развивался куда быстрее, чем самый талантливый ребенок. Я показывала ему, что есть свет и огонь, холод и снег, как восходит солнце, как течет вода – всё вызывало у него восторг и благодарность. Он внимательно смотрел на меня и старался копировать каждый жест – и уже через неделю ел самостоятельно, аккуратно и даже несколько элегантно. Мы выходили на прогулки под покровом тьмы, и его неверные шаги вскоре сменились поразительной нечеловеческой силой и ловкостью.

Я не была уверена, будет ли способно говорить существо, издающее столь грубые гортанные звуки, а потому колебалась, следует ли учить его говорить. А потому первые слова моё творение произнесло без какой-либо моей помощи, старательно растягивая сухие губы. Когда же я стала обучать его, о более благодарном ученике невозможно было и мечтать. Когда Ингольштадт утонул в нежных весенних цветах, мой великан уже бойко говорил на французском и английском и с моей заботливой помощью постигал свою первую книгу.

Возможно, вы осудите мой выбор, но первой книгой, которая должна была бы повлиять на мировоззрение моего детища, я избрала трагедию «Отелло». Не потому, что испытываю к ней какое-либо особое отношение среди всех произведений человеческой культуры, но лишь потому, что именно эта пьеса сильнее всех могла бы отозваться в душе моего творения. Я хотела, чтобы он узнал, что многие люди будут смотреть лишь на его внешность, презирая и ненавидя его, не дав и шанса явить им свою душу и свои поступки. Я должна была показать ему жестокость нашего мира. Но одновременно с этим мне хотелось, чтобы он понял, что есть и другие, те, кто не судит лишь по виду, те, кто замечает доброту и знания, кто примет его, несмотря на его отталкивающую наружность.

Я вижу по вашему удивленному взгляду, по тому, как вы настороженно прислушиваетесь к происходящему на палубе, что вы уже догадались, о ком я веду речь. Да, вы совершенно правы. Я назвала своё детище Адамом, и, пусть мы не родня по крови, честно стала ему самой заботливой и добродетельной матерью.

Скрывать мой, как я могла уже с гордостью заявить, успешный эксперимент, уже не представлялось возможным. Родители писали мне письма, пропитанные нежным беспокойством, и с каждым разом всё сильнее желали приехать проведать свою ослабевшую от учения дочь, и только заверения Эдварда, что я вот-вот встану на ноги, сдерживали их заботливый порыв. Но всё же скрываться дольше не имело смысла. Как я уже говорила, я уже успела, несмотря на все преграды, снискать некоторое уважение и теперь с нетерпением желала с триумфом вернуться в университетское общество. Не только ради собственной гордыни, но и ради Адама, которому должно было общаться с людьми и без боязни видеть свет дня.

Самым большим моим страхом было недоверие. Я боялась, что меня поднимут на смех, выставят лгуньей или же неразумной девицей, уверившейся в своих фантазиях. О, как я была глупа! Бояться следовало именно веры!

Научное сообщество настороженно приняло Адама. Поначалу его и правда посчитали ряженным негодяем, который вознамерился обвести ученых мужей вокруг пальца. Но его нечеловеческая сила и скорость, его тело, с кожей различной по оттенку и упругости, а также совершенно невероятные результаты медицинских экспериментов вскоре убедили даже самых недоверчивых скептиков, что перед ними не обычное человеческое существо.

Мы с Адамом наслаждались популярностью. Новость о необычном существе еще не покинула Ингольштадт, но нам хватало и местной славы. Адам получил возможность вести беседы с мастерами словесности, истории и юриспруденции, с которыми он мог говорить на темы, неинтересные его увлеченной естествознанием матери. Ко мне же выстраивались очереди из студентов и профессоров. Все как один мечтали узнать секрет искры жизни. Мне хватило разума не поддаться слепому триумфу и молчать, делясь лишь крупицами знаний, непригодных для повторения эксперимента.

Я надеялась, что новость о моем открытии достигнет сильных мира сего, и тогда я смогу рассчитывать на собственную лабораторию и обширные средства, что позволит мне продвинуться дальше и вовсе победить болезни и смерть. Не собирать безжизненные тела, но отогнать смерть от еще живущих, а потому обреченных на нее. Я хотела принести вечное благоденствие и мир. Сильные мира сего узнали об этом, но использовать моё открытие они планировали совершенно другим способом.

Бесконечное число безропотных солдат, которые будут вставать после смерти и вечно приносить богатство и славу своим господам – вот что они видели, глядя на Адама. Если и интересовались они здоровьем и благоденствием, то лишь для себя, чтобы простой люд так и остался в болезнях и бедности, безропотно подчиняясь воле господ. У меня, выросшей среди вольных нравов Швейцарии, где слуги в богатой семьи были не рабами, но родными и любимыми членами семьи, такие идеи вызывали злые и бессильные слезы. Сам же Адам для них был лишь монстром, которого не жаль было разрезать на кусочки, если моих слов и инструкций будет недостаточно. Они не видели в нем человека, не видели искру жизни – лишь эксперимент и будущую выгоду.

По счастливой случайности благодаря нашей с Адамом уже неискоренимой любви к ночным прогулкам мы смогли подслушать подобный разговор двух высокопоставленных особ, собиравшихся добиваться встречи со мной, и той же ночью бежать из Ингольштадта.

С тех пор мы в бегах. Я вижу, грусть омрачила ваше лицо, но эта жизнь не так плоха, не нужно сочувствия. Мы останавливаемся в разных местах – иногда в заброшенных хижинах, а иногда в оживленных городах, где легко затеряться и где приходится искать работу, чтобы обеспечить своё выживание. Бывают целые месяцы спокойствия; однажды мы почти год жили в небольшом городке, я оборудовала мастерскую, где всё так же трудолюбиво шла к своей цели и исследовала жизнь и смерть. Адам же обжился в городе, очаровав жителей своей грамотной и интересной речью так, что те перестали замечать его внешнее уродство. Я даже сумела отправить письмо моему милому брату и виделась с ним, будто случайно проездом оказавшимся в том городке.

Сейчас мы тоже бежим – наш план состоит в том, чтобы пройти льдами вдоль материка, таким образом, запутав наши следы, и вернуться к людям в неожиданном даже для нас самих месте. Адам ловко охотится и добывает рыбу, а меня годы нашего бегства сделали столь неприхотливой, что меня нисколько не смущает подобный рацион. Даже если лед под нами треснет, я знаю, нечеловеческие силы моего детища не дадут нам погибнуть.

На этом и заканчивается моя история. Верить мне или нет, решать только вам; в любом случае уже завтра я исчезну из вашей жизни. А единственное, о чем я вас попрошу – отправить письмо моему Эдварду в поместье Лавенца на берегу озера Комо, что отошло ему в наследство по закону австрийского правительства. Напишите ему, что я жива, что я всё ещё нежно люблю его и надеюсь на новую встречу, пусть даже тайную и мимолетную».

Ты прочла этот причудливый рассказ, Маргарет. Думаю, ты была столь же поражена, как и я, когда записывал слова этой невероятной женщины. Но я никак не могу передать через слова ни то, какой надеждой и жаждой открытий горели ее глаза, ни то, какой внутренней силой было переполнено ее истощенное тело. Ее рассказ звучал правдоподобно и стройно, а самое главное – само доказательство ее слов ходило по моей палубе. Ее история объясняла и ужасающий вид ее спутника, и его почтительное нежное отношение, и само то, как оказалась столь странная пара в столь странном месте.

Когда же Виктория закончила говорить, я, пораженный ее историей, задал лишь один вопрос, не дававший мне покоя с тех самых пор, как я понял, кем же является Адам. Я поинтересовался, не просило ли ее детище создать других людей его вида и породы, не страдало ли от одиночества и инаковости. Виктория улыбнулась мне и покачала головой.

– Какой странный вопрос, Уолтон. Никогда бы я не позволила своему дитя почувствовать себя одиноким и отверженным, никогда бы не сказала и не стерпела грубого слова о его наружности, – ответила мне Виктория. – Адам знает, как появился на свет, но также знает, что обладает душой и разумом, неотличимыми от человеческих, и в своем благородстве и милосердии имеет даже больше прав зваться человеком, чем те, кто злонамеренно гонится за ним.

Вот так закончился наш разговор. После этого я с некоторым волнением вышел на палубу. Я переживал, как бы моряки с их грубыми нравами и резкими словами не повздорили с Адамом, чья внешность могла оттолкнуть и разозлить их. Но каково же было моё удивление, когда я услышал смех и беззлобные подначивания. Матросы устроили соревнования, проверяя силу и ловкость своего нового товарища, и радостными возгласами приветствовали победы Адама. Они не скупились на похвалы и, казалось, уже перестали замечать ужас, что наводила мертвенная внешность нашего гостя. Я почувствовал радость, и вера в людей затопила моё сердце.

4 августа.

Сегодня с утра Виктория Франкенштейн и ее пугающий спутник, что получил библейское имя Адам и по всем человеческим законам также должен носить фамилию Франкенштейн, покинули корабль и направились дальше в соответствии со своим планом. Я надеюсь, что опасности минуют их, и Виктория сможет снова увидеться со своими родными. Надеюсь, и что Адам найдет своё место в этом мире. Надейся и ты со мной.

Мы всё еще окружены льдами, что, конечно, благоприятно для посетивших нас беглецов, но опасно для нас самих. Холод всё усиливается, непроходимые нагромождения льда грозят нам смертью, а среди команды начинаются волнения.

6 августа.

К полуночи лед вскрылся, и, дождавшись утра, мы начали медленное продвижение на Север. Я не знаю, увижу ли тебя еще хоть раз, милая Маргарет. Чем дальше мы заходим, тем больше опасностей нас подстерегает и всё более призрачным кажется моё возвращение в родную Англию.

30 августа.

Окруженные недружелюбным льдом, мы всё же находили способы медленно продвигаться на север, но и это небольшое везение закончилось. Ледяные глыбы снова сомкнулись вокруг корабля, ежеминутно угрожая нам мучительной гибелью. Ты знаешь, я считал, что для меня смерти подобно вернуться, бесславно сбежав, не достигнув цели и не принеся человечеству никакой пользы своим унылым существованием. Но вместе с тем мне не дает покоя ответственность; мне страшна мысль, что лишь из-за моей безрассудной затеи может погибнуть столько людей.

Теперь я также ежедневно думаю о судьбе Виктории. Обладающая столь ярким умом, столь благородными помыслами, она вынуждена бежать и скрываться. Принесло ли ее открытие ей счастье? Принесло ли оно успокоение?

5 сентября.

Ты знаешь, что меня беспокоила вероятность мятежа. Так вот, это случилось. Несколько матросов сегодня с утра попросили дозволения войти в мою каюту, объявив себя депутацией от всей команды. Экипаж опасается, что, как только во льду откроется проход, я прикажу вести корабль к новым на север, обрекая нас всех на неминуемую гибель, а потому матросы пришли просить меня дать слово, что, если судно освободится из ледяного плена, я безотлагательно поведу его на юг.

Я не нашелся, как их отговорить. Их просьба была справедлива и обоснована стремлением любого существа к жизни, я же в многочисленных раздумьях растерял весь свой безрассудный пыл. Тяготы ли севера изменили меня, или так повлияла на меня печальная и загадочная история, что я для тебя записал, – не знаю. Я дал своё слово.

7 сентября.

Во льдах появился проход. Я сдержал слово; мы идем на юг. Я отступился от своей дерзкой мечты, но я не ощущаю печали или отчаяния. Я счастлив, что вскоре смогу увидеть тебя, дорогая сестра, и чувствую, что еще найду способ принести пользу человечеству.

Леди и вампир

Часть первая. Дневник Джейн Харкер

Дневник Джейн Харкер

3 мая.

1 мая в 8 часов 35 минут вечера покинула Мюнхен и прибыла в Вену рано утром на следующий день. Будапешт не посмотрела, побоялась, но судя по тому, что мне довелось увидеть из окон поезда и вокзала, это очаровательный город. У меня появилось чувство, точно я покинула запад и оказалась на востоке, что изрядно добавило мне волнения.

Поезд выехал своевременно и прибыл в Клаузенберг после полуночи. Хотя мне и было известно об этом заранее, как только я сошла с поезда и столкнулась с темнотой чужого города, то вспомнила о своих сомнениях и страхах, которые, впрочем, тут же отринула. Я остановилась на ночь в гостинице «Руаяль», где попробовала вкуснейшего цыпленка – местное оригинальное блюдо со специями и красным перцем, что носит название «паприкаш» или «паприка».

(Примечание: спросить рецепт. Даже если не соберусь готовить сама, Мина точно заинтересуется этим блюдом.)

Хочу отметить, что уже второй раз мои познания в немецком, как бы скудны они ни были, оказывают мне большую услугу. Первый раз они стали последним аргументом, что убедил мистер Хаукинса доверить мне это задание, дать мне шанс доказать, что несмотря ни на что, я смогу справиться с любой работой, что может выпасть на долю британского юриста. Теперь же эти познания выручают меня здесь.

Надеюсь, что не менее полезными окажутся и те подготовительные действия, что я предприняла, чтобы изучить эти места и доказать свою квалификацию и преданность делу, ведь каждая мелочь может пригодиться при дальнейшем общении со здешними заказчиками. Тем более мне, хотя Мина и просила так не говорить, дабы не расстраивать ни себя, ни ее.

Так, я узнала, что интересующая меня область лежит на крайнем востоке страны, на границе трех областей: Трансильвании, Молдавии и Буковины, посреди Карпатских гор; и это всё, что мне известно точно, так как область эта дикая и малоизученная, а потому подробной географической карты ее не существует и местоположение «Замка Дракулы» пока остается для меня тайной. Тем не менее, я смогла установить, что упомянутый графом почтовый город Быстриц вполне существует. Также я узнала, что та область, где я сейчас нахожусь, населена секлерами, а помимо них Трансильванию населяют саксонцы на севере, валахи на юге и мадьяры на западе, и что секлеры утверждают, будто произошли от гуннов. Я нахожу это правдивым, ведь страна была населена гуннами до того, как ее завоевали мадьяры. Также интересны и утверждения исследователей о том, что здешние места стали колыбелью легенд и суеверий всего мира. Если это так, то как же я завидую этим простым людям, которые живут столь спокойной и тихой жизнью, что вынуждены придумывать себе предания о страшных существах и мистических ужасах, чтобы разнообразить свой быт.

Я плохо спала и видела какие-то страшные сны. Может быть, то сказалось нервное настроение, что одолевает меня в этой поездке, а может, завывания собаки под окном или острые специи «паприки». Заснула я только под утро, но зато столь крепко, что пришлось с полчаса стучать в дверь.

(Примечание: взять также рецепты блюд, поданных на завтрак помимо уже известного мне «паприкаша». Чтобы не забыть, запишу: мамалыга, имплетата.)

Мне пришлось поторопиться с завтраком; я думала, что опоздаю на поезд, который должен был отходить за несколько минут до 8-и. Но, когда в половину восьмого я примчалась на станцию, выяснилось, что поезд отправится лишь через час. Возможно, чем дальше к Востоку, тем менее точны поезда. Зато неточность местного транспорта с лихвой компенсируется красотой пейзажа.

К вечеру, почти не выбившись из расписания, мы добрались до Быстрица. И сам город, и гостиница «Золотая Корона», которую так рекомендовал в своих письмах граф Дракула, полностью очаровали меня своим старинным видом, который так сильно отвечал моему страстному желанию увидеть всё, что может дать мне верное представление об этой стране. В гостинице навстречу мне вышла пожилая женщина в национальном костюме с белой юбкой и двойным цветным передником, что убедительно свидетельствовало: меня определенно ожидают. Но она так настороженно и даже неодобрительно оглядела меня, что я тут же засомневалась в своей догадке. Но всё же, уточнив моё имя, она слабо улыбнулась и послала человека за оставленным для меня письмом.

Думаю, хозяйка гостиницы, знавшая лишь фамилию будущего гостя, ожидала встретить мужчину. Похоже, здесь видеть молодую девушку, путешествующую в одиночку, да еще и получающую письма от некоего графа, еще более странно и подозрительно, чем на моей родине, безусловно, уже вступившей в новую эпоху.