Дело было в Хмелёвке, или Деревенские рассказы

– Ишь ты! Пошла отсюда! – прикрикнул на нее Митяй и пихнул ее для верности ногой.

Курица, кудахтнув, отпрыгнула в сторону и сделала вид, что ничего не произошло.

– Иди-иди, – велел ей вдогонку Митяй. – А то куриную лапшу из тебя быстро сварганят.

Курица помолчала, раздумывая над ответом, видимо, но в итоге приняла единственно верное решение и удалилась с достоинством.

Где-то позади дома, скорее всего, на сеновале, слышался глухой голос отца, а затем и деда. Митяй рассудил, что пока лучше на глаза им не попадаться, чтобы не загрузили работой по самые уши, и вышел через калитку на улицу.

Сел на завалинку. Порылся в шортах, выискивая сигареты и спички, но не нашел. Возвращаться за ними в дом сейчас было не в его интересах, и Митяй продолжил праздно посиживать, глазея на деревенскую жизнь.

Давненько он здесь не был. И даже соскучился по этим вот неказистым домишкам, бурьяну, тропинкам, малышу Ваське, катающемуся на трехколёсном велосипеде под присмотром своей бабки через улицу напротив (о существовании Васьки он знал до этого только по рассказам матери в ходе телефонных переговоров, но все равно соскучился как по неотъемлемой части здешнего быта), и вообще по всему.

Вчера он приехал сюда, когда уже сумерки наваливались на землю, и не было почти нигде ни одного огонька по всему населенному пункту. Мрачное ощущение пустоты создавалось от этого, и Митяй торопливо отбросил его от себя, как надоевшую тряпку.

А когда-то их деревня Хмелёвка числилась богатой боярской вотчиной, а затем большим поместьем каких-то там господ с громкой фамилией. Теперь осталось от былого великолепия несколько улиц да развалины барской усадьбы поодаль, на красивом холме у речушки под названием Сура. Остатки церквушки украшали конец улицы, где Митяй вырос и знал каждую дощечку, каждый закоулок, каждый кустик как свои пять пальцев.

В советские годы силами местных пролетариев и залётных комиссаров был организован колхоз, в который, помимо самой Хмелёвки, включили и пару соседних сёл поменьше. На животноводстве и пшенице поднялись сельский клуб, школа и фельдшерский пункт, которые, скопившись вокруг площади перед сельсоветом, организовали фактически культурный и административный центр Хмелёвки. Позади клуба прилепился со временем стадион, сбоку магазинчик, большую часть времени закрытый, радующий посетителей только по особым случаям и вечерами после работы. Это заведение было главным источником сарафанного радио и храбро составляло незначительную конкуренцию главному знатоку – бабе Шурее.

Позади школы по велению одного из председателей колхоза, бывшего фронтовика, соорудили после войны небольшой обелиск в память пятерых погибших на войне односельчан, и каждый год по соответствующим случаям возлагали к нему цветы и принимали в пионеры. В перестроечные годы в беседку под берёзками, что росли аллеей у обелиска, повадились курить и пить сельские пацаны, пока там не нашли мёртвым одного из местных алкоголиков, бывшего передовика Сажина. После этого как бабка отговорила от этого места всех ищущих культурного деревенского досуга.

Там же, на территории парка с обелиском, расположили и обязательный по прежним временам памятник Ленину. Ленин с тех пор давно уже стал необязательным, но его все равно красили ежегодно серебряной краской, и несколько старушек таскали ему цветы на апрельский субботник.

Само обширное колхозное хозяйство едва теплилось, превратившись в муниципальное предприятие и немного помогая выживать местному муниципальному бюджету. По привычке его так и именовали колхозом, и все понимали, о чем идет речь, наблюдая разваливающиеся стены коровников, из которых еще доносилось мычание нескольких коров. Да еще водонапорная башня позади фермы напоминала о былом крепком производстве.

На другом конце села, за старой церковью, расположилось сельское кладбище, где до сих пор еще хоронили местных покойников. Поскольку церковь за ветхостью и обрушением бездействовала, то чаще всего посетителями кладбища были вороны, блудные коровы, пасущиеся без присмотра хозяев, да вдовый сторож Никита Федорович, который гонял их своим костылем и не боялся ни Бога, ни чёрта, а лишь свою мать, очень древнюю старушку Акулину Ивановну, видевшую ещё времена царя-батюшки. Сия парочка приходилась Митяю какими-то дальними родственниками по матери – то ли троюродными, то ли далее, поэтому на правах старшего члена семьи Никита Федорович Митяя жаловал, почитая за почти родного племянника. Живы ли они сейчас?

Зачем он приехал сюда именно сейчас, он и сам не знал. Как-то вдруг возникло чувство, что ему сюда просто жизненно необходимо, и уже неделю со страшной силищей его тянуло на родину, аж жилы рвало. Наконец, устав бороться с собой, Митяй взял отпуск на две недели, наскоро побросал в сумку трусы, носки, шорты, полторашку пива на дорогу и поехал на автовокзал. Все три часа до Хмелёвки, потягивая пивко, он гадал, что ж это с ним за внезапная любовь к родным местам приключилась.

И вот в первую же ночь события с банкой, набитой чертями. Не то чтобы Митяй испугался, но удивился немного. Раньше ему не приходилось общаться с нечистью ни трезвым, ни пьяным, и это давало определенную пищу для размышлений.

Как же эти мелкие вылезли из банки? Митяй закинул ногу на ногу и грыз в задумчивости травинку. Если они смогли просочиться через крышку, что им мешало пройти через стекло? Если уж они такие мастаки проходить через преграды… А если все приснилось, откуда банка на столе и с крышкой? Да еще эта щеколда…

От этих размышлений Митяя отвлек Серый.

Плюхнувшись с размаху рядом на завалинку, он торжественно провозгласил, протягивая Митяю раскрытую ладонь:

– Здорово, Митяй! Давненько не видались. Какими судьбами?

В чёрных глазах его играли хитрющие огоньки.

Вообще-то Серого звали Сергей, и фамилия его была самая обычная – Ковалёв. Был он обычный деревенский парень, на пять лет постарше самого Митяя, но юные митяевские годы так или иначе пролетели где-то поблизости от старшего товарища, который брал на себя труд вытаскивать Митяя из разных подростковых передряг.

Сам Ковалёв после армии недолго пробыл в деревне. Через год женился и укатил на заработки в город. Но там по пьянке попался на сдаче ворованного металла и поехал по этапу мотать срок. Честно оттрубив трёшку от звонка до звонка, Серый подался на стройку. Зарабатывал неплохо, сумел поднять дочь и сына, но его привычка иногда отлучаться в запой привела в итоге к полному отсутствию доверия к нему со стороны жены Натальи, а затем и работодателя. И вот уже год – разведённый и безработный – Серый проживал в родной деревне без каких-либо чётких планов на будущую жизнь.

– Здорово! – Митяй пожал Ковалёвскую ладонь сильно и уверенно, демонстрируя радость от встречи со старым другом. – Давненько. Лет пять уже, да?

– Шесть, – поправил Серый. – Но это ерунда. Наверстаем. Ты как? Насовсем?

– Нет, погостить, – покачал головой Митяй. – А ты откуда узнал, что я здесь?

Серый улыбнулся, развел руками, удивляясь недогадливости Митяя, и произнес только одно слово:

– Шурея!

Глава 3. Шурея

Когда-то давно работала в колхозе дояркой приятная с виду женщина по имени Александра Ивановна Богачёва. Дояркой она слыла неплохой, грамотами награждалась ежегодно, что позволяло колхозной ферме долгое время удерживать звание передовой и хранить в красном уголке переходящее знамя. Скотники уважительно и по-свойски именовали Богачёву Шура Ивановна, поскольку что ни говори, а сложена она была ладно, лицом красива. Один был у нее недостаток – любопытство.

Кто-то будет, возможно, утверждать, что любопытство и никакой не порок, а вовсе даже наоборот, но это как посмотреть.

Вот, скажем, надо колхозу знать закупочные цены, какие у соседних колхозов имеются, – Шура Ивановна тут же их выкладывает, глазом не моргнув. И это, конечно, колхозу на пользу. Любопытство-то Шурино к добру общему здесь приложено.

А в другой раз собрался тракторист Васька Лапин побаловаться с дояркой Настасьей на собственном Васькином сеновале. И, вроде, желание у них внезапно возникло, что никакой возможности заранее предугадать его не было ни у кого, даже у самих Васьки с Настасьей. И, вроде, сеновал на конце села, так что в тот угол не каждая собака заглядывает. Ан нет, через полчаса бежит уже с вилами к сеновалу Настасьин законный супруг Пётр в майке и семейных труселях (в чем застигло его сие несчастье) и грозится обоим голубкам всеми небесными карами. И откуда узнал, как потом его спрашивали, – так от Шуры Ивановны и узнал. И ведь не обманула! И спасибо ей, что не рогатый ходит, а всего лишь год условно схлопотал.

Целое информбюро и разведывательное управление могли бы бросить вызов этой милой женщине и с треском проиграть состязание. Источники её не были известны ни одной живой душе. И при событиях сама она обычно не присутствовала. Но ведь знала откуда-то с точностью до каждой пуговицы все подробности каждого дела раньше, чем сами участники еще успели разойтись.

Почтенный муж Шуры Ивановны был выбран ею по единственному качеству его – великому терпению. Николай Васильевич Богачёв всегда и сам при жизни затруднялся пояснить, откуда его жене известно все на свете, а потому налево не ходил во избежание и самогончиком баловался лишь в целебных целях, Шурой Ивановной даже поощряемых для пользы организма. Жил он в холе и неге, пока однажды не принял роковое для его жизни решение пойти искупаться. Уж что там случилось – одному Богу известно, только нашли его в камышах с выражением крайнего изумления на лице. Сама Шура Ивановна была твердо уверена, что в гибели ее обожаемого супруга виновны две русалки-соблазнительницы, которых она даже описывала во всех подробностях и в таких же подробностях проклинала почём свет стоит.

С тех пор можно было частенько видеть неутешную вдову вечерами на берегу деревенской речки, внимательно выслеживающую обидчиц с багром наперевес.

Деревенские мальчишки (среди которых были, конечно, и Серый с Митяем) находили в слежке за Шурой Ивановной некое наслаждение. Особенно им нравилось, когда она замечала их и начинала ругаться, и сыпать проклятьями одно замысловатее другого, и грозить им вслед багром. Отбежав подальше, они хором заводили сочиненную ими дразнилку:

Ходит Шура у реки,

Бьет русалкам тумаки!

Хоть и вечереет,

Бьет багром Шурея!

С тех пор к Шуре Ивановне и прилепилось прозвание Шурея. Как-то естественно его подхватили и взрослые, и вскоре никто уже иначе ее и не называл за глаза. Лишь в торжественных случаях, вспоминая о былых ее заслугах, председатель колхоза, а затем глава администрации именовали ее по паспортным данным, и Шурея ревела от счастья.

Митяй не удивился поэтому, когда Серый объяснил, откуда знает о его приезде. Он удивился, как всегда, только самой Шурее: приехал он поздно, по дороге ни с кем не встречался, до утра из дома не выходил, как и его родные. И тем не менее Шурея не только знала, кто и когда приехал, но и живописала Серому все подробности застолья, будто сама сидела за столом.

– Братан, я серьезно говорю, она ведьма, – подытожил свой рассказ Серый, убедившись в разговоре с Митяем в правдивости информации, полученной от Шуреи.

– И что ты предлагаешь? – усмехнулся Митяй его предположению.

В том, что Шурея ведьма, была уверена половина деревни. А вторая половина предпочитала простые и логичные объяснения способностей старухи Шуреи: умение оказаться в нужное время в нужном месте, дедуктивные способности и хороший слух. Митяй придерживался второй версии.

– Говорю тебе, она ведьма, – повторил заговорщицким тоном Серый и огляделся, проверяя, не видать ли где поблизости Шуреи. Старухи видно не было, и, успокоенный, он снова обратился к товарищу: – Если не веришь, давай проверим. У меня давно уже руки чешутся.

– Что так? – осторожно спросил Митяй, обдумывая предложение Серого. Оно было заманчиво, даже очень соблазнительно. После ночной беседы с чертятами его эта тема стала интересовать больше, чем когда-либо. Тем более, как выяснилось, ничего страшного при этом не ожидалось: банка всегда оставалась наготове.

– Она на меня чертей натравила, – на полном серьёзе заявил Серый и снова огляделся по сторонам.

– С чего ты взял, что она, а не самогон? – уточнил Митяй, даже не усомнившись в самом факте такой встречи Серого, но его стало разбирать любопытство, потому что Серый явно боялся повторного рандеву с рогатыми, а, следовательно, его история должна была серьезно отличаться от Митяевских забав накануне.